— Вы хотите сказать, что Вавилон-17 преобразуется в какой-то другой язык?

— Вовсе нет. Это первое, что я проверила. Мы можем взять вероятностную развертку различных элементов Вавилона и посмотреть, подобны ли они различным языковым образцам, пусть даже расположенным в другом порядке. Нет, Вавилон-17 — это самостоятельный язык, который мы пока не понимаем.

— Понятно, — генерал Форестер попытался улыбнуться, — то есть, вы хотите сказать, раз это не шифр, а скорее всего чужой язык, то нам придется отступить.

Даже если это поражение, то из ее уст оно становится не настолько горьким.

Но Ридра покачала головой.

— Боюсь, что вы меня не совсем поняли. Неизвестный язык может быть понят без перевода. Например, линейный Б и хеттский языки. Но чтобы так получилось с Вавилоном-17, мне нужно знать гораздо больше.

Генерал изумленно поднял брови.

— Что же еще вам нужно знать? Мы передали вам все образцы. Когда получим новые, мы обязательно...

— Генерал, я должна знать о Вавилоне-17 все, что известно вам: где вы обнаружили его, когда, при каких обстоятельствах. Во всем может оказаться ключ к разгадке.

— Мы передали всю информацию, которой рас...

— Вы дали мне десять страниц искаженного машинописного текста через двойной интервал с шифром под названием Вавилон-17 и спросили, что он означает. Исходя из этого я больше ничего не могу сказать. Дайте больше информации, тогда может быть смогу. Все очень просто.

Если бы это было так просто, подумал генерал. Если бы все дело было в этом, мы бы никогда не обратились к вам, Ридра Вонг.

Она сказала:

— Если бы это было так просто, если бы все дело было в этом, вы бы никогда не обратились ко мне, мистер Форестер.

Он замер, на какое-то мгновение поверив что она читает его мысли.

Нет, конечно же она просто должна знать об этом. Должна ли?

— Генерал Форестер, определили ли ваши специалисты, что это язык, а не шифр?

— Если и да, то мне об этом не доложили.

— Уверена, что они этого не знают. Я сделала несколько структуральных набросков грамматики... А они?

— Нет.

— Поверьте, генерал, все они чертовски много знают о шифрах, но не имеют никакого понятия о сущности языка. Именно из-за этой идиотской специализации я не работаю с ними последние шесть лет...

Кто она? — подумал Форестер вновь. Сегодня утром он получил ее секретное досье, но сразу же передал его адъютанту, успев лишь заметить пометку «одобряется».

Как бы со стороны генерал услышал собственный голос:

— Возможно, если вы расскажете немного о себе, мисс Вонг, мне будет легче говорить с вами.

Нелогично. Хотя произнес он это спокойно и уверенно. Уловила ли она его сомнения?

— Что вы хотите знать?

— Мне известно очень немногое: ваше имя и то, что несколько лет назад вы работали в военно-криптографическом отделе. Знаю, что уже тогда, несмотря на ваш юный возраст, у вас была отличная профессиональная репутация. И несмотря на то, что прошло шесть лет, работники отдела вспомнили вас. Целый месяц они безуспешно возились с Вавилоном-17 и единодушно заявили: «Идите к Ридре Вонг», — он помолчал. — Вы сказали, что кое в чем разобрались. Значит, они были правы.

— Выпьем, — предложила Ридра.

Бармен продефилировал туда-обратно, оставив на стойке два небольших дымчато-зеленых бокала. Она пригубила, наблюдая за ним. Ее глаза, подумал генерал, изогнуты словно распахнутые крылья.

— Я не с Земли, — сказала Ридра. — Мой отец был инженером связи в звездном центре X-II-B, как раз за Ураном. А мама — переводчицей в Суде Внешних Миров. До семи лет я росла в звездном центре. Там почти не было детей. В пятьдесят втором мы переселились на Уран-27. Когда мне исполнилось двенадцать лет, я уже знала семь земных языков и могла понимать пять неземных. Я запоминала языки, как большинство людей запоминают мелодии популярных песен. Мои родители погибли во время второго запрета.

— Вы тогда были на Уране?

