Понимаю этот жест так, что делать нам больше здесь нечего и стоит пройтись: уединение и ужин вестницы и так нарушены, а тихий разговор при ходьбе позволит быстрее засечь слежку, если она есть.

— Аль-Алим поручил разыскать Тамира. У меня есть для него послание, — Сурайя прекрасно понимает, что я имею в виду под последним словом, но ни о чем не расспрашивает.

Интересно, убивала ли она когда-либо сама или же носит метательное оружие с целью самообороны? Какие задания, кроме безобидной добычи информации, ещё выполняет?

Мы идём по уже опустевшим безлюдным улицам Дамаска рядом, но на почтительном расстоянии: в этом мире мужчина не может спокойно разгуливать с женщиной в такое время суток вдвоем, хотя, надо признать, я всё время забываю, что для менее внимательных, коими является большинство, Сурайя — больше молодой юноша в таком одеянии, нежели девушка. Воображение рисует возможные варианты её внешности, пока мы медленно продвигаемся вперед, а её голос намекает на возраст не больше двадцати пяти.

— На сегодняшний день у меня о нём не так много информации, — задумчиво отвечает Сурайя, глядя прямо перед собой и лишь периодически, как и я, озирается по сторонам. Хм, неплохо. — Но завтра к полудню соберу всё необходимое.

Решимость в словах вызывает на моём лице лёгкую снисходительную улыбку, которую прячет мрак.

— Не сомневаюсь.

Сурайя пропускает это мимо ушей и добавляет, когда мы сворачиваем на более широкую улицу:

— Сейчас могу сказать только то, что Тамир завладел почти всеми разрозненными лавками в городе и пытается прибрать к рукам три базара в трёх частях Дамаска. Это… Не совсем хорошо.

Мы ступаем на освещённую луной каменную дорожку, когда я замечаю наверху постройки лучника. В невесомом жесте касаюсь плеча вестницы и делаю шаг в её сторону, чтобы намекнуть на заход в тень навесной крыши. Ноздри снова щекочет запах ванили, который сбивает меня с рациональных мыслей. Сурайя же моментально понимает мои намерения и неслышно ступает под навес, скрываясь вместе со мной.

Вкрадчивым шёпотом она продолжает, игнорируя сократившееся между нами расстояние:

— Кроме грозящей монополии, это чревато многочисленными отравлениями. В одиноко стоящих лавках часто продают несвежее мясо. Представь, что будет, если он доберется до рынков…

— Не доберётся, — внимательно слушаю её, но при этом осторожно выглядываю из укрытия.

Заметив, что стражник ушёл, я пальцами указываю на дорожку. Мы вновь молча выходим на улицу, которая приводит нас к небольшой площади с фонтаном. Тихое журчание сливается с негромкими разговорами встречающихся зевак, и я вновь держусь от своей собеседницы чуть дальше.

— Надеюсь. Я так понимаю, ты остановился в дарте?.. — полувопросительно обращается ко мне Сурайя, обернувшись.

Я ловлю сосредоточенный взгляд необычных мутно-зелёных загадочных глаз и коротко киваю, отмечая про себя несколько штрихов её натуры, которые успел узреть в непродолжительном разговоре. И которые в скором времени обретут окончательные формы и подтверждение: профессионализм, смелость, твердость и преданность делу.

Удивительная девушка…

— Тогда предлагаю встретиться завтра вон у той скамьи, — она указывает ладонью, покрытой почти такой же полуперчаткой, как и у меня, на место в двух шагах от фонтана. — Приходи после дневного азана в мечети рядом — это будет для тебя ориентиром.

— Хорошо, Сурайя, — её имя странно перекатывается на языке и словно тоже отдаёт шафраном. Я вижу, как вестница слегка вздрагивает, впервые услышав из моих уст прямое обращение к себе, и это нагревает нутро неведомым теплом. В этот короткий миг она на долю секунды теряет деловую хватку и, готов поклясться, краснеет под куфией[2].

— Тогда буду ждать тебя завтра, Алисейд, — собравшись, тихо договаривает она и делает шаг в сторону.

В мыслях мелькает беспокойство за то, как она доберется до дома, но я понимаю, что любая попытка или предлог проводить её будут неправильны и неуместны. Поэтому мне остаётся наблюдать, как Сурайя юрко исчезает в темноте соседней улицы, и сипло проговорить ей вслед:

— До скорой встречи…

С трудом подавляя желание проследить за необычной вестницей по крышам, я разворачиваюсь в иную сторону и тоже растворяюсь во мраке прохладной ночи.

