Ранд уставился на значки, качая головой:

— Что бы я ни выбрал, я могу убить нас всех.

— Ты не желаешь идти на такой риск? Ради Рога Валир? Ради Мэта?

— А почему вы так хотите этого? Я даже не знаю, сумею ли что-то сделать. Это... это получается не каждый раз, как я пытаюсь. — Он знал, что ближе никто не подходил, но все равно оглянулся. Все ждали, неплотным кольцом оцепив Камень, смотрели, но достаточно далеко, чтобы не услышать. — Иногда саидин просто рядом. Я могу чувствовать ее, но дотронуться до нее — все равно что до луны тянуться. И даже если все сработает, вдруг я перенесу нас куда-то туда, где мы и дышать-то не сможем? Что в этом будет хорошего для Мэта? Или для Рога?

— Ты — Возрожденный Дракон, — тихо произнесла она. — О, умереть ты можешь, но не думаю, чтобы Узор позволил тебе погибнуть, пока плетение с тобой не кончено. С другой стороны. Тень лежит ныне на Узоре, и кто скажет, как она влияет на плетение? Все, что ты можешь, — следовать своей судьбе.

— Я — Ранд ал'Тор, — прорычал он. — Никакой я не Возрожденный Дракон. Я не буду Лжедраконом!

— Ты тот, кто ты есть. Будешь выбирать или стоять тут столбом, пока твой друг умирает?

Ранд услышал скрежет собственных зубов и заставил себя разжать челюсти. Что бы символы ни значили для него, они могли с тем же успехом быть совершенно одинаковыми. Надпись вполне могла быть отпечатком цыплячьих лапок. Наконец Ранд остановил выбор на том знаке, где стрелка указывала влево, потому что направлена она была в сторону Мыса Томан. Стрелка в этом символе пронзала окружность, она вырывалась на волю, как того хотел он сам. Ранд едва сдержал смех. Исход зависит от таких незначительных вещей, а на кону в этой игре стоят все их жизни.

— Подойдите ближе, — обратилась Верин к остальным. — Будет лучше, если вы станете поближе. — Они подчинились, лишь на миг заколебавшись.

— Пора начинать, — сказала она, когда отряд собрался вокруг Камня.

Отбросив плащ за спину, Верин приложила ладони к колонне, но Ранд видел, как она следит за ним уголком глаза. Он слышал нервные покашливания и перешептывания солдат вокруг Камня, Уно выругал кого-то замешкавшегося, вяло пошутил Мэт, громко вздохнул Лойал. И Ранд призвал пустоту.

Сейчас это оказалось легко. Пламя поглотило страх и гнев и пропало почти тотчас, едва он мысленно сформировал его. Пропало, оставив ничто — и сияющий саидин, мучительный, болезненный, от которого выворачивало нутро, дразнящий, соблазнительный. Ранд... потянулся к нему... и тот наполнил Ранда, оживив его. Юноша и мускулом не шевельнул, но почувствовал, словно дрожит от напора Единой Силы, хлынувшей в него. Сам собой возник символ, стрела, пронзившая окружность, плавая вне пределов пустоты, столь же твердый, как и вещество, в котором он был высечен. Он пустил ток Единой Силы через себя к символу.

Символ замерцал, мигнул.

— Что-то происходит, — сказала Верин. — Что-то...

Мир мигнул.

Железный замок закувыркался по полу фермерского дома, и Ранд выронил горячий чайник, когда в дверях обрисовалась громадная фигура с бараньими рогами на голове, а за ее спиной была темень Ночи Зимы.

— Беги! — крикнул Тэм. Блеснул его меч, троллок опрокинулся, но, падая, успел уцепиться за Тэма, потянув за собой.

У двери столпилось еще больше облаченных в черные кольчуги фигур, человеческие лица изуродованы звериными рылами, клювами, рогами, странно изогнутые мечи вонзились в пытающегося подняться на ноги Тэма, маятниками закачались топоры с шипами, кровь алела на стали.

— Отец! — вскрикнул Ранд. Выдергивая из ножен на поясе нож, он перепрыгнул через стол, кинувшись на помощь отцу, и вновь вскрикнул, когда первый меч пронзил его грудь.

Изо рта запузырилась кровь, и в голове зашептал голос: «Я опять победил, Льюс Тэрин».

Мигнуло.