— Вы знаете, что там произошло?

— Я знаю, что Внешние планеты пострадали больше чем Внутренние.

— Вы ничего не знаете. Да, они пострадали больше, — она глубоко вздохнула, отгоняя воспоминания. — Одного глотка недостаточно, чтобы разбудить воспоминания, хотя... Выйдя из госпиталя, я была близка к помешательству, была такая опасность...

— Помешательство?..

— Голод, вы, конечно, знаете о нем, плюс невралгическая чума.

— Я знаю и о чуме.

— Как бы там ни было, я попала на Землю, поселилась у родственников и проходила курс невротерапии. Только мне это было не нужно. Не знаю, откуда... психологическое это или физиологическое, но из всего этого я вышла с идеальной словесной памятью. Я всю жизнь была на грани... так что ничего странного. И еще, у меня идеальный слух.

— Не связано ли это с молниеносным счетом и образной памятью? Я видел как этим пользуются шифровальщики.

— Я посредственный математик и не умею быстро считать. Я проверяла себя; у меня высокий уровень зрительного восприятия и специальных реакций — цветные сны и все прочее, но главное — точная словесная память. Тогда я уже писала стихи. А летом получила работу переводчика в правительстве и начала заниматься шифрами. Довольно скоро я почувствовала, что эта работа дается мне легко. Но я плохой шифровщик. Не хватает терпения серьезно работать над текстом, написанным не мной. Невроз — еще одна причина, по которой я отдала себя поэзии. Но эта «легкость в работе» меня пугала.

Иногда, когда было очень много работы, и очень хотелось получить ответ, в голове что-то начинало складываться, и внезапно все, что я знала, соединялось в одно целое, и я могла не напрягаясь читать текст, говорить об этом, а сама при этом была испуганной, уставшей и жалкой.

Она взглянула на бокал.

— Постепенно я научилась контролировать себя. В девятнадцать лет у меня была репутация маленькой девочки, которая может разобраться во всем.

Какое-то чутье позволяло выделить легко узнаваемые образы — найти грамматический порядок в случайно перемешанных словах, что я и сделала с Вавилоном-17.

— Почему же вы оставили эту работу?

— Я вам уже назвала две причины. А третья заключается в том, что, узнав о своих возможностях, я захотела использовать их в собственных целях. В девятнадцать лет я оставила военную службу и... в общем... вышла замуж и начала серьезно писать. Три года спустя появилась моя первая книга, — она пожала плечами, улыбнулась. — А об остальном читайте в моих стихах. Там есть все.

— А теперь в мирах пяти галактик люди ищут в ваших образах и значениях разгадку величия, любви и одиночества.

Последние три слова выпрыгнули из его предложения, словно бродяги из товарного вагона. Она стояла перед ним, и она была великой. А он, здесь, оторванный от привычной военной жизни, чувствовал себя безнадежно одиноким. И был безнадежно... Нет!

Это невозможно и немыслимо, это слишком просто, чтобы объяснить то, что завертелось и запульсировало у него в голове и в груди.

— Выпьем еще? — автоматическая защита. Но она воспримет ее за автоматическую вежливость. Воспримет ли?

Подошел бармен, оставил бокалы.

— Миры пяти галактик, — повторила Ридра. — Как странно. Мне всего двадцать шесть... — Ее взгляд застыл. А первый бокал был все еще не выпит.

— В вашем возрасте Китс был уже мертв.

Она пожала плечами:

— Мы живем в странное время. Оно неожиданно выбирает героев, очень молодых, и так же быстро и внезапно расстается с ними.

Он кивнул, вспомнив с полдюжины певцов, актеров, даже писателей, которые объявлялись гениями на год-два, чтобы потом исчезнуть навсегда.

Популярность Ридры Вонг не падала уже третий год.

— Я принадлежу своему времени, — сказала она. — Да, я хотела бы вырваться за его пределы, но оно слишком связано со мной. — Ее рука вспорхнула над бокалом и опустилась на красное дерево стойки. — Вы в армии должны испытывать нечто подобное. — Она подняла голову. — Ну как, удовлетворены моим рассказом?