[1] Султан Египта и Сирии и др., военачальник, мусульманский лидер XII века.

[2] Куфия — мужской платок, покрывающий голову и лицо. Служит защитой от солнца, песка и холода.

Встав с первыми лучами солнца, которые еще не успели обрушить на Дамаск всю свою силу, я выхожу из отведенных мне покоев, находящихся в небольшом коридоре рядом с главным залом дарты, и обнаруживаю Гасана на его привычном месте — за стойкой.

Он сосредоточенно разукрашивает очередную вазу росписью, и я, потягиваясь и разминая отдохнувшие за ночь мышцы, плавно подхожу к нему.

— Не мог себе даже представить, что в нашем братстве есть такие необычные вестники, как вчерашний, — медленно начинаю я, внимательно наблюдая за реакцией распорядителя дарты.

Теперь его нажим на вчерашний «он» кажется абсолютно логичным. Гасан, хитрая ты змея, мог бы и сказать…

— И тебе доброго утра, Алисейд, — намекая на отсутствие вежливости, с иронией отвечает он. Водянистые карие глаза на мгновение отрываются от тонкой работы и оглядывают меня, а губы под бородой растягиваются в укоряющей улыбке. — Можно подумать, под куфией вестника скрывалось неведомое существо, раз ты называешь его необычным.

— Брось, Гасан, — с легким раздражением говорю я, прислоняясь к краю деревянной поверхности. — Ты прекрасно понял, что я имел в виду, и не смей утверждать, что пребывание в нашей гильдии женщины для тебя является нормой.

— Нет, не является, но в отличие от тебя, я не отношусь к этому так остро, — философски замечает мой собеседник, оставив кисть в стороне. — Сурайя — давний член братства и одна из лучших вестников Дамаска. Она не раз подтверждала своим трудом, упорством и результатами работы с различными хассашинами, что достойна быть среди нас.

Непроизвольно закатываю глаза, понимая, что Гасан не совсем понял мой посыл, но спорить с ним и доказывать то, что и мне, в целом, все равно, кто поставляет информацию, я уже не собираюсь. Выждав паузу, чтобы придать голосу больше миролюбивости, я аккуратно подвожу тему к интересующему меня со вчерашнего дня вопросу:

— В любом случае, не сомневаюсь, что она поможет в выполнении задания. Мне лишь интересно, как ей удалось попасть к нам?

Распорядитель дарты многозначительно хмыкает, несколько секунд пристально оглядывая мое невозмутимое лицо, и лишь затем выдает:

— Я знаю только то, что в детстве Сурайю подбросили младенцем на порог крепости в Фасиаме. Её нашел Аль-Алим и отдал на воспитание какой-то бабке-повитухе, а затем, повзрослев, девочка согласилась служить нашему братству, и наш наставник направил её в Дамаск.

Гасан замолкает, уловив в какой-то момент случайно отразившуюся на моем лице жажду узнать больше, и уже более спокойно добавляет:

— Думаю, что остальное она расскажет тебе сама, если пожелает.

Поджимаю губы, размышляя над тем, что он себе вообразил насчёт моего любопытства о Сурайе, и понимаю, что больше расспрашивать о чем-либо не стоит. Несмотря на преданность уставу и братству, распорядитель дарты довольно скользкий и лукавый человек, и мне отчего-то совсем не хочется, чтобы необоснованные слухи дошли до Аль-Алима. Я и так наворотил достаточно, и лишние расспросы от наставника мне ни к чему.

В конце концов, она всего лишь информатор, а я — выполняющий миссию хассашин.

Я немного наклоняю голову и касаюсь ладонью области сердца в знак прощания, молча удаляясь из зала.

***

Когда начинаю очередной бег по крышам, они уже достаточно нагреты для того, чтобы дать прочувствовать исходящий жар сквозь подошву сапог из мягкой телячьей кожи. До встречи с моей вестницей ещё есть время, и я решаю потратить его следующим образом: взбираюсь на несколько удаленных друг от друга башен обзора в богатом районе города, чтобы понять, где располагаются ключевые точки, посещаемые знатью; далее нахожу нескольких дежурящих в тени закоулков тамплиеров и орошаю их кровью землю, испытывая невероятное удовлетворение, и только после беру курс в сторону базара, попутно вспоминая, через какую улицу быстрее пройти, чтобы оказаться на той площади с фонтаном.