– Я бы тоже этого хотел, Лайонз, – пробормотал доктор, почесывая лысеющую голову. – Очень хотел бы.

Не дождавшись ответа, Грейвз посмотрел на судью и увидел, что тот осторожно держит между пальцами пустой бокал вина.

Судья поднес бокал к глазам, разглядывая рубиновые капельки, затем нерешительно поднес бокал к носу и втянул воздух ноздрями.

– Ну что там? – буркнул доктор, любопытство которого взяло верх над раздражением.

Лайонз снова принюхался, затем прищурился, разглядывая бокал.

– Не знаю, черт побери, Грейвз, – нерешительно проговорил судья, и его пытливый взгляд встретился с глазами доктора. – Не знаю...

Весна в этом году была типичной для Лондона, а это просто означало, что она была дождливой и прохладной. Капитан Коул Амхерст поднял воротник тяжелой шинели и вышел из своей скромной холостяцкой квартиры на Ред-Лайон-стрит. Подумав о том, что погода может стать еще хуже, Амхерст оглядел оживленную улицу и решительно зашагал по лужам, не обращая внимания на брызги из-под колес телег и экипажей, проезжавших мимо. Воздух был полон обычных уличных запахов: влажной копоти, теплого лошадиного навоза и специфического запаха большого скопления давно не мытых, потных людей.

Тротуар понемногу сузился, и мимо Коула с трудом протиснулся мужчина в длинном темном пальто и промокшей шляпе. Коулу пришлось ловко перешагнуть через грязную сточную канаву на мостовую, где его едва не обрызгал наемный экипаж. Перескочив назад на тротуар, Коул решил окликнуть кеб, но затем передумал, поглубже надвинул шляпу на глаза и быстро зашагал по мощеному тротуару, не обращая внимания на боль в недавно сросшемся левом тазобедренном суставе.

Капитан решил, что длительная прогулка в Мейфэре пойдет ему только на пользу. Дождь не ослабевал, но до Маунт-стрит было менее двух миль, а оттуда рукой подать до высокого кирпичного особняка, в который его любезно пригласили. Амхерсту часто казалось, что последние двадцать лет его приглашали в этот дом именно из любезности, не считаясь ни с его желаниями, ни с его временем. Однако сейчас кое-что изменилось. Сейчас он шел туда из чувства семейного долга, а не из благоговейного страха.

– Добрый вечер, капитан, – встретил его в дверях молодой швейцар. – В такую погоду хороший хозяин и собаку не выпустит, не так ли, сэр?

– Добрый вечер, Финдли. – Капитан усмехнулся, протягивая молодому человеку промокшую шляпу и снимая шинель. – А что касается собаки, то будьте любезны, передайте дяде, что я к его услугам.

Письменный стол в кабинете лорда Джеймса Роуленда был необычайно широким. Казалось, его сверкающая поверхность уходит от большого живота его светлости прямо в бесконечность. Это удивительное явление особенно удивляло детей, заставляя их смотреть на многое в жизни совсем под другим углом.

Коул хорошо это помнил, поскольку добрую часть своей молодости провел у противоположного края этого стола, выслушивая нравоучения или мелкие поручения от дяди. Ему было трудно отказать Джеймсу. Коул понимал, что дядя вовсе не обязан заботиться об осиротевшем племяннике своей супруги и делает это только для того, чтобы ее не расстраивать.

Но Коул уже не был ребенком, он давно простился с детством, отбросив за ненадобностью большинство детских надежд и мечтаний. Давно уже не было на свете простодушного мальчика, который первые одиннадцать лет своей жизни провел в тихом доме приходского священника в графстве Кембридж. Давно канула в прошлое и ранняя юность, когда ему помогали тетя и дядя. Сейчас Коул с трудом вспоминал даже того студента, которым впоследствии стал юноша. Он считал, что есть лишь несколько воспоминаний, которые стоит хранить в памяти.

Сейчас, в свои тридцать четыре года, Коул был просто солдатом. Ему нравилась безыскусность военной службы, раз и навсегда определенный жизненный путь, на котором рядом с ним не было ни учителей, ни священников, ни дядей, которых следовало слушаться. Сейчас Коул подчинялся только старшему по званию и отвечал за солдат, судьба которых была ему вверена. Если в трудной воинской службе случались какие-то пробелы, то суровая действительность войны тут же выявляла их. Коул чувствовал, что его наивность сгорела в огне сражений, уступив место чему-то более основательному, возможно, прагматизму.

