– Я же просил меня не беспокоить, Гас, – не поднимая головы, безучастно произнёс эрр Неус.

– Со вчерашнего дня вы ничего ели, хозяин, – в который раз напомнил слуга.

– Оставь меня и не приходи больше, – приказал старик.

– Слушаюсь, хозяин, вот только…

– Я неясно выразился?

Голос совета вскинул голову. На какое-то мгновение в его взгляде мелькнул гнев, заставивший Гаса вспомнить, что перед ним последний представитель одной из самых древних династий Грайвора. Но этот гневный взгляд быстро потух, вновь став неисцелимо безразличным.

Преданный слуга сделал шаг назад, но потом вдруг остановился и против своей воли заговорил:

– У вас есть долг, господин, и вы должны его нести, как делали это ваши предки. А я должен служить вам, и помогать по мере своих сил. Её не вернёшь… – он смахнул очередную слезу. – Нам всем тяжело… Я же вынянчил её на этих вот руках, – он закрыл ладонями глаза и беззвучно зарыдал.

– Оставь меня, Гас, – чуть мягче повторил Неус. – Иди…

– Слушаюсь, хозяин, – опустил голову слуга. – Письмо оставить?

– Письмо? – равнодушным эхом отозвался эрр.

– Только что доставили, господин. Я этого гонца знаю – он служит у эрра Новиджа. Довольно бесцеремонный малый – чуть дверь не сломал, пока я открывал.

– От Новиджа? Ночью? – в голосе старика неожиданно прорезалось столь знакомое Гасу любопытство одного из самых искушённых политиков королевства. – Подай.

Слуга передал своему хозяину письмо и, повинуясь шёпоту своего опыта, замер возле двери.

Эрр Неус взломал печать и развернул свиток. Он ожидал увидеть обычные по такому скорбному случаю соболезнования, но первая же фраза письма преобразила его. Гас увидел, как хозяин внезапно вздрогнул, потом расправил плечи и выпрямился. Как его глаза вдруг ожили, наливаясь какой-то чудовищной, нечеловеческой силой.

– Карету срочно! – рыкнул Неус, бросив свиток в камин. Этот рык разнёсся по всему замку, заставив втянуть голову в плечи не только поваров и прочих слуг, но и самого Гаса, который служил своему господину более пяти десятков лет и никогда не слышал ничего подобного. Это был рык зверя… Смертельно раненого зверя…

День четвёртый.

пять часов после Полуночной службы.

До прибытия важного гостя ещё оставалось немного времени, и Новидж мог позволить себе некоторую нервозность. Потом такой возможности у него уже не будет – во время беседы он должен быть спокойным и уверенным в себе. Только в таком случае он мог рассчитывать на успех.

Внешний министр подошёл к зеркалу и стал рассматривать своё отражение. Из зеркала на него глядел невысокий сорокалетний мужчина, то беспокойно потиравший свои холеные руки, то нервно оглаживающий распиравший камзол живот. Отсутствовавший на голове парик явил миру круглую лысину, обрамленную редкими жиденькими волосами. Новидж повернул голову и, скосив взгляд, стал рассматривать себя в профиль. В таком ракурсе он выглядел намного решительнее, и это ему понравилось. Решительность! Вот что было сейчас самым важным! Новидж и сам немного испугался, когда вдруг почувствовал в себе эту ранее незнакомую ему силу. Это произошло в тот момент, когда страх подмял его под себя почти окончательно. Когда он завладел каждым уголком тела, каждой ниточкой души. Услышав отказ канцлера, Новидж едва не умер, прямо там – во время совещания. Но внезапно он понял, что слепо ожидая своего шанса он обрекает себя на вечные муки ужаса разоблачения. И вот тогда он испугался по-настоящему, а испугавшись, сделал то, что иной раз на охоте делает загнанный сворой собак заяц – перешёл в атаку.

– Прибыл эрр Неус, господин, – доложил слуга.

– Проводи гостя сюда, – распорядился Новидж, отходя от зеркала.

Некоторое время он раздумывал, где занять позицию при встрече, но потом отбросил эти пустые мысли и подошёл прямо к дверям. Когда они распахнулись, Новидж невольно отшатнулся, встретившись с обжигающим взглядом гостя.

– Проходите, эрр Неус, – церемонно поклонился он, быстро взяв себя в руки.

Обозначив сухой поклон, высокий старик стремительно прошёл мимо него в направлении расставленных вокруг низкого стола кресел. Новидж жестом отпустил слугу.

