— А что за силы?

— Так сразу и не ответишь… Вендийское общество поделено на касты: жрецы-брамины, воины-кшатрии, торговцы-вайшьи и бедняки-шудры. Внутри касты также делятся, но это четыре основных пласта общества. Интересы касты для вендийца – святое. Кроме этого, существенным мерилом жизненных и политических приоритетов для них является вера. У вендийцев огромное количество богов: живых и мертвых, местных и пришедших из иных стран. Остается только удивляться, как они сами не путаются в своих богах и в их интересах. Следующим немаловажным моментом является происхождение вендийца. Род и его традиции, особенно для знатных кшатриев, играют значительную роль. Если добавить сюда деньги, власть и любовь к красивым женщинам, мы получим практически полный список того, что заботит вендийца.

— Надеюсь, что не каждого?

Конана такая перспектива напугала.

— Нет. Разумеется, нет. Бедняков, которых в Вендии большинство, волнует в первую очередь дхарма – их жизненный путь, еда и кров над головой. Именно в таком порядке. Но немало и тех, у кого хватает времени и денег на то, чтобы заниматься вещью, которую мы именуем политикой. И именуем, пожалуй, ошибочно, потому как допускаем огромное упрощение. Вендийцы не просто стремятся возвеличить, к примеру, свой род. Они одновременно заботятся об интересах касты, количестве верующих в божество, которому они поклоняются, следуют дхарме и умудряются при этом делать вид, что живут обычной жизнью.

— Сложно. Я так понимаю, что как таковых устоявшихся политических сил там, только временные союзы?

— Ошибаешься. Есть и неизменные силы. Например, сторонники нынешнего правителя, касты высших браминов, поклонники Кали. Но в большинстве своем, ты прав, речь идет именно о временных союзах. Хочешь еще одну интересную деталь?

— Ну, разумеется.

— Вендийцы почти никогда открыто не врут. Они все-таки люди и все упомнить не в состоянии, а потому лжи предпочитают полуправду.

— А ты говоришь, что ничего не знаешь о Вендии!

Зем удивил своим рассказом киммерийца. Ничего конкретного о верованиях, обычаях, истории Вендии он ему не поведал. Вместо этого приятель точно дал ему понять, что разобраться в этом всем иноземцу практически не реально. Во всяком случае, находясь в Туране.

И еще одну очень важную вещь можно было почерпнуть из сказанного: в Айодхье лучше будет никому не доверять.

— Это не так и много, — не согласился туранец. — Практически ничего! Сам я в Вендии не был никогда, и все это знаю только понаслышке. А вот люди, бывавшие там говорят, что лишь изнутри можно понять, что такое Вендия. Почувствовать ее дух. Пока ты сам не станешь составной частью всех местных интриг, ты останешься там чужаком, фигурой на чужой доске.

— Что ж, мое назначение кажется мне все более и более странным.

— Не согласен. Я уже говорил, что тот, кто рекомендовал тебя Илдизу, сделал очень правильный выбор.

Какое-то время Конан потратил на то, чтобы успокоить Амьена. Потерявший всякое представление об окружающем мире туранец то и дело срывался на истерику. Все вокруг его пугало, в том числе и огромный незнакомый северянин, пытающийся говорить с ним. Киммерийцу стоило немалых трудов пробиться через эту стену страха и недоверия.

Но, в конце концов, Амьен согласился тихо посидеть в комнате и ничего не трогать, пока Конан «найдет кого-нибудь, кто мог бы ему помочь».

Киммериец даже не надеялся, что разум однажды вернется к туранцу. Тех, кто над ним поработал, такой исход вряд ли бы устроил. Так что, следовало поскорее придумать, как разрешить проблему с Амьеном с наименьшими потерями для сотни.

Было два варианта: во всеуслышанье объявить, что десятник сошел с ума, либо же, наоборот, сделать круг посвященных предельно узким.

Конан отлично видел минусы и того, и другого варианта.

В случае огласки, немедленно пошли бы разговоры о том, что среди туранцев появился второй Хамар. Еще один случай помешательства поданного царя Илдиза за весьма краткий срок настроил бы против солдат чуть ли не всех жителей Айодхьи. Власти Ведиии тоже не остались бы в стороне.

