— Теперь ты нас навряд ли выдашь… — он криво усмехается, абсолютно довольный собой, и выглядывает за дымоход.

Мне требуется время, чтобы прийти в себя, но его практически нет: Алисейд тянет меня за руку, тем самым показывая, что путь свободен.

Мы где-то перебежками, где-то спокойным шагом проходим по крышам ещё два квартала, сохраняя приятное молчание, но в какой-то миг с высокой башни минарета нас всё-таки замечают двое лучников…

Городские пейзажи вновь сливаются перед моими глазами, которые слезятся от ветра, пока мы стремительно бежим, пытаясь уйти от новой погони — к несущимся за нами солдатам присоединяется всё больше людей из подкрепления.

И в какой-то момент — сама не понимаю, как — мы оказываемся в той части города, где я живу.

Как и не понимаю и не осознаю до конца того, что в пылу бега коротко восклицаю Алисейду: «Сюда!» Обхитрив стражу, мы устремляемся к двери моего собственного дома…

Я ещё не знаю, что размышления насчёт долгой и тяжёлой ночи окажутся в некотором роде пророческими, правда, совершенно не в том смысле, который в них закладывала изначально…

Алисейд

Сквозь бряцанье стальных нагрудников и мечей стражи сзади я слышу, как Сурайя что-то кричит в мою сторону.

Скорее инстинктивно, нежели действительно уловив её фразу, резко сворачиваю за ней так, что под сапогами поднимается вихрь осевшей на крышах пыли. Мы преодолеваем довольно низкую постройку и оказываемся на земле — пока лучники и воины пытаются спрыгнуть за нами, мы получаем небольшую фору.

Впереди виднеются развешанные поперек узкой улочки ковры, ткани и бельё. Только в этот момент я осознаю, что мы оказались в одном из жилых кварталов Дамаска, мирно спящем этой глубокой ночью. Сурайя, едва взглянув на меня, устремляется вперёд, скрываясь за полотнами и простынями; я тут же юркаю за ней, доверившись невесть какому выдуманному ею маршруту.

Её волосы развеваются на ветру, и кажется, вот-вот кончики прядей коснутся моего разгоряченного лица… Шейтански неприличный костюм танцовщицы так некстати при беге очерчивает изгибы её тела, что к моему явственному пламени от погони в венах примешивается вполне осознанное возбуждение.

Сурайя уверенно продвигается вперёд, я не отстаю от нее, периодически оборачиваясь; стража, неистово вопя угрозы, путается в многочисленных тканях, которые незаметно колышутся в ночном воздухе. Возможно, это ремесленный район текстильщиков, потому что я ощущаю запах красок и пряжи для ковров. По двум сторонам улочки расположены многочисленные домишки с разноцветными дверьми и немного потрёпанными стенами, но вполне себе аккуратные.

И в какой-то момент, когда снова поворачиваюсь посмотреть, нет ли в шаге настигшего нас воина, сам теряю ориентир в этом лабиринте развешенного белья и прочих ткацких изделий. Теряю из вида Сурайю…

Но меня вдруг резко дергают за руку к одной из дверей, выкрашенной в терракотовый цвет, — к своему стыду, я даже не успеваю понять, враг ли это и что произойдет дальше, как тут же оказываюсь в тёмном помещении. Выждав несколько секунд и придя в себя, я уже собираюсь вскинуть скрытый клинок, как где-то в области щеки слышу:

— Всё в порядке, мы в безопасности… Сейчас зажгу огонь…

Сквозь полностью сбитое дыхание это произносит Сурайя.

Я и сам не могу восстановить работу лёгких, но всё же расслабленно опускаю запястье с нарукавником, терпеливо ожидая у двери появление обещанного освещения.

Преследования и опасность наконец-то остались позади…

По телу медленно и тягуче растекается спокойствие, но к нему постепенно начинает примешиваться что-то ещё.

Слышатся мягкие женские шаги, уходящие немного вдаль, и, пока моя вестница-танцовщица возится со свечами или факелами, я по аромату в комнате неожиданно понимаю, что мы… у неё дома.

Здесь пахнет шафраном и ванилью. Так сладко, так приятно, так невыносимо восхитительно, что невозможно удержаться от глубоких вдохов.

