— Привет! — Остап постарался жизнерадостным тоном скрыть волнение. — Как дела? Хандрим?

Он поцеловал сестру в лоб и подошел к отцу. Взял его за руку, привычно проверяя пульс, бросил взгляд на монитор. Серьезный отклонений не заметил, но он прекрасно знал, что картина может измениться буквально на глазах. Следовало учитывать и действие лекарств.

— Могло быть и лучше. Пора списывать на металлолом.

На отцовском лице появилась слабая улыбка. Глядя в его худое лицо, Остап вспомнил, что тот уже не молод. Шестьдесят семь лет для мужчины, особенно хирурга, критичный возраст. Коренные жители Канады жили дольше, минимум лет на десять, и Остап надеялся, что переезд сюда положительно скажется на здоровье отца, его существовании, полном стрессов и недосыпаний.

Сам же Богдан Дорош совсем не думал о здоровье. Отмахивался, когда сын напоминал ему о немолодых годах. Он работал, как одержимый, вначале завоевывая авторитет у коллег и пациентов, позже — чтобы не думать о неудачной семейной жизни. Подобно большинству врачей, он не обращал внимания на боли в сердце, пока два года назад инфаркт не уложил его на больничную койку. Отца тут же отправили на пенсию, что стало очередным стрессом для неизлечимого трудоголика. Он не умел отдыхать и путешествовать, не признавал слово «хобби», как таковое, а домашние дела вызывали у него оскомину. После реабилитационных мероприятий Богдан продолжал каждый день пить таблетки, но насколько регулярно, Остап не знал. Богдан Дорош умел скрывать от других свои мысли, чувства и действия.

Как бы там ни было, он снова оказался в больнице. И сейчас только это имело значение.

— Ничего, мы быстро поставим тебя на ноги. Правда, Тамара?

— Ага. — Девочка выключила книгу и с интересом наблюдала за манипуляциями брата. — Я всегда ему говорила, что нервничать вредно. Подумаешь, плохая оценка по литературе.

— По литературе? — Остап уже достал фонендоскоп, но еще не успел вставить оливы[2] в уши. — Поверить не могу. Ты же глотаешь книги, как леденцы.

— Мы с учителем не сошлись во мнении по поводу творчества Николь Броссар[3]. Он обозвал ее феминисткой.

— Наверное, она и есть феминистка.

— Дело в другом. Важно, как он произнес это слово!

— Возможно, тебе это только показалось. Или он поссорился с женой.

— Вот и ты туда же. Все мужчины одинаковые. Мог хотя бы притвориться, что на моей стороне.

Остап с трудом скрыл улыбку. Его маленькая сестричка стала взрослой и готова защищать свое мнение не только в разговоре с братом, но и перед тем, от кого зависит ее школьная оценка. А ведь она почти выпускница.

— Я всегда на твоей стороне. Давай поговорим об этом в другом месте, чтобы не волновать папу.

В это время появилась медсестра с капельницей, и Остап пообещал отцу, что вернется после того, как поговорит с лечащим врачом. Тамара вышла вслед за ним и зашагала рядом по коридору, стуча каблуками.

— Ты уже закончил работу в Украине?

— Нет, малышка. Только начал.

— Значит, скоро уедешь? Когда?

— Это зависит от папы, точнее от его здоровья. А пока сбираюсь попросить отпуск на две недели, чтобы побыть рядом с ним и тобой.

— Это хорошо, потому что звонила мама и предлагала мне жить у нее.

— А ты?

Тамара фыркнула и с независимым видом засунула руки в карманы джинсов.

— Отказалась. Ты же знаешь, мы с ее новым мужем друг друга не выносим.

Остап не стал уточнять, что именно сестра терпеть не может второго мужа матери — по понятным причинам. Хорошо, что после его возвращения необходимость в переезде отпала. Во всяком случае, временно. Остап надеялся, что отец выкарабкается достаточно быстро, еще по одной причине. Ему хотелось поскорее увидеть Яну. Как она там?

— Пойдешь сегодня в школу?

— Завтра. Сегодня два урока литературы подряд. Да я и не одета. Пока доеду домой за учебниками, как раз к вечеру до школы доберусь.

Остап решил, что с учебой сестры разберется позже. Сейчас ему не до этого.

