— Сначала ты делаешь вид, будто знаешь все на свете, а потом ведешь себя как придурок и ввязываешься в драку с четырьмя парнями! И потом, я видела, как ты дрался. Тебе это точно не впервой.

Лукас шел рядом со мной, но тут он замедлил шаг, словно испытал сильнейшее потрясение. И я поняла, что он и вправду потрясен, — потому что я догадалась. Он и в самом деле уже участвовал в таких драках, причем не один раз.

— Бьянка...

— Хватит! — Я резко подняла руку, и мы в полном молчании дошли до автобуса.

Там уже стояли учащиеся. Многие с покупками или с банками содовой. Лукас уселся рядом со мной, видимо еще надеясь, что мы поговорим, но я скрестила руки на груди и уставилась в окно. Вик плюхнулся на сиденье перед нами и воскликнул:

— Эй, ребята, как дела? — Потом глянул на наши лица. — Эге, кажется, самое время рассказать одну из моих длинных путаных историй ни о чем.

— Отличная мысль, — коротко буркнул Лукас.

Верный своему слову, Вик бесконечно и бессвязно рассказывал что-то о серфинге, музыкальных группах и жутковатых снах, которые он когда-то видел, и не закрывал рта до самой школы, так что мне не пришлось разговаривать с Лукасом; а Лукас, в свою очередь, вообще промолчал всю дорогу.

После поездки в Ривертон я чувствовала себя дурой, без всякой причины оттолкнувшей от себя Лукаса. Те строители были пьяны. Кроме того, их было четверо против него одного. Наверное, Лукасу действительно было необходимо продемонстрировать им, что он настроен серьезно, иначе они избили бы его до полусмерти. Если он сделал то единственное, что мог, какое у меня право осуждать его за это?

— Ну уж нет, — заявила Ракель, когда на следующий день я рассказала ей об этом, пока мы прогуливались по двору. Листья уже поменяли цвет, так что видневшиеся в отдалении холмы уже не зеленели, а сверкали алым и золотым. — Если парень склонен к насилию, от него нужно держаться подальше. Точка. Радуйся, что он показал тебе свой характер раньше, чем успел разозлиться на тебя.

Ее горячность меня поразила.

— Можно подумать, ты знаешь, о чем говоришь.

— Ты что, никогда фильмов по женскому каналу не смотрела? — Ракель, не глядя мне в глаза, теребила плетеный кожаный браслет на запястье. — Это всем известно. Мужчины, распускающие руки, — плохие мужчины.

— Я знаю, что он погорячился, но Лукас никогда в жизни не ударил бы меня.

Ракель пожала плечами и плотнее запахнула на себе школьный блейзер, как будто замерзла, хотя на самом деле было не так уж холодно. И в первый раз я вдруг задумалась, не являются ли ее незаметность и мальчишеская внешность способом избегать ненужного внимания.

— Никто никогда не думает, что с ним может случиться что-нибудь плохое, пока оно не случается. И потом, он все время говорит тебе, что здесь все так паршиво и что тебе не нужно дружить со своей соседкой по комнате и с другими тоже, так?

— Ну... да, но...

— Вот тебе и «но». Лукас пытался отделить тебя от остальных, чтобы иметь над тобой больше власти. — Ракель покачала головой. — Лучше держись от него подальше.

Я знала, что она ошибается насчет Лукаса, но еще я знала, что так его и не раскусила. Почему он вдруг начал критиковать моих родителей? Он один-единственный раз видел нас всех вместе — там, в кинотеатре, и они вели себя дружелюбно и вежливо. Правда, он заявил, что причина в моей несмелой попытке сбежать в первый учебный день, но я ему не очень-то поверила. Если у него возникли сложности с моими мамой и папой, он наверняка просто придумал их себе, исходя из каких-то своих странных, смахивающих на паранойю соображений, и мне совершенно не хотелось в них разбираться.

Объяснения сами возникали у меня в голове. Может, до меня у него была девушка, шикарная и искушенная, объездившая весь мир, а ее родители вели себя как снобы. К примеру, они прогнали Лукаса, запретив ему видеться со своей дочерью, он сильно страдал и теперь никому не доверяет.

