Демонстрация не удалась. У подопытного не наступило обезболивания после вдыхания закиси азота. Помнится, студенты освистали неудачливого экспериментатора и кто-то даже назвал его шарлатаном и проходимцем.

Фамилия врача из Гарфорда была Уэльс. Внешне он не был похож на шарлатана. Но почему не удались опыты? Почему в Гарфорде закись азота давала обезболивающий эффект? Может быть, Уэльс поспешил с публичной демонстрацией? Может быть, он недостаточно четко разработал методику обезболивания закисью азота?

Как-то, вскоре после этого случая, Мортон зашел к знакомому аптекарю Джексону и рассказал ему о враче из Гарфорда.

«Знаете, мистер Мортон, — сказал тогда аптекарь, — я ничего не слышал о закиси азота, но вдыхание паров эфира иногда снимает зубную боль. Кто-то из моих коллег рассказывал об этом. Да и сам я однажды испытывал на себе эфир». — «Боль прошла?» — спросил заинтересованно Мортон. «Боль стихла, но, может быть, помог не эфир, а сорок капель настойки опия, которые я принял, прежде чем поднес к носу флакон с эфиром?»

Эфир, купленный в аптеке Джексона, не давал обезболивающего эффекта. Мортон работал в университетском виварии по ночам, когда смотритель уходил домой, а сторожа крепко спали. Десятки опытов на собаках — и ни одного удачного.

Больше года его преследовали неудачи, но он почему-то фанатично верил в эфир. Великая вещь интуиция и — одержимость!

Он раздобыл химически чистый эфир, и сразу пришел успех. Эфир быстро погружал собак в сон. С ними можно было делать все — они не чувствовали боли.

Настало время экспериментировать на человеке. На ком? На себе!

Все опыты Мортон проводил в строжайшей тайне. Даже ближайший из его друзей Лори ничего не знал о них.

Мортон выглянул в окно. В конце улицы он увидел долговязую фигуру своего однокурсника. Рядом с Лори семенила квартирная хозяйка.

«У эфира специфический запах, — подумал Мортон, — его ни с чем не спутаешь. Запах необходимо замаскировать, чтобы никто не догадался, каким веществом я пользуюсь. Тайной обезболивания должен владеть только я и никто больше...»

Он выдвинул ящик стола и достал несколько склянок с ароматическими жидкостями, купленными в аптеке Джексона.

«Я заявлю, — решил он, капая во флакон с эфиром ароматические жидкости, — что открыл абсолютно новое химическое вещество, еще неизвестное миру. Как назову я его?»

На лестнице послышались шаги Лори, взволнованный голос квартирной хозяйки. Мортон быстро убрал со стола склянки с ароматическими жидкостями.

— Что случилось с вами, Мортон? — спросил Лори, входя в комнату. — Бы до смерти перепугали миссис Брайтон.

Мортон лениво выбил трубку о подоконник и улыбнулся.

— Я испытывал на себе летон.

— Что? — переспросил Лори.

— Летон. Новое химическое вещество, которое мне удалось синтезировать. Вот оно, — протянул он флакон Лори.

Флакон заполняла прозрачная жидкость. Она пахла одновременно и лавандой, и эфиром, и уксусом, и мускатом, и скипидаром, и еще чем-то.

— А я уж совсем было собрался к дантисту, — рассказывал Лори, касаясь щеки, обвязанной платком, — как прибежала ваша хозяйка. Она была так взволнована, что я моментально забыл о боли и поспешил к вам.

— Давно болит зуб? — деловито осведомился Мортон.

— Третий день... Его давно пора вырвать, но я ужасно боюсь боли.

— Боль... — задумчиво проговорил Мортон, разглядывая жидкость в флаконе на свет. — Пари, я удалю вам зуб безо всякой боли, — неожиданно предложил он.

— Дружище, когда у человека болит зуб, он не понимает шуток.

— Да я серьезно, черт возьми! — вскочил из-за стола Мортон. — С помощью летона можно сделать безболезненной любую операцию. Так вы согласны?

Он уложил Лори на диван, обильно смочил эфиром платок и прикрыл им нос и рот пациента. Через несколько минут Лори спал. Сон его был глубок и ровен.

