— Мне очень жаль, — твердо повторил князь. — И я не стану радоваться. Катя хочет видеть тебя.

Мари-Элен шевельнулась. Казалось, она попыталась пожать плечами и показать тем самым, что ей безразлично, увидит ли она дочь. Потрясенный князь решил, что ему это померещилось.

— Мари-Элен, ты очень больна, возможно, даже умрешь. Неужели ты не хочешь увидеть Катю? Княгиня судорожно глотнула воздух.

— Ты любишь ее, не так ли? — наконец проговорила она. — Хотя все эти годы опасался… Ты любишь ее безумно, но никогда не любил меня.

Пораженный ее словами, князь не нашелся, что ответить. Умирая, жена признается в том, что ревновала его к собственной дочери! Невероятно!

— Знаешь ли ты, сколько мужчин любили меня? — глухо пробормотала она. — Меня. Только меня. И до сих пор я желанна для них. По прошествии многих лет. Они пошли бы на преступление, лишь бы вернуть меня. — Мари-Элен сверлила его взглядом лихорадочно блестевших черных глаз.

— Неужели ты полагаешь, что я ничего не знал о твоих победах? — напряженно отозвался князь, невольно вспомнив о проклятом слуге. Петр, по всей вероятности, был отцом Кати.

— Меня любит даже Александр, — прошептала княгиня. — Он сам говорил мне. — Она замолчала, так и не сказав то, что хотела сказать: «Меня любят все, только не ты».

Князь наконец обрел дар речи.

— Зачем говорить об этом сейчас? Наш брак заключен не по любви — да и кто в наше время женится по любви? — Он направился к двери, чтобы позвать Катю.

— Будь ты проклят, Николас! Будь ты трижды проклят! — крикнула она ему вслед.

Князь замер на месте, ошеломленный ее гневом и ненавистью. Ведь это жена предала его, это он имеет право ненавидеть ее! Оглянувшись, Николас жестом приказал одному из слуг впустить Катю.

Девочка осторожно вошла в комнату, вглядываясь широко раскрытыми глазками в фигурку на постели. Николас сразу же подошел к Кате, готовый защитить ее от чего-то, чего он и сам не постигал.

— Мама? — прошептала она.

Мари-Элен, кажется, не услышала ее, наверное, снова впав в забытье. Катя вскрикнула, бросилась к матери, обняла ее ручонками и спрятала лицо у нее на груди.

Николас почувствовал, как у него по щеке поползла слеза. Мари-Элен умерла… а Катя — не его дочь. Она не принадлежала ему даже в первые месяцы жизни, еще до того, как он узнал страшную правду.

Катя плакала.

И Николас тоже.

Он проводил девочку в ее комнату.

— Мама очень больна, Катя. Нам остается только молиться.

Николас чувствовал себя непривычно беспомощным, не знал, чем утешить ребенка, кроме молитв, в чудодейственную силу которых сам не верил.

Катя молча посмотрела на него сухими, спокойными и серьезными глазами.

— Мама любит тебя, — сказал князь. — Я тоже.

Личико девочки сморщилось.

«К черту молитвы», — подумал князь и, опустившись на колени, обнял Катю, чтобы она могла выплакаться на его груди. Но девочка не заплакала.

Он погладил ее по головке.

— Я знаю, что тебе страшно, и хотел бы прогнать твой страх, но не могу, потому что не такой уж я всесильный. Катя подняла к нему бледное личико.

— Ты веришь в чудеса?

— Верю, — солгал он.

Катя удовлетворенно кивнула.

— Чем тебе хотелось бы сегодня заняться? — спросил князь, с трудом подавив желание ласково погладить ее по щечке.

— У меня сегодня уроки, папа.

— Я поговорю с синьором Раффальди. Сегодня не будет уроков. Ты можешь заняться чем хочешь. Даже пойти в цирк, — сказал он, надеясь увидеть ее улыбку.

Катя вежливо ответила:

— Если не возражаешь, папа, я останусь дома и почитаю.

Князь внимательно посмотрел на красивую, сдержанную девочку, которая не была его дочерью. Почему она всегда такая замкнутая? Полная противоположность своей неизменно оживленной и общительной матери… Теперь князь знал, что сдержанность Катя унаследовала не от него…

— Как хочешь, — наконец отозвался он, — но помни, Катя, если тебе захочется заняться чем-то другим, я позволяю тебе это сделать. — Однако князь знал, что Катя не переменит своего решения.

