Изумленно моргаю и оказываюсь обратно в классе, где тихо бубнят мои одногруппники, пытаясь настроиться на работу и проговаривая короткие медитативные заклинания, снующего между рядами преподавателя и обычный стеклянный шар передо мной.

Интересно, это было видение или же я просто задремала под мерные звуки речитативов? Желание проведать Талбота становится все сильнее и сильнее.

Я еле досиживаю до конца пары, торопливо карябаю на листе первый пришедший в голову бред, выдавая его за свое видение, и, схватив сумку, вылетаю из аудитории. Ноги, словно сами бегут в сторону общаг, на сердце становится все тяжелее и тяжелее. Пулей взлетаю на нужный этаж и только перед комнатой одногруппника останавливаюсь, чтобы перевести дыхание. За дверью слышится тихий шорох, иногда скрип пружин матраса, будто кто-то переворачивается на кровати и едва слышный звон посуды.

Решительно поднимаю руку, стучу об косяк и, не дожидаясь позволения, вхожу.

— Есения? — удивленно поднимает брови Талбот.

Он лежит на постели поверх покрывала, до пояса прикрытый теплым клетчатым пледом, и вид у друга, честно говоря, неважнецкий.

— Привет, — осматриваюсь по сторонам. М-да, комната мальчишек — это комната мальчишек: разбросанная одежда, немытые чашки, громоздящиеся пирамидой на столе, учебники, где только можно… Черт ногу сломит в этом бардаке. — Ты один?

Тал растерянно кивает и, привстав, освобождает от вещей прикроватный стул, чтобы я могла сесть.

— Стю в виварии. У них там подготовка животных к какому-то эксперименту и до вечера его не будет, — поспешно объясняет Тал, отчего-то краснея.

— Тал, — внезапно застеснявшись, мну на коленях юбку, присев на предложенное место. — Ты не подумай, что я того… Совсем с катушек съехала… Но у меня плохое предчувствие насчет тебя. Ты плохо себя чувствуешь?

Одногруппник вскидывает на меня удивленный взгляд.

— Ну, вообще-то да… Совсем немного… — тянет он, кутаясь в плед. — Но я уверен, это скоро пройдет. Я в жизни ничем не болел дольше двух-трех дней.

Мне бы успокоиться и оставить в покое больного, но что-то не пускает меня, держит на месте, заставляя напряженно вглядываться в черты Талбота, отмечать каждый мало-мальский симптом и все, что кажется подозрительным.

— Может тебе чай сделать? — подумав, предлагаю, чтобы еще на чуть-чуть остаться в комнате и получить возможность дольше понаблюдать за ним.

— Ну, давай, — тянет парень, удивленный моим предложением.

Пока шагаю к столу и выбираю более-менее чистую чашку, отмечаю и лихорадочный блеск глаз одногруппника, и скованность движений, и странное, какое-то слишком уж непривычное для него, подергивание плечом.

Вскипятить чайник — пять минут, еще пятнадцать на то, чтобы чай заварился. Ставлю готовый напиток на стул возле кровати, оставаясь стоять на ногах. Так я себя чувствую чуть уверенней.

— Что? — поднимает брови Талбот, видя мой решительный взгляд. Никогда не сомневалась в его проницательности.

— Снимай рубашку, — тихо приказываю, складывая руки на груди.

— Что-о-о-о? — захлебывается воздухом Тал. — Есения, ты, конечно, просто прелесть, но я сейчас, как бы… немного не в форме…

К моим щекам приливает кровь, когда я, наконец, понимаю, как это звучит со стороны.

— Тал, ты что, совсем! — возмущенно восклицаю. — Что у тебя на плече, показывай! И быстро!

Тал тоже заливается краской, понимая причину моих действий, но рубашку стягивает.

Вид красноватой, покрытой небольшими язвами кожи заставляет подкатиться к горлу комок.

— Тал, ты знаешь, что это? — взволновано шепчу.

Парень поспешно надевает рубашку обратно и пожимает плечами.

— Я ходил к аптекарю вчера. Он мазь какую-то выписал. Сказал, что на псориаз похоже… Ты не переживай, это не заразно…

— Тал, это не псориаз… Я знаю точно, — сглатываю сухим горлом. — Нужно вызывать доктора…

Карета скорой помощи приезжает быстро, мальчишка — внук мистрис Близэ — за медяк с радостью сбегал за врачом.