– Присаживайтесь, эрр Неус, разговор будет длинным.

Гость не спешил воспользоваться приглашением. Положив руку на спинку кресла, он замер, вперив взгляд в хозяина замка.

– Что значит, убита?! – резко спросил Голос совета.

– Прошу вас, сядьте, – повторил Новидж, устраиваясь в кресле.

Неус пристально посмотрел на него и неохотно сел. Новидж не спешил с началом разговора. Он внимательно разглядывал своего гостя, словно видел его впервые. Неус и без того был старым, но прошедшая ночь состарила его ещё больше. Внешний министр гадал: сможет ли человек, перенесший такой удар, выдержать ещё один, не менее, а может даже более сильный, чем первый, и не сломаться окончательно. Сломленный Голос совета Новиджу был не просто не нужен – он был бесполезен и даже опасен. Поскольку, сказав первое слово, министр должен будет произнести и остальные, которые либо сделают их союзниками на крови, либо кровными врагами. В любом случае, без крови эта беседа закончиться не могла. Именно поэтому, на самый крайний случай, недалеко от замка в засаде терпеливо ожидали приказа несколько вооруженных человек.

– Я понимаю ваше нетерпение, эрр Неус, – всё еще сомневаясь, медленно произнес Новидж. – Но и вы должны понять меня. Решив сообщить вам некие сведения, касающиеся смерти вашей дочери, я вступаю на весьма опасный путь, рискуя нажить себе могущественных врагов.

Услышав эту тираду, эрр Неус облегчённо откинулся на спинку кресла. «Значит, не зря я приехал», – закрыв глаза, подумал он, ощущая, как смертельную стужу скорби, выморозившую его душу, сменяет огонь ярости, в пламени которого мерцает только одно слово – «месть»!

– Я понимаю вас, эрр Новидж, – открыв глаза, произнёс он. – Даю слово чести, что не забуду оказанную вами услугу. Назовите мне имя её убийцы, и род Неусов будет перед вами в неоплатном долгу.

«Нет, такого не сломаешь, – с удовлетворением заключил Новидж, отметив, что голос Неуса твёрд и спокоен. – Я всё правильно рассчитал – он будет мстить! Будет мстить, несмотря ни на что, ибо теперь только месть является для него единственно значимым смыслом существования».

– В таком случае, мне придётся начать издалека, уважаемый эрр Неус, – приступил к делу он. – Всё началось с покушения на короля…

День четвёртый.

семь часов после Полуночной службы.

Жижа опёрся руками в мостовую и немного приподнял зад. Ему казалось, что в данный момент всё его тело состоит из одного сплошного копчика, который не то чтобы ныл – вопил, протестуя против столь длительного издевательства. Руки быстро устали держать вес тела и, предательски дрогнув, обрушили многострадальный копчик обратно на твёрдый булыжник. Жижа страдальчески закусил губу – и благодаря этому впервые за всё утро хоть что-то заработал: какой-то сердобольный сытик, мельком взглянув на его перекошенную страданием физиономию, небрежным жестом обронил полстоуна. Мелкая монетка звонко дзынькнула, ударившись о край оловянной кружки, немного покрутилась на ребре, после чего одиноко пристроилась на дне.

«Одна кружка пива, – тоскливо подумал Жижа, устраивая поудобнее фальшивый деревянный протез. – Возле рынка я бы уже десяток стоунов заработал. Разве это „проход“? Здесь умирать будешь – никто воды не подаст!», – он зло сплюнул в сторону, чего никогда бы не позволил себе на своём «проходе». А что вы хотите? Репутация – она для профессионального нищего важнее всего. Сел в «проходе» – изволь играть до конца. Резать, рвать тебя будут, а ты и защищаться не моги: ты убогий – за то тебе люди добрые и помогают. Вытерпел боль, запомнил обидчика – беги к своему бобру. Тот пожалеет тебя, выслушает, неспешно пересчитает твой дневной заработок, пробуя каждую монету на зуб, после чего невзначай спросит: «Велика ли обида твоя, бродяга? Готов ли ты эту обиду покрыть долей малой с „прохода“?». И вот тут не зевай! Больше чем на двадцатую часть дневного заработка соглашаться не смей, но и под себя не греби: зачалишь по скупости денежку, не вступится бобёр – прощай «проход»! Обидели раз, не встал никто за тебя – потом каждый будет иметь возможность пнуть посильнее, а то и вовсе с «прохода» согнать. Бобры – они ведь на что? Они улицы, словно реки пестуют. Со своим бобром лучше не ссориться!