— Расскажи об Инегельде. Все, без утайки. Даже маленькая ложь приведет тебя на свидание с палачом.

— Я знаю, высокий боярин… — Закира с трудом подавила вздох. — Мне неизвестно, кто привел ее в наш дом, но моя госпожа Неждана встретила Инегельду настороженно и велела мне приглядывать за нею. Я сказала девушкам, чтобы они побольше расспрашивали ее, пели и плясали вместе с нею. Я заметила, что Инегельда не знает хазарского языка, но хорошо пляшет по-нашему, и сказала об этом госпоже.

— Неждана не доверяла ей?

— Поначалу открыто не доверяла, высокий боярин, но потом…

— Что значит — потом? День, неделя, месяц?

— Скорее неделя, может быть, дней десять. С того часа, как застала Инегельду за разбором трав и кореньев. Госпоже очень понравилось, что Инегельда хорошо разбирается в них, она сама сказала мне об этом и разрешила Инегельде сделать грядку для знахарских трав в дальнем углу сада.

— В чем еще разбиралась Инегельда?

— В жемчугах, высокий боярин. И в янтаре, но это понятно, она ведь из земли пруссов. Хотя…

— Почему ты замолчала?

— Я стараюсь припомнить, когда германка-челядинка из земли пруссов высказала мне свои сомнения.

— Какие это были сомнения?

— Ей показалось, что Инегельда недостаточно хорошо знает те края, путается в названиях. Но об этом я своей госпоже доложить не успела.

— Что же помешало тебе доложить столь важные сведения?

— Госпожу неожиданно вызвали во дворец. Она вернулась оттуда очень взволнованной и сказала, что вот-вот должен прибыть Сигурд со своими людьми.

— Значит, это было накануне того дня, когда появился яд, а Неждана срочно уехала? Встречать Сигурда?

— Так она сказала мне. Но ускакала не одна.

— С дюжиной дружинников личной охраны. Кстати, Неждана сама отбирала эту дюжину?

— Сама, высокий боярин.

— По каким признакам? По мастерству, силе, по опыту?

— Нет. Она отобрала только славян.

— Почему? Я понимаю, она могла не сказать тебе причину, но, может быть, ты догадалась сама?

— Возможно, потому, что с нею был славянский парнишка.

— Какой славянский парнишка? Откуда он взялся?

— Он пришел сам, высокий боярин. В лаптях и мокрой от росы одежде. Мне показалось, что ночь он пролежал в траве, а на рассвете постучал в наш дом. Меня сразу разбудили, я спросила, что ему надо, а он потребовал срочного свидания с госпожой, велев передать ей, что он — от Тридцать шестого.

— От Тридцать шестого? — с откровенным изумлением переспросил Хальвард, и сердце Закиры забилось от предчувствия, что в руках у нее оказалась тайна, которую можно сменять на мечту погибнуть без мучений.

— Да, мой высокий боярин, — торопливо заговорила она, невольно перейдя от холодного государственного обращения к теплому гостевому, почти домашнему. — Одежда у него была домотканой, из грубого небеленого холста, а лапти совсем раскисли и развалились, видно, пришел издалека — за поясом был охотничий нож, но при мне он сказал, что отец учил его владеть мечом.

— Здесь что-то не вяжется, — нахмурился Хальвард. — Судя по одежде, это — смерд. Значит, сын смерда. И отец-смерд приучал его к мечу?… Знаешь, сколько стоит меч, женщина? Его не в состоянии купить и десяток смердов, работая всю жизнь. Либо ты припомнишь все, либо…

— Возьми с меня самую страшную клятву, — решительно перебила Закира. — Я знаю свою судьбу, но не знаю вида своей смерти. Если она будет быстра…

— Ты осмеливаешься ставить мне условия, раба?

— Я осмеливаюсь просить тебя о великой милости, высокий боярин. Если смерть моя будет быстрой, я припомню то, что угодно услышать послу рузов.

— Я подумаю, что ему угодно будет услышать, — холодно улыбнулся Хальвард. — Но сначала — о славянском парне и Неждане.

— После бани я дала ему одежду младшего дружинника. С Нежданой они говорили наедине, о чем, не знаю. По повелению госпожи я принесла Первуше…

— Как ты сказала?

— Он так назвал себя.

— Первуша. Старший сын… Продолжай. Что ты принесла этому Первуше?