Он прикоснулся рукой к ее щеке. Ему показалось, что в уголке ее глаза блеснула слезинка. Подойдя к двери, князь позвал Лизу, нянюшку, которая была при Кате со дня ее рождения и в свое время нянчившая и его. Теперь она совсем состарилась и почти ослепла. Но иногда смотрела на князя таким проницательным взглядом, будто умела читать мысли и знала все его секреты.

— Я позабочусь о девочке, ваше сиятельство, не беспокойтесь, — сказала Лиза.

— Спасибо. — Князь испытал огромное облегчение.

И тут старуха произнесла слова, сильно озадачившие его:

— Княгиня спит, милорд, и уже вне опасности. Господь решил, что она будет жить.

Кэролайн ощущала неловкость, но это не имело никакого отношения к тому, что она была в мужском платье.

Девушка сидела скорчившись в кустах перед кирпичным особняком на Мейфэр, который арендовал Северьянов. Ее коротко подстриженные волосы были гладко зачесаны за уши и прикрыты треуголкой, к подбородку приклеена жиденькая эспаньолка. На ней были сюртук, жилет, сорочка, панталоны, чулки и штиблеты с пряжками. Кэролайн не впервые переодевалась в мужской костюм — только так ей удавалось разузнать о тех, о ком она писала в своей сатирической рубрике в «Морнинг кроникл». Как ни печально, но приходилось признать, что мужчинам куда легче получить нужную информацию, чем женщинам.

Девушка привыкла своими силами выяснять подробности образа жизни людей, которых намеревалась разоблачать, однако сейчас, спрятавшись за кустами перед домом Северьянова, она испытывала странную неуверенность, неловкость и ощущение опасности, хотя последнее было, конечно, полным абсурдом. И все же сердце у Кэролайн неистово колотилось, и ее не покидало смутное предчувствие чего-то не вполне определенного.

Она не знала даже, дома ли Северьянов. Только предполагала, что дома, поскольку было утро. Возможно, он снова провел всю ночь до рассвета у леди Кэррэдин. При воспоминании о том, как вызывающе безнравственно вел себя князь на глазах у беременной жены, сердцебиение у нее снова участилось. Два дня назад Кэролайн, переодевшись лакеем, «присутствовала» на балу у принца-регента. Поразительно, сколько сплетен ходит между слугами и какую ценную информацию эти сплетни предоставляют!

Девушка не спускала глаз с двери особняка, надеясь, что Северьянов появится с минуты на минуту, возможно, пожелав прокатиться по Гайд-парку. Она намеревалась тщательно изучить его распорядок дня и привычки, ибо твердо решила включить князя в круг лиц, которым не давала спуску в своей сатирической рубрике. На ее взгляд, Северьянов был особенно ярким образцом высокомерного аристократа. Безнравственность именно таких особ вознамерилась обличить Кэролайн. Она вела эту рубрику уже полтора года. Поначалу сатирические заметки девушка писала с единственной целью — позабавить себя и своего отца. Джорджу ее статейки показались такими проницательными и остроумными, что он посоветовал дочери предложить их нескольким газетам. В «Морнинг кроникл» с радостью ухватились за ее опусы и снисходительно отнеслись даже к тому, что они написаны женщиной. Правда, редактор поставил одно условие: никто не должен узнать, что автор — женщина, а Кэролайн, в свою очередь, просила не разглашать ее имени.

Интересно, что сказала бы ее бабушка-виконтесса, если бы узнала, как безжалостно бичует Кэролайн пороки ее класса? Но девушку побуждали к работе вовсе не злоба и ненависть. Она стремилась показать падение нравов в среде родовитой знати, считающей себя выше всего общества. Кэролайн хотела пристыдить тех, кто этого заслуживает, надеясь, что в них проснется совесть. Возможно, тогда мужчины, подобные Северьянову, и такие дамы, как леди Кэррэдин, будут меньше думать о собственных удовольствиях и больше о том, чтобы помочь обделенным судьбой.

Кэролайн всегда носила с собой небольшую записную книжку и сейчас достала ее и написала вверху чистой страницы: «Распорядок дня С.». Потом, немного подумав, добавила: «Окружающая обстановка, персональные и другие сведения». Тут она ощутила, как по спине пробежал холодок.