Здесь пахнет ею…

Комнату через минуту наконец озаряет таинственное, тёплое пламя от нескольких свечей, и, проморгавшись, я внимательно осматриваюсь вокруг. Сурайя стоит ко мне спиной у искусного резного стола, на котором расположены медные подсвечники и кувшин с глиняной посудой; у правой стены низкая пёстрая тахта, вся усыпанная подушками с непохожими друг на друга орнаментами, а рядом дверь, ведущая, кажется, в другие покои или купальню. По левой стене идут шкафы и полки со свитками, фолиантами, а там, где стоит стол, виднеются закрытые ставни широкого окна.

На мгновение я представляю, как сквозь его дощечки пробиваются слабые лучи утреннего солнца, касаясь лица спящей среди расшитых подушек Сурайи…

— Надо же, оторвались ведь… — радостно бормочет она, переводя дух, и тянется рукой к кувшину.

Я вижу, как она наливает из него в чашу воду, всё ещё стоя ко мне спиной, и, не до конца понимая свои намерения, делаю к соблазнительно застывшей в полумраке фигуре первый шаг.

Он не слышен, в отличие от тяжелого дыхания нас обоих, правда, теперь я дышу так далеко не из-за погони…

Тот самый изголодавшийся зверь внутри неожиданно просыпается, и перед глазами проносятся пляшущими картинками всё, что было между мной и Сурайей за эти дни. Разум отступает, полностью отдавая меня во власть чувств и тела.

Она осторожно оставляет в стороне кувшин, и другой своей изящной рукой, блеснув браслетами, тянется к шее. Чуть приподнимает волнистые и густые волосы снизу, разминая мышцы. Я четко вижу, как маленькая капля пота прокладывает дорожку по позвоночнику, теряясь где-то в оранжевой ткани верха сумасбродного наряда.

Весь вечер ведь мозолила мне в нем глаза.

Ещё один шаг…

Я напоминаю себе подкрадывающегося хищника.

— Будешь воду?.. — Сурайя дружелюбно разговаривает со мной, как ни в чем не бывало, всё так же не оборачиваясь и даже не подозревая, что я уже почти настиг её. — И всё-таки, повезло, что мы оказались рядом с моим домом. Хоть успели спрятаться. Присаживайся, Алисе…

Она замолкает на полуслове, когда, наконец-то представ передо мной лицом, чуть не сталкивается кончиком аккуратного носа с моим. В ее руке плещется вода, грозящая перелиться через край. Слегка вздрогнув, Сурайя взволнованно поднимает свой взгляд — эти её дурманящие зеленые глаза в обрамлении пушистых ресниц, обещающие мне рай, каждый раз сводят с ума — и, приоткрыв рот, медленно и судорожно шепчет:

— Алисейд…

Я не помню, как перехватываю её ладонь, в которой предложенная чаша; не помню, как она, кажется, летит к нам под ноги, на ковер. И всё потому, что моё имя Сурайя договаривает не в рамках предыдущего контекста своей гостеприимной речи — она произносит его отдельно, словно заново, с такой мольбой, с таким желанием, с такой неизведанной для меня пылкостью, что всё моментально будто встаёт на свои места и окончательно определяется, перечеркнув сомнения прошедших дней и любые переживания.

Мы оба понимаем, что ни я, ни она не хотим пить. Как не хотим разговоров и обсуждений. Не хотим выдуманной нарочитой вежливости и притворства.

Нас не волнует ничего, кроме…

Я стремительным движением притягиваю лицо Сурайи к себе, обхватив её горящую от смущения и ожидания ласки щёку одной ладонью, и впечатываюсь в раскрытые губы своими так, как никогда до этого. Другой рукой я сразу же плотным кольцом запираю её тело в мертвую хватку своих объятий, как в тюрьму; от этого мы оба, пошатываясь, легонько ударяемся о край стола.

Её горячий язык покорно и в то же время страстно отвечает моему, позволяя наслаждаться собой, и я еле сдерживаюсь, чтобы вдобавок не укусить эти мягкие, податливые губы. Рано… Ещё рано…

Я не хочу пугать её своей алчностью и ненасытностью, которые на самом деле уже давно не в состоянии контролировать.

Ладони Сурайи почти сразу ложатся на мою шею, лаская кожу, и никто из нас не думает об усталости и взмокшей после погони одежде, о последствиях свершившейся миссии, о завтрашнем дне — есть только мы, здесь и сейчас.