Ранд изо всех сил удерживал символ, смутно слыша голос Верин:

— ...не совсем...

Хлынула Сила.

Мигнуло.

После женитьбы на Эгвейн Ранд был счастлив и старался не поддаваться настроению, когда ему временами случалось думать, будто жизнь его должна была быть иной, в чем-то большей. Новости из внешнего мира приходили в Двуречье с торговцами и с купцами, приезжавшими за шерстью и табаком, и всегда — вести о новых бедах, о войнах и о появляющихся повсеместно Лжедраконах. Был год, когда не появились ни купцы, ни торговцы, а вернувшись на следующий год, они сообщили, что возвратились армии Артура Ястребиное Крыло или же их потомки. Говорили, что прежние государства уничтожены, что новые хозяева мира, которые использовали в битвах посаженных на цепь Айз Седай, снесли Белую Башню и засыпали солью землю, на которой стоял прежде Тар Валон. Больше не стало Айз Седай.

Все это мало коснулось Двуречья, мало что изменило в жизни двуреченцев. Все равно нужно было сеять хлеб, стричь овец, ухаживать за ягнятами. Тэм, прежде чем лечь в землю подле своей жены, успел понянчиться с внуками и внучками, покачать их на колене, а старый дом на ферме оброс новыми комнатами. Эгвейн стала Мудрой, и большинство считало, что оказалась она даже лучше прежней Мудрой, Найнив ал'Мира. Но как бы искусна она ни была, ее снадобья, так чудесно лечившие других, еле-еле удерживали в Ранде жизнь, едва не уступая той хворобе, что, видимо, постоянно угрожала ему. Приступы меланхолии и подавленности становились все тяжелее, мрачнее, и он бесился, понимая — это не то, что все думают. Когда на него находило, Эгвейн боялась все больше, так как порой, когда он впадал в самое мрачное состояние духа, случались странные вещи — грозы с молниями, а она, сколько ни слушала ветер, их не слышала; лесные пожары. Но она любила его, ухаживала за ним и удерживала в здравом уме, хотя кое-кто и ворчал, что Ранд ал'Тор безумец, и причем опасный.

Когда Эгвейн умерла, он долгие часы сидел один подле ее могилы, побитая сединой борода промокла от слез. Хворь вернулась, он чах с каждым днем; мизинец и безымянный палец на правой руке отвалились, и еще один палец на левой, от ушей остались одни шрамы, и люди бурчали, что от него воняет гнилью. Его угрюмость стала еще беспросветней.

Однако, когда дошли ужасные вести, никто не отказался от его помощи. Троллоки, и Исчезающие, и твари, и в самом кошмарном сне не снившиеся, вырвались из Запустения, и новые хозяева мира были отброшены, невзирая на всю ту мощь, которой обладали. Так что Ранд взял свой лук, для которого у него хватало пальцев натягивать тетиву, и захромал с теми, кто отправился на север, к реке Тарен, с мужчинами из всех деревень, со всех ферм и изо всех уголков Двуречья, взявшими кто лук, кто топор, кто рогатину, кто мечи, годы ржавевшие на чердаках. Ранд тоже прихватил меч, что обнаружил после смерти Тэма, меч с цаплей на клинке, хотя и не знал, как с ним обращаться. И женщины тоже шли, неся на плечах то оружие, что сумели для себя сыскать, шагали плечом к плечу с мужчинами. Некоторые посмеивались, говоря, что у них какое-то странное чувство, будто уже было раньше похожее.

И у Тарена народ Двуречья встретил захватчиков: бесчисленные шеренги троллоков, ведомые жуткими Исчезающими под мертвенно-черным знаменем, которое словно пожирало свет. Увидев это знамя, Ранд подумал, что безумие вновь овладевает им, потому что ему почудилось, будто для этого-то он и был рожден — сражаться с этим знаменем. Он посылал в него каждую стрелу, так точно, как позволяли его мастерство и призванная им пустота, нисколько не тревожась, что троллоки пробиваются через реку, что по обе стороны от него погибают мужчины и женщины. И один из троллоков пронзил его мечом, а потом, воя от жажды крови, вприпрыжку устремился в глубь Двуречья. И когда Ранд лежал на берегу Тарена, глядя, как полуденное небо словно наливается мраком, и дыхание его становилось все медленнее, он услышал, как голос произнес: «Я опять победил, Льюс Тэрин».

Мигнуло.