— Меч. Он ладно опоясался: рукоять удобна для десницы.

— Старший сын Тридцать шестого, хорошо владеющего мечом… — задумчиво проговорил Хальвард, точно делая зарубку для памяти. — Дальше?

— Моя госпожа решила выехать немедленно. Они с Первушей пошли в дружину отбирать охрану, затем госпожа надела мужской наряд, опоясалась мечом и… Да, наказала мне никому не говорить, что едет встречать Сигурда. И сразу выехала.

— Если так, то завтра к полудню, в крайнем случае к вечеру, она должна вернуться, — негромко подытожил Хальвард. — До ее приезда я отдам тебя послу Биркхарду. Он отвезет тебя в Рузу.

— Великий боярин!..

— Не кричи, ты не доедешь до Рузы. — Хальвард помолчал, в упор глядя на смертельно испуганную женщину. — Если признаешься мне и Биркхарду, что Инегельда готовила питье по твоему приказу. По твоему личному приказу, женщина. Засни с этой мыслью, и пусть тебе приснится, что так оно и было на самом деле. Только таким образом ты избежишь мучительных пыток и еще более мучительной казни. Ведь ты боишься боли, хазарянка?

Закира судорожно закивала, не в силах выдавить из себя ни слова. Частые слезы, что катились по ее вдруг ввалившимся щекам, брызгали на расшитый мелким жемчугом нагрудник.

Хальвард долго не ложился. Ходил по собственным тесным покоям, неторопливо, стараясь придерживаться порядка, перекладывал известное неизвестным, думы — предположениями, вопросы — ответами. Он любил размышлять в личных покоях, где потолок был низок, пространство заужено, шаги просчитаны. Это позволяло ему не разбрасываться, не отвлекаться, не разглядывать что-то вне себя, а копошиться в том, что было внутри. Размышления были его любимым занятием, его усладой, почти чувственным наслаждением, и он ценил их превыше всех иных утех, навсегда отдав строжайший наказ страже беспокоить его только по личному требованию самого конунга. Впрочем, в ту ночь он изменил этому правилу, повелев немедленно провести к нему Ставко, когда бы он ни появился. Не только потому, что ждал вестей об Инегельде, но и по еще одной весьма важной причине.

Вопрос с Закирой он считал решенным. Он хорошо знал и понимал людей, повидав на своем веку не одну сотню тех, кого ожидала мучительная казнь, и был убежден, что хазарянка, как и все иные, исполнит все в надежде умереть без мучений. Он никогда не обещал свободы, в которую никогда бы и не поверил знающий обычаи приговоренный. Он обещал всего лишь отмену предсмертных мук за ложные показания, от которых приговоренный всегда мог успеть отказаться, если бы Хальвард не исполнил своего обещания. Это была сделка. Обычная сделка с определенными выгодами для обеих сторон. Только мертвый лжец делает свою ложь правдой: в это Хальвард верил без всяких оговорок. И платил последним: сначала — ложь, потом — смерть, чтобы никто и никогда не мог перепроверить сказанного. Для него вопрос заключался лишь в исполнении обещанного, и здесь без Ставко он обойтись не мог. Не столько из-за воинского мастерства молодого славянина, сколько из-за того, что круг посвященных должен был быть предельно узким.

Собственно, для Хальварда сейчас одно оставалось без ответа: кто такой Тридцать шестой и почему весть, принесенная его сыном, заставила Неждану, забыв о долге перед послами, бросить все и помчаться навстречу Сигурду, лично отобрав стражу только из славян? Случайная гибель Берсира была, конечно же, делом рук дочери Орогоста, метившей совсем в иную цель. Но и здесь существовала своя загадка: знал ли смоленский князь Воислав, чью именно дочь подсунули ему под видом дара конунгу Олегу? И как могла Альвена оставить Инегельду у Нежданы, а не, допустим, У Ольриха?…

Доложили о приезде Ставко.

— Дозволь снять кольчугу, боярин, — произнес воевода, едва переступив порог. — И вели подать добрый кусок мяса. Я долго не слезал с седла.

Пока хозяин отдавал распоряжения, Ставко снял оружие, стащил кольчугу и рухнул в кресло. Хальвард наполнил кубок, подал. Молодой воевода жадно выпил вино, отер еще вьющуюся, как у юноши, бородку, сказал: