Он снова был в своем теле и в эделосской армии — рядом с ним ехали другие солдаты, тянули повозки с провизией медлительные коренастые лошади. Ланфорд не видел ни одного знакомого лица, но он не сомневался, что вернулся назад. Действие заклятья закончилось, как только демон Флетчер убил его, выбросив из окна. Настоящий Ланфорд был цел и невредим — разве что голова казалась какой-то туманной, но он не сомневался, что это ненадолго — и все же его не покидало ощущение поражения.

Он убил двоих еретиков, но оставил гулять по свету как минимум трех демонов. Зато теперь Ланфорд знал их сильные и слабые стороны, знал, каковы они из себя — теперь он не ошибется. Теперь он будет готов.

— Вы очнулись! — Воскликнул голос позади него.

Ланфорд обернулся, чтобы увидеть, как с его повозкой поравнялся тот самый монах, что проводил обряд замещения душ.

— Ваша миссия с успехом завершена? — Поинтересовался он.

Если бы Ланфорд не был бы в таком паршивом настроении он, может быть, и ответил монаху хоть что-то, но сейчас он решил проигнорировать его вопрос:

— Доложи Биркитту, что со мной все в порядке.

Поспешно кивнув, монах пришпорил коня и унесся вперед, куда-то к началу медленно ползущей колонны.

Обрадовавшись, что его оставили в покое, Ланфорд лег обратно. Мысли его неумолимо возвращались к Флетчеру — камарил так и не понял, насколько серьезно ему удалось его ранить, но вряд ли удар в ногу кинжалом окажется для демона смертельным.

Не меньшую злость вызывала и эта сука Селин, посмевшая связаться с демоном и предать орден, который был ей почти что родным — как-никак, в ее жилах текла кровь камарила.

Ланфорд почувствовал, как на него набрасывается усталость — глаза слипались, а мысли начали путаться, но кое-что он неустанно прокручивал в голове.

Он убьет их всех. Темную лошадку Флавио, Ремору Кастиллон, ее брата (если он жив), Джеррета Флетчера…

И свою невесту. Ее он оставит напоследок, заставит смотреть на то, как от ее защитничка-демона останется бездыханный труп, а потом сделает то, чего не смог совершить в теле неудачника-монаха.

Ланфорд доберется до этих тварей. Найдет для них самый острый клинок, самый жестокий яд и самую верную молитву.

Видят боги, он сделает это. Или умрет.

“Я верю в тебя” — этими словами заканчивалось письмо, написанное Реморой для Калисты, и из всего длинного послания одна лишь эта фраза казалась принцессе по-настоящему искренней.

В остальном она лишь пыталась быть точной и честной — сформулировать все это было нелегко, но гораздо сложнее оказалось не дать эмоциям выхода, не удариться в бесконечное нытье и жалость к самой себе.

Ремора взяла завершенное с пятой попытки письмо со стола и еще раз прочитала его:

“Дорогая Калиста!

Мне стоило бы благодарить тебя за то, что ты вернула меня в нужный момент времени, но этого оказалось недостаточно. Я не смогла сделать ничего для того, чтобы остановить Лукеллеса и ту жестокую игру, которую он начал вести на кирацийском престоле. Тейвон мертв, и теперь твой муж считает себя полноправным королем, в чем я ему не перечу. И тебе не советую — впрочем, ты и так знаешь это лучше меня…

У нас еще есть надежда, и я ни за что бы не стала просить о помощи тебя, если бы мое время не подходило к концу. Знаю, что тебе тяжело будет мне довериться, но прошу — попытайся!

Джеррет чудом остался жив, и я лелею в сердце надежду, что это — особое предзнаменование для нас. Возможно, впереди нас ждет что-то страшное, и только Джеррет способен это остановить. Я не прошу тебя простить его, но умоляю ему помочь.

Ты знаешь Лукеллеса лучше кого бы то ни было. Не сомневаюсь, что ты найдешь способ отвлечь его, запутать или сбить с толку — в общем, сделать все, чтобы он не подозревал о нашем плане. Джеррет соберет в Кирации армию и поднимет новый мятеж. Не дай Лукеллесу узнать об этом раньше времени.