Однако эта придуманная история ничуть мне не помогла. Я тут же начала жалеть Лукаса, как будто поняла, почему он так странно себя повел, а ведь на самом деле ничего я не поняла. Кроме того, сравнивая себя с этой выдуманной, искушенной во всем девушкой, я почувствовала неуверенность — а как неприятно ощущать угрозу от человека, которого вовсе не существует!

Не думаю, что до этого я понимала, насколько важным стал для меня Лукас, — до того, как мы с ним разлучились и у меня появились реальные основания держаться от него в стороне. Урок химии (единственный, который мы посещали вместе) превратился в ежедневную пытку; я буквально чувствовала Лукаса рядом — так мы чувствуем огонь в холодной комнате. И все-таки я с ним не заговаривала, а он не заговаривал со мной, уважая мое желание молчать. Не думаю, что он страдал сильнее меня. Логика подсказывала, что мне лучше держаться подальше от него, но логика ничего для меня не значила. Я все время тосковала по Лукасу, и казалось, что чем больше я убеждаю себя оставить его в покое, тем сильнее хочу быть с ним.

Испытывал ли он то же самое? Не уверена. И я точно знала только одно — он не прав в своем отношении к моим родителям.

— Как ты себя чувствуешь, Бьянка? — мягко спросила мама, когда мы с ней убирали со стола после очередного воскресного обеда.

Я плохо спала, мало ела и больше всего хотела натянуть себе на голову одеяло и спрятаться под ним на ближайшие два года. Но впервые в жизни у меня не возникло ни малейшего желания поделиться с родителями. Они были учителями Лукаса, и будет нечестно по отношению к нему рассказывать о своих подозрениях. Кроме того, если я заговорю о том, что мы с Лукасом расстались еще до того, как у нас что-то началось, моя утрата станет реальной.

— Хорошо.

Мама с папой переглянулись. Они видели, что я вру, но не собирались давить на меня.

— Знаешь, что я тебе скажу? — произнес папа, направляясь к проигрывателю. — Не спеши уходить.

— Правда? — Правила воскресных обедов требовали, чтобы я возвращалась в свою комнату и приступала к урокам почти сразу же после окончания трапезы.

— Вечер очень ясный. Я подумал, может, ты захочешь посмотреть в телескоп? И потом, я как раз собирался поставить Фрэнка Синатру — я же знаю, как ты любишь Мистера Голубые Глаза.

— «Fly Me to the Moon», — попросила я, и через несколько секунд для нас запел Фрэнк.

Я показала родителям туманность Андромеды — сначала велела посмотреть вверх от Пегаса, а затем вести взглядом на северо-восток, пока не увидят ее — мягкое туманное свечение миллиарда звезд далеко-далеко от нас. Потом я долго прочесывала космос, и каждая знакомая звезда казалась мне давно потерянным другом.

На следующий день, по дороге на урок истории, я заметила Лукаса в коридоре, причем в тот же миг, когда он увидел меня. Солнечный свет, падавший сквозь витражное стекло, окрасил Лукаса в цвета осени, и мне показалось, что я еще никогда не видела его таким красивым.

Однако, едва наши взгляды встретились, момент утратил все свое очарование. Лукас выглядел страдающим, таким же смущенным и потерянным, какой чувствовала себя я после того скандала в пиццерии, и на какую-то ужасную секунду я ощутила укол вины, потому что ранила его именно я. И в его глазах тоже затаилась вина. Но тут он сжал губы и отвернулся от меня, слегка сгорбившись. И через несколько секунд затерялся среди толпы школьников в форме — еще один невидимка в «Вечной ночи».

Может быть, он снова убеждал себя, что лучше всего держаться подальше от других. Я вспоминала, как он вел себя, когда мы были вдвоем, был таким счастливым и раскованным, таким свободным, и мысль о том, что это я принудила его снова замкнуться в себе и отгородиться от мира, меня угнетала.

— Лукас в ужасной тоске бродит по нашей комнате, — сообщил мне Вик на следующий день, когда мы с ним столкнулись на лестнице. На этот раз Вик оделся нормально — во всяком случае, от щиколоток и выше, потому что красные кроссовки у него на ногах явно не имели никакого отношения к школьной форме. — Он и так-то парень угрюмый, но это уже не просто угрюмость. Это сверхугрюмость. Мегаугрюмость. Экстримугрюмость. — Чтобы подчеркнуть свои слова, он изобразил руками крест.