Домон вскочил на ноги:

— Команде — сбор, Ярин. Разыщи их и скажи, что «Ветка» отчаливает, как только на борту хватит людей, чтобы управлять ею. — Засовывая пергамент в карман куртки, он подхватил мешок с золотом и толкнул помощника к двери вперед себя. — Собирай их, Ярин, так как любого, кто промешкает, я оставлю стоять на причале.

Домон добрым толчком отправил Ярина бегом в глубь квартала, а сам зашагал к причалам. Даже разбойники, заслышавшие позвякивание в кошеле, что он нес, сторонились Домона — он шел теперь как тот, кому уже все равно и кто готов даже на убийство.

К появлению Домона команда уже карабкалась на борт «Ветки», и еще больше матросов шлепало босиком по камню причальной стенки. Они не ведали ни того, что он боялся преследования, ни того даже, что его что-то преследует, но они твердо знали: он получит хорошую прибыль, а после, как истинный иллианец, каждому из команды выдаст причитающуюся им долю.

Двухмачтовая «Ветка» была судном широким, восемнадцати футов длиной и могла брать груз как в трюмы, так и на грузовую палубу. Что бы Домон ни говорил кайриэнцам — если те трое и были кайриэнцами, — сам он считал, что «Ветка» будет хорошо идти по открытой воде. Летом Море Штормов бывало тише.

— Должна пройти, — пробормотал он и спустился в свою каюту.

Войдя, Домон кинул мешок с золотом на свою койку, аккуратно принайтовленную, как и все в кормовой каюте, к корпусу судна, и вытащил из кармана пергамент. Засветив фонарь и повесив его в вертлюг, Домон принялся внимательно рассматривать запечатанный документ, поворачивая его, словно мог прочитать его не вскрывая. Легкий стук в дверь заставил капитана нахмуриться.

— Войди.

В дверь просунул голову Ярин.

— Капитан, на борту все, кроме троих, которых я не сумел отыскать. Но в каждой таверне, игорном притоне, борделе в квартале я оставлял для них сообщение. Они будут на борту до того, как рассветет достаточно, чтобы идти вверх по реке.

— «Ветка» отплывает немедленно. В море. — Домон в корне пресек возражения Ярина о рассвете, приливах-отливах, о том, что «Ветка» не приспособлена для плавания в открытом море. — Сейчас! При самом низком отливе «Ветка» минует отмели. Ты еще не позабыл, случаем, как плавать по звездам? Выводи ее, Ярин. Выводи ее немедленно и возвращайся, когда мы окажемся за молом.

Помощник замешкался — Домон при любом, вызывающем малейшие затруднения или сомнения маневре с парусами всегда находился на палубе, отдавая приказы, а вывести «Ветку», какой бы мелкой осадкой та ни обладала, ночью по фарватеру — задача не из простых. Затем Ярин кивнул и исчез. Через несколько мгновений в своей каюте Домон услышал над головой крики отдающего команды Ярина и топот по палубам босых ног. Он не обращал на них внимания, даже когда судно, влекомое отливом, слегка накренилось.

В конце концов Домон поднял заслонку фонаря и сунул в пламя нож. Масло обожгло лезвие, закурился дымок, но металл не успел раскалиться — Домон сдвинул в сторону карты, прижал поплотнее к столу сложенный пергамент и осторожно стал продвигать горячую сталь под сургуч печати. Верхний клапан приподнялся.

Текст документа оказался простым, без вступления или приветствия, и от его содержания капитана Домона прошиб холодный пот.

Ниже подписи, на тонком кружке красного сургуча, были оттиснуты кайриэнская печать Восходящего Солнца и Пять Звезд — знак Дома Райатин.

— Защитник Драконовой Стены, бабушке моей престарелой расскажи, — брюзгливо буркнул Домон. — Хватает же наглости человеку так себя именовать.

