Платонов вздохнул, открыл книгу и опять углубился в чтение. Отбросить в сторону модный бестселлер он не мог по двум причинам: во-первых, надо довести начатое дело до конца, а во-вторых, грамотно и добротно построенная интрига все-таки цепляла. Кто главный злодей, Владимир Павлович, правда, догадался через десяток строк после его появления на страницах книги, а когда наткнулся на очередную глупость, потянулся за карандашом или ручкой, чтобы отметить ее на полях. Потянулся и вдруг заметил, что кто-то уже проходил по книге, отмечая что-то бледными карандашными галочками.

Утром вставать было тяжело. Кто-то, кажется, Михаил Аркадьевич Светлов, сказал: «Если в старости ты проснулся и у тебя ничего не болит, значит, ты умер». С каждым годом Платонов все больше убеждался в правоте автора знаменитой «Гренады». Пожалуй, именно по утрам, да еще иногда ночью, Владимир Павлович чувствовал себя стариком, днем как-то болячки отступали, чтобы опять собраться к утру и в очередной раз «покинуть хату и идти воевать».

А тут еще он читал до двух часов ночи, отмечая все новые и новые галочки на полях, оставленные предыдущим владельцем. Скорее всего, им был хозяин замечательного ларца, звали его, кажется, Станислав Петрович, и старуха, Платонов это точно помнил, говорила о его немалом интересе к этому незначительному литературному произведению.

Настроение с утра у Владимира Павловича было не очень. Во-первых, недосып, во-вторых, острое разочарование от совершенно беспомощного финала дочитанной ночью книги и, в-третьих, непонятное чувство неудовлетворенности были тому причиной. Платонов все пытался понять, откуда оно, такое ощущение, но поймать его за хвост никак не удавалось.

Он принял душ, позавтракал, выпил бурду под названием «кофе без кофеина» и принялся мыть посуду. Рисунок на кафельной плитке то ли изображал летящих птиц, то ли просто такой странный орнамент. То, что видишь каждый день, перестаешь замечать вовсе, а Владимир Павлович уже больше десяти лет смотрел на эту плитку. И не увидел бы ничего, но какая-то красная точка привлекла его внимание. Он присмотрелся – частичка вчерашнего винегрета прилипла к кафелю. Свекла, как все яркое и мажущееся, имеет привычку прилипать ко всему и все красить.

Платонов принялся мыть плитку и тогда обратил внимание на ее рисунок. От галочек на кафеле мысль потянулась к галочкам на бумаге, и он наконец разобрался, что его так раздражало вчера вечером и что он притащил за собой в день сегодняшний: он так и не смог понять, что помечал на полях неведомый читатель (мысль о Станиславе Петровиче была только гипотезой).

Владимир Павлович всегда, а после смерти Наташи особенно, любил всякие логические загадки, пытался по части чего-нибудь восстановить целое, определить причины и предсказать последствия. По современным понятиям его, наверное, правильно было бы назвать аналитиком, но слово это Платонов не любил, оно слишком явно напоминало ему «паралитик», а паралича он боялся больше всего в жизни. Иногда он представлял, как он без движения упадет в своей квартире и пролежит до тех пор, пока не умрет от голода и жажды, потому что никому не придет в голову поинтересоваться, куда он собственно пропал.

Так вот, раздражение и неудовлетворенность, оказывается, жили в нем со вчерашней ночи именно потому, что он не смог понять логики в пометках. Человек подчеркивает что-то в книге по нескольким причинам:

драматург отмечает те сцены и куски, которые надо вставить в инсценировку или сценарий;

студент пишет конспект для сдачи экзамена и делает пометки напротив наиболее важных мест; критик, который собирается писать рецензию, отмечает перлы и ошибки, чтобы потом использовать их в качестве аргументов в споре с автором или с коллегами. Правда, в первом и третьем случаях на полях должны были бы стоять не только галочки, но и комментарии.

А в общем-то во всех трех вариантах человек работает с книгой как с целым, вычленяя оттуда нужные ему для работы места.