Однако война закончилась. И вот теперь, вернувшись в Англию, Коул откликался на довольно властные послания дядюшки только тогда, когда у него было время посещать дом на Маунт-стрит и желание потакать прихотям старика. По правде говоря, дядя его вовсе не был стариком, он просто предпочитал вести себя по-стариковски. Сколько ему сейчас лет? Пожалуй, пятьдесят пять... Трудно было с уверенностью судить о его возрасте, поскольку могучий, как старое дерево, организм Джеймса Роуленда давно закаменел – и это сделали ложно понимаемый им долг, невероятная надменность и чувство морального превосходства.

Довольно резво для своего возраста лорд Джеймс Роуленд вскочил из-за стола и принялся расхаживать по кабинету. Затем он на мгновение остановился, взял со стола какую-то бумагу и сунул ее в руки Коула.

– Черт побери, Коул, ты только посмотри на это! Да как она посмела? Я спрашиваю тебя, как она посмела?

– Кто, ваша светлость? – пробормотал Коул, быстро пробегая глазами объявление. Взгляд его выхватил несколько слов: «Почтенная семья... Мейфэр... ищет высокообразованного гувернера... для двоих молодых джентльменов девяти и семи лет... философия, греческий, математика...»

Лорд Джеймс остановился за спиной Коула и ткнул пальцем через его плечо.

– Эта шотландская распутница, моя невестка, вот кто! – Роуленд выхватил бумагу из рук Коула. – Эта... эта убийца решила покуситься на мою власть. Она только что вернулась из Шотландии – ездила туда со своим нахалом-любовником, – и теперь у нее хватило наглости уволить всех своих добропорядочных английских слуг.

– Дядюшка, я думаю, слово «убийца» не... Джеймс оборвал Коула, стукнув кулаком по столу.

– Она вышвырнула слуг, преданных семейству, как старую рухлядь... Наверное, даже не заплатила им как следует... выгнала скопом, как стадо овец, представляешь? Черт побери, она повела себя так, словно она хозяйка в доме. И вот... посмотри!

Джеймс снова указал на объявление.

– Она хочет нанять гувернера, то есть лишает меня права следить за тем, чтобы молодой лорд получил надлежащее образование. Но вот увидишь, Коул, я этого не допущу! Номинальный глава семьи должен быть хорошо образован. А этого нельзя добиться без моего совета и согласия, поскольку я являюсь опекуном и попечителем обоих детей.

Коул едва сдержался, чтобы не съязвить. Значит, Джеймс стремится дать своим подопечным «надлежащее образование». Наверное, ему хочется сделать из молодых лордов забитых школяров, таких, каким был сам Коул? Может, Джеймс по-прежнему представляет себе выполнение семейного долга именно так? Хочет поместить своих подопечных в ледяные постели и за пустынные столы Итона, где они должны существовать на стипендию и выживать благодаря своим кулакам?

Коула затрясло от злости при мысли о такой перспективе. Но с другой стороны, это не его дело. Ведь он сам прошел через все это. И они пройдут.

– Насколько я понимаю, речь идет о леди Мерсер? – сухо заметил Коул.

– Да, черт побери, о ней, – сурово подтвердил лорд Джеймс. – Вот почему я и пригласил тебя сюда. Послушай, Коул, мне требуется твоя помощь.

Его помощь? Ну, нет. Он не желает снова быть цыпленком в этих петушиных боях. И вообще не желает иметь никаких дел с Роулендами. И ему наплевать на молодого маркиза Мерсера. У Коула отдаленное родство с этим семейством, а династия постоянно указывала своим младшим отпрыскам их место. За примером ходить недалеко: его кузен Эдмунд Роуленд всегда был козлом отпущения. Что ж, прекрасно! Но с какой стати он теперь должен страдать из-за интриг леди Мерсер?

Капитан Коул Амхерст не имел никакого отношения к подозрительной смерти ее мужа. Но, насколько ему было известно, очаровательная молодая вдова лорда Мерсера вполне могла сыграть роль Лукреции Борджиа. Наверняка многие были о ней того же мнения. И пусть они любили ее покойного мужа еще меньше, чем сама вдова, к покойникам всегда относятся уважительно, независимо оттого, был покойный при жизни грешником или лжецом. Да, вероятно, жизнь леди Мерсер была настоящим адом, но Коул ничего не желал об этом знать.