Он скрупулезно осмотрел печати и подпись, вплотную к фонарю поднеся пергамент, почти водя по нему носом, но в первых не сумел найти никакого изъяна, а что касается второй, то у него не было ни малейшего представления, каков должен быть почерк Галдриана. Если и не сам король подписал это послание, то, как подозревал Домон, кто бы это ни сделал, этот некто невероятно хорошо сымитировал руку Галдриана, этакие-то каракули. Так или иначе, разницы никакой. В Тире это письмо в руках иллианца немедленно станет убийственной уликой. Или в Майене, где так сильно тайренское влияние. Войны пока не было, и люди обоих портов свободно входили-выходили, но в Тире иллианцев, равно как и наоборот, любили весьма мало. Домону выкажут весьма «радушный» прием, имея для себя такое оправдание.

В голове у Домона мелькнула мгновенная мысль, а не сунуть ли пергамент в пламя фонаря — избавиться от опасного документа, все равно — в Тире, или Иллиане, или в каком угодно ином городе, как представлялось капитану, — но в конце концов он осторожно засунул письмо в потайное отделение позади стола, замаскированное панелью. Как открывается тайник, знал лишь сам Домон.

— Все, чем я владею, так?

Домон, сколько жил на борту, коллекционировал старые вещи. То, что он видел, но не мог купить — в силу ли дороговизны или громоздкости, — он складывал в кладовую памяти. Еще мальчишкой притянули его к себе эти предметы — оставшиеся от давно минувших времен, все эти разбросанные по миру чудеса, из-за них он тогда и ступил впервые на палубу корабля. В свой последний рейс, в Марадон, он прибавил к своей коллекции еще четыре вещицы — и тогда-то его и начали преследовать Друзья Темного. И какое-то время троллоки тоже гнались. Он слышал, что сразу после того, как он отплыл оттуда, Беломостье выгорело дотла, и еще доходили слухи как о троллоках, так и о Мурддраале. Все вместе взятое впервые убедило Домона, что вовсе не воображение у него разыгралось, вот потому-то он был уже начеку, когда к нему обратились с первым странным предложением, суля бешеные деньги за простое плавание в Тир, приводя шитую белыми нитками, явно надуманную причину.

Порывшись в сундуке, Домон выложил на стол свои марадонские приобретения. Светящийся жезл, уцелевший от Эпохи Легенд, — так по крайней мере утверждали. И уж точно теперь никто не ведал, как их изготовляли. Дорогая вещица и куда более редкая, чем честный магистрат. Выглядела она как простой стеклянный стержень, потолще большого пальца Домона и чуть короче его же предплечья, но если держать стержень в руке, он светится не хуже фонаря. Вдобавок светящиеся жезлы разлетаются вдребезги совсем как стекло; случайно разбив первый купленный жезл, Домон едва не спалил «Ветку». Небольшая, потемневшая от времени, вырезанная из тусклой кости фигурка мужчины, держащего в руке меч. Тот малый, что ее продавал, заявлял, будто если подержать ее в ладони, то начнешь ощущать тепло. Домон, сколько ни держал фигурку, так никогда тепла не почувствовал, как и те члены команды, которым он разрешал брать ее в руки, но фигурка была старой, и для Домона одного этого было достаточно. Череп кота, размерами неуступавшего льву, такой древний, что обратился в окаменелость. Но ни у одного льва в помине не бывало клыков — чуть ли не бивней, как у моржа, — в фут длиной. И толстый диск диаметром в ладонь, наполовину белый, наполовину черный, цвета разделялись волнообразной линией. Лавочник в Марадоне говорил, будто диск относится к самой Эпохе Легенд, — причем думал, что просто набивает цену и явно заговаривает зубы покупателю, — однако Домон поторговался лишь для виду и купил черно-белую редкость, так как понял то, чего не сообразил продавец: это древний символ Айз Седай, еще до Разлома Мира. Иметь такую вещицу определенно небезопасно, но ее никак не мог упустить человек, обуреваемый тягой к старине и древностям.