- Лизетт, вымой мне голову. И плечо разомни.
Очень скоро по полу прошлепали босые ноги.
- Лезь в воду, – не открывая глаз, приказал я.
Послышался плеск, рядом почувствовалось упругое женское тело, отдававшее жаром даже в горячей воде.
- Вперед.
Ладошка скользнула по моей груди, но как-то робко, нерешительно. Не понял? Лизхен сразу берет быка за рога, без напоминаний, отменной выучки девка, хотя и молодая.
Открыл глаза...
- А-а-а, матерь божья!!! – с перепуга хотел ломануться из лохани, но поскользнулся, и опять рухнул в воду.
Как вы уже догадались, в лохани сидела пунцовая как помидор Феодора.
- Ты что же творишь, зараза... – пролепетал я, уставившись на облепленную тоненькой мокрой камизой грудь с торчащими маленькими сосками. Потом пришел в себя и решительно отвернулся.
Раздалось тихое всхлипывание.
- И не вой. Пошла вон, сказал.
- Не пойду! – тихо, но решительно отозвалась Федора.
- Почему это?
- Потому, что люб ты мне! – выкрикнула девушка. – Знаешь, как мне больно знать, что ты топчешь напропалую всех этих девок! И вон эту уже собрался. Да-да, я все слышала. Убей ее! Отдай дружине на потеху! Кошка драная! Да какая она девица...
Феодора добавила несколько нелестных эпитетов для пленной норвежской воительницы. После появления этой девчонки в моей жизни, очень скоро выяснилось, что молодые рязанские боярышни, просто виртуозно владеют идиоматическими выражениями характерными только для славянских языков.
- Так лучше со мной, сволочь ты такая непонятливая... – всхлипывала девушка. – Ведь я... я...
В голове все сразу стало на свои места. Так вот чем объяснялись ее выбрыки. Дурень, я дурень.
- Я же тебя удочерил, дурында.
- Так раздочери! – категорически потребовала Феодора.
- Уже нельзя.
- Так что же де-е-лать... – тоненько завыла девушка.
- А ну прекрати блажить! – резко потребовал я. – Пойми, не вижу я в тебе женщину. Не смогу просто.
- Как, совсем? – последовала целая серия жалостливых всхлипов.
- Совсем. Люблю как дочь. Все это блажь у тебя. Придурь.
- В монастырь уйду-у-у...
- Я тебе так уйду, что месяц на заднице сидеть не сможешь. А ну живо из лохани. И халат мой надень.
Не переставая хныкать, Федора повиновалась.
- Давно это с тобой? Да сядь ты.
- С самого первого дня!
- Не ври, выдеру!
- Года три уже... – размазывая по щекам слезы рукавом призналась девушка.
- Ерунда все это. Пройдет.
- А если не-е-ет...
- В монастырь сдам.
- Что?!! – вытаращила на меня глаза Федора. – Правда?
- Нет, шучу. Значит слушай меня...
Разговаривал я со своей приемной дочерью около часа. Не знаю, удалось ли полностью выбить из ее головы дурь, но выть она перестала и искренне пообещала больше подобного не устраивать. Ей-ей, только домой вернемся, сразу замуж улетит. Клянусь своей эспадой. Тьфу ты, дурища. Хотя девка роскошная, в этом ей не откажешь. Но не вижу я в ней сексуального объекта, хоть тресни. Или вижу? Не, вообще ни чуточки. А она? Интересно, действительно втюрилась или... Или просто таким образом решила спрыгнуть с предстоящего брака? В самом деле, почему бы не охомутать меня, вместо непонятно кого. Жених я позавидней любого буду, добрый, щедрый и уже для нее полностью предсказуемый. А так попадется грязнуля, который будет видеть в своей жене только аппарат для рождения потомков. Девка она умнющая, вполне может и так статься. Вот же черт, одна беда с этими бабами.
Чертыхаясь, домылся в уже остывшей воде, быстро переоделся и отправился бражничать с дружинниками. От желания даже следа не осталось. Ну что за день сегодня, черт бы его побрал. Надо накушаться ради душевного спокойствия.
Команда встретила своего господина приветственным гвалтом. Все уже были хорошо навеселе. Одобряю, жизнь коротка, радуемся каждому дню. Выжил в сече – уже праздник.
