— Хватайтесь, святейшество!!!

— Ловитесь!

— Ловись, святейшество, большое и маленькое…

— Каранкс плешивый!!!

— То-то же…

— Вот они!!!..

Накативший вал приподнял Оламайд на несколько секунд — и она впервые увидела два буруна, несущиеся к кораблю со скоростью голодной акулы. Матрона охнула, всплеснула руками, захлебнулась, закашлялась соленой горечью и ушла на несколько секунд под воду.

Подстегнутый ужасом, человек в малиновом неистово заколотил руками по воде, поднимая фонтаны брызг — но не двигаясь с места. Попутная волна, точно сжалившись, подхватила его, шмякнула о борт, увешанный веревками как мастерская хорошего паука, и жрец — инстинктивно или рассчитав — мертвой хваткой вцепился в ближайшую. Матросы наверху рванули, и тут вода за его спиной вскипела, и из нее выпрыгнуло сине-красное чудовище, похожее на всех акул вместе взятых — и еще на полтора десятка монстров, науке не известных. Жрец взвизгнул, поджимая ноги — и чудище тенью прошло понизу и плюхнулось в воду, унося с собой зеленый сапог крокодильей кожи.

Оламайд вынырнула[3], задыхаясь и сипя — как раз вовремя, чтобы услышать, как над ее головой с высоты безопасности булькающий и отплевывающийся водой голос выразительно провещал:

— И прими в дар от нашего судна… о могучий Бугу… Бубу… Дугу… Дуду… Гугу-Дубаку… повелитель пролива… одноименного…. эту превосходную женщину… в самом соку…

И не успела матрона осознать, что даровая женщина в собственном соку она и есть, как вода справа забурлила, отбрасывая ее к самому борту, и прямо перед ней всплыл не то комод, не то сундук, обтянутый красной кожей в синюю клеточку.

Торговка вытаращила глаза — и взгляд ее встретился с парой крошечных черных глазок, расположенных там, где у нормального сундука были бы замочные скважины. Скважины моргнули — и сундук разинул крышку, обнажая широкую глотку и десны, усаженные частоколом зубов, зазубренных как пилы и торчащих вперед.

Потеряв дар речи[4], Оламайд отчаянно глянула наверх в поиске веревки, и вдруг почувствовала, как плеча ее коснулось нечто тяжелое и гладкое, а на голову упала неожиданная тень. Холодея от страха, она обернулась и обнаружила, что смотрит уже не в глаза, а самую глотку чудовища, что верхняя челюсть нависает над ее головой, подобно плотоядному зонтику, а короткие пальцами с когтями, торчавшие на плавнике величиной с лопату, пытаются сомкнуться на ее шее.

Торговка завизжала, словно чудовище уже отгрызало от нее кусок, выбросила руки вперед, отталкивая жуткое рыло и обреченно понимая, что с таким же успехом она могла пытаться оттолкнуть от себя галеру. Монстр замер, точно окостенел… неожиданно для всех[5] покрылся желтой бугристой коростой… издал странный запах… и ушел под воду, оставив после себя на бирюзовой поверхности маслянистые разводы.

Подозревая чудище в самом гнусном коварстве и, на всякий случай, не переставая верещать, матрона неистово забила по волнам руками, словно желая взмыть в воздух.

Зверь не заставил себя долго ждать.

Вынырнув метрах в полутора от корабля — снова сине-клетчатый, или это уже был другой? — он приоткрыл пасть-чемодан и потянулся к лицу Оламайд когтистым плавником. Матрона в ужасе метнулась в сторону, и когти зацепили туго намотанный на голову платок, сдернули его на глаза и потащили к себе. Оламайд, прибавив в громкости[6], впилась обеими руками в плавник, силясь высвободить из ткани кривые, как разделочные ножи, когти, и внезапно ощутила, как холодная гладкая кожа под ее прикосновением стала неровной и мягкой на ощупь, запахла странно, выскользнула из ее пальцев… и пропала.

Когда матрона, выпутавшись из-под складок платка, снова смогла взглянуть на Свет Белый, на зеленоватых волнах перед ее носом покачивались лишь загадочные радужные пятна.

А над головой на веревке — потрясенный служитель культа.

Впрочем, висеть ему долго не пришлось: с края борта донеслось энергичное «Вира!», и жрец, словно знатный улов, стал медленно возноситься из пены морской в распростертые объятия команды.

