— Конечно! — ответила Махира. — Тебе придется постараться, чтобы оторвать меня от себя. Ты – лучший, сотник. Лучший!

— Тогда, может, еще немного порезвимся, — предложил Конан, — а потом уже рассказ?

— Нет, сейчас, — вновь проявила своеволие жрица. — Он тебе понравится.

— Хорошо, можешь начинать.

— Ты слышал когда-нибудь о тантриках?

— Именно что слышал. Знаю, что у них своя вера и свои ритуалы, отличные от тех, что справляет большинство вендийцев. Больше я ничего не знаю.

— Для чужеземца неплохо. Но поводу веры ты ошибся. Тантрики почитают тех же богов, что и другие жители Вендии. А вот обычаи и обряды у них, и впрямь, совершенно иные. Весьма, скажу тебе, интересные.

— Что же в них такого?

— Был бы ты вендийцем, объяснить тебе было бы проще. Ты успел разобраться, что значит для нас деление на касты?

— Все. Каста определяет дхарму.

— Правильно. Чем выше каста, в которой родился человек, тем меньше у него обязательств перед окружающим миром. Мы все живем в мире запретов. Под страхом дурного перерождения мы не можем совершать великое множество поступков. И если брамины и кшатрии хоть как-то свободны в своих деяниях, то низшие касты скованы запретами по рукам и ногам. Лишь не совершая недозволенного, мы можем получить желанное послесмертие.

— Для меня это все странно. Но я уже привык воспринимать вендийцев такими, какие они есть.

— Но тантрики не такие, как все вендийцы.

— Правда?

— Правда. Они отрицают запреты. По их мнению лишь деятельная жизнь дарует человеку высшее блаженство.

— Почему я тогда об этом ничего не слышал?

— А много ты слышал о фансигарах? Есть вещи, о которых не принято говорить. Тебе рассказали, что тантрики – это люди другой веры, но в подробности посвящать тебя нужным не посчитали. Потому что правда о них может стать сильным оружием в руках чужеземцев, вздумавших разрушать местный уклад жизни. А в таком намерении здесь подозревают чуть ли не каждого приезжего. В Вендии слишком ценят нынешнее равновесие.

— Не замечал ничего такого.

— Что же тогда тех же тантриков, которые стремятся к переменам, всеми силами вытесняют из общественной жизни?

— Ну-ну, я не хочу спорить с тобой. Тем более, что я почти ничего не знаю о теме спора.

— Я как раз пытаюсь тебе объяснить, а ты меня перебиваешь. Тантриков в Вендии не любит практически никто. Низшие касты, в силу своей непросвещенности и закостенелости, не могут принять некоторых их внешних атрибутов. Тантрики едят мясо, не отказывают себе в вине и настойках, пьют сколько считают нужным, любят всех женщин и мужчин, которых захотят, сколь угодно долго, и выборе форм для выражения любви не стесняются.

— То есть, они ведут себя, как люди с заката, с тем лишь условием, что поклоняются вендийским богам?

— Практически… И я просила меня не перебивать!

— Конечно.

— Многие кшатрии да и брамины, наверное, тоже были бы не против есть мясо и вдоволь заниматься любовью, но их останавливает другой аспект мировоззрения тантриков. Приготовься, Конан.

— Я готов.

— Они отрицают касты! Представь себе. Для них не имеет никакого значения, в какой семье ты родился. Все, кто пришел к учителю, равны в его или в ее глазах. Разумеется, есть более талантливые ученики, чем разум готов постигать истину, а душа открыта для веры, а есть те, над кем предстоит кропотливо трудиться. И все же все они равны. Рассказать тебе, как они продвигаются в своем обучении?

— Давай.