— Понятно. Ты завтракала?

— Пила кофе из автомата.

— Подожди меня возле палаты. Я поговорю с врачами, начальством и вернусь. Потом мы сходим с тобой в кафе.

Кивнув, Мара повернула назад, а он отыскал, Эрика Вильсона, который лечил его отца, и поинтересовался прогнозом болезни. Эрик пригласил его в ординаторскую и показал медицинскую карту. Он подождал, пока Остап просмотрит все результаты обследования, и только тогда поделился наблюдениями.

— В общем и целом все ясно. Стенокардия и старый рубец никуда не девались. Признаки недостаточного кровоснабжения существуют, но…

— Вас волнует что-то еще?

— Причины. Мне не нравится психологическое состояние пациента. Он будто находится в постоянном стрессе. Я пытался узнать, что его гложет, но ваш отец не стал со мной откровенничать. Может быть, вам удастся его разговорить и успокоить.

— Вы считаете, что повода для его пребывания в больнице нет?

— Еще пару дней, возможно, неделю лучше понаблюдать. Таблетки можно пить и дома. По большому счету, серьезных изменений нет. По моему мнению, в его случае важно избавиться от раздражающих факторов, или…

— Я вас слушаю.

— Или изменить к ним отношение.

Остап оставил ординаторскую со смешанным чувством. Радовало то, что ситуация с отцом не критическая, но все остальное давало повод к размышлению. Он мог только догадываться, что спровоцировало обострение.

Еле передвигая ноги, Вика поднималась по ступеням. Она чувствовала себя истощенной — в первую очередь психологически. Стрелки часов показывали только восемнадцать, но девушке казалось, что за сегодняшний день промелькнуло пол ее жизни. Все оказалось тяжелее, чем она могла представить.

Повернув к нужному лестничному проему, девушка остановилась. Прислонившись к ее двери, стоял Эд. Он молча наблюдал за ней и не сделал ни шагу навстречу. Вика замерла, еще более неуверенная в себе, чем была в их предыдущую встречу.

Заставив себя продолжить восхождение на ватных ногах, Виктория достала из кармана плаща ключ. У нее сильно дрожала рука, и Эду пришлось открывать самому.

Войдя в прихожую, девушка прямо в плаще села на низкий табурет и не удержалась от вздоха.

Как она устала!

Сквозь ресницы Виктория наблюдала, как Эд снимает куртку и ботинки. Значит, собирается остаться. На какое-то время. Надолго ли?

Он протянул руку. Вика все так же молча сняла плащ и отдала ему. Нога об ногу разулась, тяжело поднялась и босиком направилась в спальню. На каком-то шаге в голове промелькнула мысль, что она с утра так ничего и не ела, но аппетит все равно отсутствовал.

Хотелось лечь и поспать хоть немного, но Вика знала, что это обманчивое чувство. После стресса просто так уснуть ей не удавалось ни разу. Да и Эд здесь.

Интересно, сколько времени он ждал ее у больницы? Или сразу отправился искать и узнал, что она ушла еще до обеда? Удивительно, что он вообще пришел в ее дом. Если совсем уж откровенно, Виктория опасалась, что он больше не захочет иметь с ней никаких дел. Но вот он здесь, а она даже порадоваться не в силах — по-настоящему, от души, как прежде — каждый раз, когда судьба дарила им встречу. Удивительно, что она не замечала этого раньше. Воспринимала, как должное, как, впрочем, и все остальное в своей жизни.

Понимая, что нужно что-то сказать, она все равно молчала, предоставляя возможность высказаться Эду. Неразговорчивый, мрачный, почти нелюдимый, жесткий и непредсказуемый мужчина. С ним тяжело ужиться. Хотя и она — далеко не подарок. Но именно такой мужчина ей и нужен. Точнее, конкретно этот.

Виктория подошла к окну, привычным жестом вытянула из пачки сигарету, покрутила в пальцах, глядя в окно, и засунула обратно. Она чувствовала, что за ее спиной остановился Эд. Ей сразу стало теплее. Захотелось прислониться к нему, поделиться душевной тяжестью, но Виктория сдержала порыв. Вначале они должны поговорить. Сказать друг другу хоть что-то. Напряжение, царящее между ними должно, наконец, закончится. В противном случае, она просто не выдержит.