Попытка же скрыть помешательство Амьена могла обернуться еще худшими последствиями. Ведь если кто-то пытается что-то скрыть, вероятно, он это делает не просто так, а руководствуется какими-то тайными умыслами. Подобный вариант уже рождал прямой повод для обвинения туранцев в заговоре против Вендии.

Конечно, Амьена можно было просто убить. Но для Конана это означало поступиться собственной совестью.

Еще раз все обдумав, киммериец пришел к выводу, что лучше будет пока о недуге Амьена не распространяться. Он все еще собирался разобраться в череде последних убийств, а также прочих событий тесно с ними связанных, вроде появления тени и помешательства Амьена. И если в городе все до одного жители начали бы воспринимать туранских солдат как источник угрозы, задача его сделалась бы почти невыполнимой.

Поэтому стоило рискнуть и смолчать.

Выйдя от Амьена, киммериец в первую очередь отыскал Хасана и Масула. Этим двоим десятникам он доверял сейчас больше, чем другим. Ведь кого-то в тайну, все равно, пришлось бы посвятить.

— Н-да, неприятность, — заключил Хасан, глядя на потерявшего рассудок товарища.

Сотник и двое десятников стояли в комнате Амьена и внимательно смотрели на болезного, который в свою очередь не менее внимательно смотрел на свои пальцы.

— Это еще не все, — поспешил «обрадовать» подчиненного Конан.

Он пока рассказал Хасану с Масулом лишь о том, в каком состоянии он обнаружил заменившего покойного Газила десятника.

— Есть еще одна вещь, о которой я очень не хотел говорить, — продолжил он. — Вам тоже лучше будет держать язык за зубами. Вчера утром ко мне приходил Шеймасаи. Он рассказал, что от каких-то своих людей ему стало известно, что один из нас имел встречу с фансигарами. Речь шла об Амьене. Кто такие фансигары вам объяснять надо?

— Нет, сотник, — отозвался Хасан. — Я знаю.

— Я тоже, — подтвердил Масул.

— Тогда мне не нужно объяснять и того, — сказал Конан, — какими неприятностями могло обернуться для нас это известие. Одних только разговоров о связях солдат с фансигарами хватило бы для того, чтобы выставить нас из страны. Если же подозрения в том, что у нас водятся друзья среди почитателей Кали, нашли бы подтверждение, то проблемы у всех нас, не только у Амьена, были бы несоизмеримо большими. Думаю, вы понимаете, как вендийцы могут воспринять недуг Амьена.

— Простые люди решат, что мы точно что-то замышляем, — ответил Масул. — Власти же займутся расследованием, которое нас не просто унизит, а куда хуже…

— Нельзя, чтобы про Амьена узнали, — заключил Хасан. — Я считаю, что даже в сотне никто не должен знать, что он сошел с ума. Так будет безопаснее.

— Я с тобой согласен, — сказал Конан ветерану. — Действовать будем так, как договорились. Никто не должен будет покидать казармы без веских причин. Причем это правило коснется лишь десятников. Простые солдаты будут получать разрешение на выход в столицу лично у меня. Так мы сможем держать ситуацию под контролем.

— Рано или поздно от нас отстанут, — сказал Хасан. — Из казарм благополучию Вендии мы навредить никак не сможем. Дождемся приказа из Аграпура о возвращении в Туран…

— А если до этого времени, — поинтересовался Масул, — вендийцы попросят нас дать им возможность побеседовать с Амьеном? Они ведь могут так поступить, если всерьез подозревают, что он имеет отношение к фансигарам.

— Амьен – болен, — принял решение Конан. — Именно этой версии мы будем придерживаться. Кроме нас троих, никто не должен, что происходит на самом деле. Ты, Хасан, временно примешь командование над остатками десятка Газила. Объяснишь им, что Амьен подхватил какую-то заразную хворь. Я поговорю с Шеймасаи, постараюсь убедить его посодействовать нам. В любом случае, ближе к вечеру я организую визит лекаря к Амьену. Настоящего или актера, разберусь по ходу дела.