Оламайд, отчаянно озираясь в поисках новых неприятностей, поняла, что кто-то вспомнил и про нее, когда по макушке ей глухо стукнуло что-то увесистое.

— Да чтоб вас там всех раздуло да вывернуло! — гневно задрала она голову — и увидела перед собой веревку с завязанным на конце узлом.

— Хватайся, ворона! — проорали ей сверху.

Ее не потребовалось долго уговаривать, и через несколько минут она уже растянулась на палубе, истекая соленой водой и злостью.

Но не успела вторая, в отличие от первой, излиться в окружающий мир, как в поле зрения матроны возник человек в малиновом балахоне. Мокрая ткань обнимала его фигуру, со старанием опытного скульптора вылепляя тощие кривые ноги в одном сапоге, безбрачные трусы[7] до колена и округлый животик, вырисовывавшийся на худощавой иначе фигуре, как перевернутая лохань на скамейке.

«Седьмой месяц», — беспощадно перевела его размер в общепонятную женскую терминологию Оламайд.

— Ты колдунья? — не подозревая о поставленном диагнозе, грозно склонился над ней кривоногий.

— Я?.. — торговка, ожидавшая чего угодно, но не подобного вопроса, опешила.

— Нет, я! — жрец впился ей в лицо испепеляющим взором. — Что ты сделала со слугами Буду… Дубу… Губу… хозяина пролива?!

— Я?.. — на звание «Мадам Оригинальность» торговка сегодня явно не претендовала.

— Ты!!!

— Я?..

— Не думай меня обмануть!!! — прорычал кривоногий.

— Ваша просветленность, — прозвучал откуда-то сбоку другой, незнакомый голос, — конечно же, это колдунья!

— Я не колдунья! — взвилась матрона, словно обвиненная в краже кальмара у соседки по прилавку.

— Ты колдунья, — словно гипнотизируя, повторил тот же голос, и в поле ее зрения появился его обладатель: такой же белокожий и малиновобалахонный, но светловолосый и лет двадцати пяти от силы. — Ты колдунья. Признайся.

— Нет!

— А как тогда ты объяснишь… — прорычал кривоногий.

— Я не знаю!!! — точно прочитав его мысли, воскликнула Оламайд. — Это не я! Они сами! Или кто-то другой!

— Кто? — прищурились карие очи кривоногого.

— Не знаю!

— Ты говоришь правду? — зловеще уточнил старший жрец.

— Да чтоб меня акула съела! Чтоб глаза мои выпали и в подпол закатились! Чтоб волосы мои обратились в паутину! Чтоб…

— Хорошо, разберемся, — не дослушав список несчастий, призванных обрушиться на обмотанную платком голову пленницы в случае лжи, кривоногий сморщился, выпрямился и кивнул матросам: — В кандалы и в трюм.

— Погодите, ваша просветленность! — метнулся на перехват светловолосый жрец. — Минутку! Я знаю одно заклинание, которое позволяет определить, нет ли в человеке крови киндоки — узамбарской нечисти! Очень действенное! Сто процентов! Если не поможет — деньги обратно! Потому что, чуется мне, есть у этой женщины второе дно!

— Что?!.. — рты команды раскрылись, руки Оламайд, звякнув браслетами, метнулись к дну первому, а глаза старшего жреца расширились так, что будь здесь неподалеку подпол, за них стало бы страшно.

Но светловолосый, не дожидаясь ни сомнений, ни протеста, ни совета, куда бы он мог это свое заклинание применить, бросился к торговке, склонился над ней и принялся водить в сантиметре от головы ладонями, бормоча что-то со странным ритмом — то громко, то тихо, то быстро, то медленно — не иначе, волшебные слова:

— Кианда мбомбо говори чихубу дура баби что киттамба мухонго у тебя кимбанда кильманда кровь киндоки диндо иначе кигагала киху продадут набатанга таньга в рабство кишина самумба поняла дурында тумба?

Если бы дурында тумба и не поняла, то жуткий взгляд выразительно вытаращенных серых глаз, сопроводивший последние слова, заставил ее сглотнуть недовыплюнутую морскую воду.

— Это правда?..

— Вот видите, ваша просветленность! — с торжествующим видом выпрямился молодой жрец. — Она сказала, что это правда! Призналась! Я же говорил!

— Орал, скорее… — скривился старший и оценивающе уставился на торговку, бормоча себе под нос: — Хм… С одной стороны, не колдунья… С другой, магией владеет… хоть и, похоже, на инстинктивном уровне…