- Не понял? Вы что, без своего господина хмельное жрете? Запорю, сволочей, мать вашу за ногу!
Дружный восторженный рев заставил шарахнутся в сторону одинокую ворону, летевшую пировать на поле боя. Себастьян тут же подал мне оловянную кружку с пивом и деревянную тарелку со шматом печеной свинины.
Я сел в свое походное кресло, отпил глоток и изумленно принюхался к содержимому. Ух ты, какая прелесть. Запах пряный, вкус терпковатый, изысканный, словно выдержанное вино, с легкими нотками меда, пенится как пиво, но точно не пиво. И крепкое, где-то оборотов под семнадцать-двадцать. Зараза, да это ставленый мед! Когда-то, еще в свою бытность тренером по фехтованию, я такое пробовал на какой-то презентации. Как по мне, лучше всякого пива, тем более, что оно сейчас скверное.
- Где взяли? – я двинул по плечу своего корабельного баталера, Якова Кульма.
Баталер сорвал с плешивой головы вязанный колпак, прижал его к груди и состроил виноватую рожу.
- Ну... дык...
- Сейчас прикажу тебя нахрен выкинуть в воду.
- Дык, взял в трофеях... – перепугано доложился он. – А эти, видать, у местных отобрали. У нас просто всего две бочки пива осталось, вот я и решил... На вкус замечательное и в голову шибает... Не надо было, ваше сиятельство?
- Еще такое осталось?
- Две бочки!
- Эту допивайте, остальное для меня прибереги. Понял?
- Как прикажете, ваше сиятельство!
Радом бесшумно материализовался отец Эухенио. Движением пальца он согнал баталера и с кряхтением примостил зад на пустой бочонок. Отдуваясь, отхлебнул из своей кружки и доверительно сообщил мне:
- Вы пропустили вечернюю мессу, сын мой.
- Занят был, святой отец.
- Прочтете перед сном десять раз «Отче наш» и столько же «Символ веры», сын мой, – невозмутимо прогудел священник.
«Ага, разбежался. Разок, не более...» – подумал я, но озвучил совсем другое: – Обязательно. Однако не сомневаюсь, вы хотите сообщить мне не только это, не так ли, падре?
- Вы проницательны, сын мой, – монах с глубокомысленным видом кивнул.
- Излагайте, – великодушно разрешил я. Нет, все-таки очень полезный человек. Как бы это выразиться... Падре Эухенио всегда на работе. Всегда держит руку на пульсе событий. Эдакий особый отдел в одном лице. За что и ценю.
- Пока вы занимались делами, сын мой, несомненно, важными, – скромно потупившись начал священник, – я допросил наших пленников. Изложенные ими сведения показались мне достаточно любопытными. Как выяснилось, они постоянно промышляют разбоем и уже не первый раз приходят в эти земли.
- Допрашивали с пристрастием?
- Зачем, сын мой, – падре Эухенио добродушно улыбнулся. – Пока не было нужды. Доброе слово открывает сердца не хуже клещей палача. Так вот, все они из дворни некой особы, именуемой... – монах сверился с маленькой записной книжкой, – Инге Сигурдссон, как ни удивительно, носящей графский титул. К тому же, имеющей какое-то отношение к королевской крови. Не текущей династии, но все-таки.
- Не вижу ничего удивительного, падре, – я сделал знак баталеру, заново наполнить нам кружки. – Как вам известно, очень многие наши дворяне грешат разбоем.
- Но как мужчины приняли руководство женщины? – удивился священник. – Да еще столь юной.
- У северян это обычное дело. Женщины у них... как бы это сказать... в общем, имеют больше свобод. Даже среди преданий прошлого у них полно героев и военачальников женского полу.
- Очень порочная практика, – неодобрительно заметил монах. – Но не суть. К чему все это я. Думаю, будет разумным преподнести пленников вместе с их предводительницей государю этих земель. Что, несомненно, сразу же расположит его к вам.
Я задумался. В предложении падре есть свой резон. И не малый. А я как раз этот момент и упустил. Светлая голова у монашка, тут не поспоришь. Черт, но отдавать Инге... Надо будет все сто раз обдумать.
- Хороший совет, падре Эухенио.
- Это еще не все, сын мой, – с оттенком самодовольства заметил священник. – Все они считают себя добрыми католиками. Однако мне удалось выявить обратное. Они есмь мерзкие язычники!