— Сначала мужчина или женщина, обратившаяся к тантрикам, с просьбой принять их к себе, выбирает из их числа учителя для себя. Это самый важный, определяющий момент. Потому что именно учитель на протяжении многих лет будет указывать обращенному путь. Путь этот можно разделить на три участка. На первом ученик мало чем в своем поведении отличается от простых вендийцев. Его сознание еще недостаточно подготовлено, чтобы воспринять отказ от запретов и перейти к деятельной жизни. И учитель выбирает для своего ученика упражнения, что преобразят его восприятие мира, сделают его более открытым и для людей, и для богов. На втором участке пути происходит осознание человеком самого себя как тантрика. Он отбрасывает в сторону запреты. Изучает свой разум и тело. Для последнего как раз и требуется постоянная смена любовных партнеров. Про тантриков говорят, что они восхитительные любовники. И лишь спустя десятилетие или даже больше, ученик вступает на завершающий участок пути. Он получает право самостоятельно выбирать для себя упражнения, принимать других учеников, если те остановят на нем свой выбор, но связи со своим учителем он не теряет, потому что тот знает его, как никто другой.

— Тебе нравятся тантрики?

— Они меня завораживают. Точно так же, как завораживаешь меня ты. Тантрики – чужаки в нашей стране, но в отличие от фансигаров, которые тоже своего рода изгои, они не внушают ужаса. Они живые, настоящие. Мне нравится их стремление к деятельности.

— Деятельности, значит? А чем они на жизнь зарабатывают.

— Ученики работают, если они вышли из младших каст. Если из старших, то получают доходы с поместий. Учителя же занимаются магией.

— Магией?

— Да-да, магией. Все тантрики колдуны. Кто-то больше, кто-то меньше. Помнишь, я тебе говорила о тех упражнениях, что дает учитель ученику? Они несут в себе магическую основу. Это либо пассы – движения рук, ног, туловища, головы, либо мантры – такая своеобразная словесная форма заклинаний. Многократное повторений одних и тех коротких слов, через которое тантрик пытается добиться внимания богов.

— Кажется, я что-то начинаю понимать. Обыкновенные вендийцы стремятся показать богам свое расположение, постоянно что-то приносят им в жертву, а у тантриков хватает смелости что-то требовать самим.

— Да. Чего-чего, а смелости в исполнении обрядов им не занимать. Колдовать, к примеру, они любят над трупами. Достают где-нибудь покойника: самим им убивать нельзя, и несут к месту, где они организовали алтарь. Там над ним читают мантры, творят ритуалы с разными порошками, травами, а потом перед тем, как сжечь, выкрикивают воззвание к богу.

— И он откликается?

— Еще как! Я слышала, что колдовство тантриков может очень многое: оградить дом от непрошенных гостей, наслать болезнь на человека, изгнать демона или даже воскресить мертвеца. Того самого, что лежит у них на алтаре.

— Его же сжигают, как его можно воскресить?

— Не знаю. Но говорят, что можно.

Гвардеец, раскачиваясь из стороны в сторону, начал медленно подниматься на ноги. Движения его казались на редкость неуклюжими. Он словно разучился пользоваться своим телом.

— Что-то с ним не так, — констатировал очевидное Бернеш.

— Совсем не так, — согласился Конан. — И еще я не вижу тени.

— Она пропала, когда приблизилась к нему, — сказал бастард. — Этот парень был мертв или нет?

— Дышал, — ответил киммериец.

Он чувствовал, что надо бы подняться на ноги и взять в руки саблю, но сил у него не было. Облегчение, что он почувствовал, когда бастард прогнал тень, оказалось обманным. Как говорится, все познается в сравнении. Конан хоть и обрел возможность двигаться, но по-прежнему был очень слаб.

Бернеш же и вовсе, казалось, едва поддерживал себя в сознании. Десятник был бледен, как сама смерть. Его слегка трясло, скорее всего, от озноба. Боец из него сейчас вышел бы не лучше, чем из киммерийца.

Гвардеец же, тем временем, кое-как добрался до лестницы.

Конан боялся, что они ничего не сумеют, ему противопоставить, когда он окажется внизу. Тень перехитрила их. Поняв, в каком положении она очутилась, тварь решила не нападать сама, а помогла пробудиться вендийцу.

Но тут впервые за вечер киммерийцу откровенно повезло.