Когда Лори проснулся, Мортон протянул ему удаленный зуб,

...На другой же день по университету пошли слухи, что студент медицинского факультета Уильям Мортон синтезировал обезболивающее средство. Говорили, что профессор хирургической клиники Уоррен согласился испытать его.

17 октября 1846 года операционный зал одной из клиник Бостонского университета был переполнен. Студенты, преподаватели и врачи города пришли посмотреть на первую операцию под ингаляционным наркозом («ингаляция» — от латинского слова «вдыхаю», «наркоз» — от греческого «оцепенение»).

На операционном столе лежал больной с большой опухолью на шее. Лицо его было бледно. На лбу поблескивали капельки пота. Вряд ли он верил, что операция пройдет безболезненно.

В зал вошли профессор Уоррен и Мортон.

Мортон ловко обвязал лицо больного полотенцем, достал из кармана склянку и стал капать на полотенце прозрачную жидкость с незнакомым запахом.

— Можете приступать, господин профессор, — проговорил он, отходя от операционного стола. — Больной спит.

Уоррен быстро удалил опухоль, наложил швы.

Зрители молчали, потрясенные увиденным. Профессор крепко пожал руку Мортону и вышел из операционной.

Больной открыл глаза.

— Операция закончена, — весело сказал ему Мортон, — Сейчас вас отвезут в палату.

Уильям Мортон подошел к своему открытию как делец. Он взял патент на монопольное использование эфирного обезболивания. Приоритет Мортона стали оспаривать аптекарь Джексон и зубной врач из Гарфорда Уэльс.

Судебная тяжба длилась почти двадцать лет. Она разорила конкурентов, привела их к трагическому концу. Аптекарь Джексон окончил жизнь в психиатрической лечебнице. Мортон дошел до нищеты и умер на тротуаре в Нью-Йорке. Было ему в то время сорок три года... Доктор Уэльс покончил жизнь самоубийством...

* * *

Изучил действие эфира на человека, разработал технику ингаляционного наркоза и даже изобрел специальную наркозную маску наш соотечественник Николай Иванович Пирогов. Не одну сотню русских врачей обучил Пирогов технике ингаляционного наркоза.

Он первым в мире начал оперировать под наркозом в полевых условиях. В 1847 году на Кавказском театре военных действий, при осаде крепости Салтов. Пирогов проделал более ста операций под наркозом. Операционной ему служила палатка, изба, сарай. Порой приходилось оперировать и под открытым небом.

Впоследствии великий хирург писал: «Россия, опередив Европу нашими действиями при осаде Салтов, показывает всему просвещенному миру не только возможность в приложении, но неоспоримо благодетельное эфирование (эфирный наркоз) над ранеными на поле самой битвы. Мы надеемся, что отныне эфирный прибор будет составлять так же, как и хирургический нож, необходимую принадлежность каждого врача во время его действий на бранном поле...»

Над черепичными крышами Авиньона всходило тусклое солнце, но было оно похоже не на дневное светило, а на мертвый глаз, уже подернутый холодной пленкой. Было оно таким, наверное, потому, что на земле владычествовала смерть. Смерть пришла с Востока и звалась чумой.

И днем и ночью на площадях и улицах горели костры, тщетно пытаясь своим смолистым дымом отогнать заразу. Город умирал, и умирали поля и виноградники, примыкающие к его стенам. Спасаясь, люди уходили из Авиньона, но безжалостная смерть настигала их по дороге.

Сначала на теле обреченных появлялись черные пятна — так смерть метила свою жертву, — потом вздувались железы в пахах и под мышками...

Никто не знал, почему мор пришел в Европу и превратил ее в безжизненную пустыню. «На все воля божья, — говорили священники и в бессилии разводили руками. — Смерть ниспослана на землю за грехи наши». «Причиной всему, — утверждали астрологи, — неблагоприятное расположение небесных тел». Врачи в просмоленных балахонах и в черных масках с узкими прорезями для глаз, переходящие с факелами в руках из дома в дом, где поселилась чума, были молчаливы как рыбы. Все их снадобья оказались бессильными против «черной смерти», точно так же, как и молитвы, творимые авиньонцами Святому Валлиборду.