— Вы не волнуйтесь, мисс, — кладет руку мне на плечо пожилой усатый лекарь. Я стою, опершись на дверной косяк, и смотрю, как на носилках выносят Талбота, которому совсем стало плохо. — Ваш друг вскоре поправится. Организм сильный, молодой… На ноги быстро поставим.

Рассеяно киваю, ощущая внутреннюю пустоту… Не верю… Ни капли…

Из последних сил поднимаюсь к себе в комнату и устало плюхаюсь на кровать.

— Что случилось? — поднимает на меня изумленный взгляд Лали. Она, прикрыв ноги покрывалом и кутаясь в огромный пушистый халат, сосредоточенно читает какой-то учебник, но мой вид ее заставляет оторваться от изучения материала.

— Талбот заболел, — выдавливаю из себя, уставившись невидящим взором в стену.

— Да? — удивленно тянет подруга. — Простудился? Хм… думаю, стоит его проведать?

— Нет, не простудился, — еще тише отвечаю. — Лали… мне кажется, у него… лисма… — осторожно озвучиваю свои предположения, и сама же пугаюсь своих слов.

Юлалия шумно вдыхает воздух и откладывает книгу.

— Есения… этого не может быть… Я уверена, ты что-то путаешь, — качает она головой. — Идем, проведаем его, и ты во всем убедишься сама.

Я смотрю на Юлалию, такую спокойную, уравновешенную, благоразумную, и у меня на глаза наворачиваются слезы.

— Его нет, Лали, — говорю хриплым от сдавившего горло комка голосом. — Я только что от него. Талбота забрали в больницу.

— Есь… ну… — мнется она. — А что врачи сказали?

Разочарованно машу рукой в ответ.

— А что они могут сказать? Пообещали вылечить, — снова вздыхаю. — Только я ведь на днях пересматривала первые признаки лисмы и картинки с язвами… Это она, Лали… И, между прочим, диагноза мне так и не сказали.

— Ну, хочешь, я завтра пойду на почту и отправлю папе телеграмму, — сдавшись перед моими аргументами, предлагает подруга. — Он может знать, чем можно помочь Талботу.

Свой план она выполняет уже на следующий день после пар, а через несколько дней на вахте оставляют уведомление, что пришел ответ.

Я едва-едва сдерживаю себя, чтоб не прихватить подругу и сбежать с занятий за ответом. Но Лали непреклонна, да и сама я понимаю, что нужно досидеть до конца пар. Но как только звонит звонок, и преподаватель объявляет окончание лекции, мы, быстро покидав в сумки тетради, ручки и прочие канцелярские принадлежности, пулей вылетаем из аудитории.

Телеграф расположен в том же помещении, что и телепорт. Я, остановившись в дверях, с легкой ностальгией рассматриваю знакомый зал, телепортационные рамки, служащих в униформе и посетителей. Кажется, что прошла целая вечность с тех пор, как я переступила его порог. Вот на том стульчике я сидела, рассматривая паутинку, а вот этот работник меня встречал…

— Ну, чего застыла, — дергает меня за рукав подруга и я, тряхнув головой, чтобы отогнать неуместные воспоминания, отхожу от дверей и топаю за ней, в зал, где находится телеграф.

Наше терпение уже на исходе и, получив послание, мы сразу же садимся на лавку у стены и принимаемся его читать, не дотягивая до общежития.

Но письмо, к превеликому удивлению, кроме достаточно резкого отказа, твердой просьбы не вмешиваться в подозрительные дела и не интересоваться подобными вещами, ничего больше не содержит.

Мы изумленно переглядываемся и разочарованно вздыхаем, а Юлалия даже бледнеет от обиды за такой выговор.

— Почему он так, — шмыгает носом подруга. — Он ведь никогда в жизни меня не ругал, а тут написал такое…

Утешающе обнимаю ее за плечи и вытаскиваю из дрожащих пальцев соседки судорожно смятый листок.

— Не расстраивайся, Лали, — глажу ее по плечу. — Он просто беспокоится о тебе… Как и любой нормальный любящий родитель. Смотри, даже пишет: “Люблю тебя, мой цветок нокарпуса” Это конечно звучит корявенько, но все же…

— Что? — слезы Юлалии мигом высыхают. — Какой цветок? Нокарпуса? Он же не цветет!