Совершенно другая психологическая ситуация, когда человек, читая, ставит галочки возле слова, фразы, строки, которые либо кажутся ему удачными формулировками собственных мыслей, либо, наоборот, раздражают своей неправильностью и несоответствием, как это было вчера с самим Платоновым.

Но неизвестный ему читатель не принадлежал ни к той, ни к другой группе. К первой очевидно, так как отмечались отдельные слова и фразы. Но и ко второй тоже, потому что никакой информации отмеченные куски текста не несли. Ну, или почти никакой.

«Здесь точно должно что-то быть…» – какая информация заключена в таком предложении? Что могло привлечь человека в этой абсолютно бессмысленной без контекста фразе?

Или это: «– Принцесса, – улыбнулся он, – жизнь полна тайн. И узнать все сразу никак не получится». Это про что? Вот эта поистине глубочайшая мысль о том, что лошади кушают овес?

А вот еще перл: «– Почему именно я? – так размышлял Лэнгдон, идя по коридору». Бред сивой кобылы.

А может?… Может, это какой-то код и человек, ставя галочки, просто передавал кому-то секретную информацию. Платонов, не домыв посуду, помчался в комнату, но по дороге остановился. Если это шифрованное сообщение, то как могла старуха подарить ему книгу? Или не знала об этом ничего? Полная потеря памяти? Или, как в только что прочитанной книге про Леонардо, послание предназначено лично ему – Владимиру Павловичу Платонову?

Это уже правда из области психиатрии. Никаких общих знакомых с Лериными у него никогда не было, Плющ вышел на них через свои каналы. Конечно, Москва – это большая деревня, и наверняка каких-то общих знакомых с Станиславом Петровичем можно было бы найти, но… С другой стороны он же не всемирно известный эксперт и не директор музея, чтобы незнакомый человек передавал ему тайные послания.

Платонов стоял над креслом с открытой книгой в руках, рассматривая пометки неизвестного читателя (мысленно он уже решил, что оставил их все-таки предыдущий владелец ларца, но пока не подтвердил этого «свидетельскими показаниями» и продолжал делать вид, что это не так), и понимал, что последняя его идея, скорее всего, тоже никуда не годится.

Похоже, это просто «Код Леонардо» навеял на него такие мысли. Ну, не выглядит это шифром. Хотя все равно придется проверить.

Владимир Павлович положил книгу на кресло, вернулся на кухню, домыл плиту и раковину. Потом вытер все насухо, расставил на свои места. И все это время он пытался уговорить себя, что занимается злосчастными пометками на не понравившейся ему книге просто потому, что интересно, а не потому, что некуда себя деть.

За почти десять лет, прошедших со дня смерти жены, Платонов привык к одиночеству, осознал, ощутил его не как беду, а как непременный атрибут жизни и научился с ним управляться. Он аккуратно распределил его на правильные объемы, каждый наполнил своим цветом и содержанием, а то, что оно оказывалось зачастую бессмысленным, предпочитал не замечать. Да и даже думать об этом Владимир Павлович себе не позволял.

День через два он работал в цирке, и таким образом уходили десять вечеров в месяц. Три раза в неделю он обходил антикварные магазины, и таким образом убивалось двенадцать раз по полдня, а то и больше. На то, чтобы обслуживать себя – стирка, уборка, хождение по магазинам, – тратилось по полтора-два часа в день.

А еще Владимир Павлович много читал. Последнее время это становилось все труднее – уставали глаза. Плющ советовал завести компьютер и читать с экрана, сделав какой угодно по размеру шрифт, но идея эта была отвергнута на корню. Почему-то Платонов ни в какую не хотел заводить себе эту новомодную игрушку. Не соблазняли его ни возможности Интернета, ни разнообразные игры, которые так красочно расписывал Плющ.

Таким образом, дыры во времени, когда нечем было себя занять, были и, мало того, из-за усталости глаз увеличивались. Владимир Павлович перепробовал множество разных занятий, даже пытался вышивать на пяльцах, но хобби себе так и не нашел. Последнее время он раздваивался между написанием мемуаров и фотографированием и склонялся постепенно к последнему.