Ты можешь разозлиться на меня за эти слова, но у меня нет другого выбора. Я понимаю твои чувства, знаю, как ты ненавидишь нас за то, как мы с тобой поступили, но ничуть не меньше я уверена в том, что ты любишь Кирацию и желаешь ей счастья.

Лукеллес — наш общий враг. И только вместе мы сможем его победить.

Твой муж отправится в Анкален послезавтра — Джеррет к тому моменту уже будет на пути в Кирацию. Нас ждет тяжелая и безумная зима. Прочитав это письмо и мой краткий рассказ о том, что произошло здесь, в монастыре Двух Лиц, ты ни на шутку испугаешься. Знай — я боюсь не меньше твоего. Уничтожь это письмо, как только прочтешь.

Наверное, мне больше нечего тебе сказать. Осталось только самое главное:

Я верю в тебя.

Твой ветувьяр, Ремора”

Принцесса понимала, что послание написано отвратительно, но ничего лучше она придумать так и не смогла. Руки у нее тряслись от волнения и страха, голова болела, а мысли неслись в разные стороны, не давая полноценно задуматься ни о чем.

Она судорожно свернула исписанный с двух сторон пергамент (на одной было письмо, а на другой — разъяснение, что успело произойти, пока Калисты не существовало) и спрятала его в конверт. Это, конечно, не спасет ее, если кто-то зайдет в комнату и возьмет письмо со стола, пока она будет без сознания, но все равно лучше, чем ничего.

Ремора глянула на часы — до заката еще оставалось время, но идти к Джеррету снова она не собиралась. Все слова уже сказаны, нечего повторять их еще раз и выворачивать наизнанку и без того израненную душу. К тому же, принцесса чувствовала, что если она не вернет Калисту сейчас, то буквально через пару часов ее тело само потребует этого с помощью тошноты и слабости.

Пусть лучше у Калисты будет побольше времени разобраться во всем, что успело произойти. Ремора надеялась, что у нее не опустятся руки, как только она прочтет письмо.

А ведь был еще какой-то подлый голосок, который нашептывал принцессе о том, что Калиста могла и не захотеть им помогать. Что, если ей понравится быть королевой Лукеллесовой Кирации?

Нет, если бы Калиста хотела бы их предать, она не вернула бы Ремору, не написала бы ей письмо, не помогала бы пробраться в Анкален. Она ненавидела Лукеллеса гораздо больше, чем они все вместе взятые.

Калиста сделает все, чтобы уничтожить его. Главное, чтобы она не перестаралась и не погубила тем самым себя и всех остальных.

Но это от Реморы уже не зависело.

В ее комнате стояла гробовая тишина. Селин куда-то запропастилась, хотя Ремору даже радовало, что девчонка не висела у нее над душой, пока она писала письмо. Ничего, вернется и сама объяснит все Калисте, не маленькая.

За окном выл ветер. Он гнал по небу тяжелые осенние тучи, похожие на снеговые, и было в этом что-то жестокое и первобытное, похожее на жизнь, в которой они теперь оказались.

Ремора откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. В голове и в душе было совершенно пусто. Она не надеялась ни на что, даже на встречу с Эйденом. Неизвестно, что с ним стало после того, как она сделала его палачом.

Больше никаких мыслей не было. Не открывая глаз, Ремора наконец отпустила себя и прошептала:

“Пусть лик мой явит себя, что сокрыт под кожей в глубине меня”.

*

Селин понимала, что глупо было оставаться с ним. Она променяла относительную безопасность, пусть и рядом с озлобленной на нее леди Реморой, на новую неизвестность, бездну, в которой ее снова ждала жизнь в постоянном страхе. Она снова станет обузой для Флетчера, бесполезным человеком, которого необходимо беречь и защищать, но разве у Селин остался хоть какой-то выбор? С такой раной адмиралу ни за что не добраться до корабля. Бросить его — означало обречь Кирацию на правление человека, который был столь же омерзительным, сколь подлым и жестоким.

Флетчер несколько раз спасал ей жизнь. Теперь Селин спасала жизнь ему.

Девушка не понимала, как все случилось — возможно, адмирал действительно имел какую-то демоническую силу, что позволила им выскользнуть из замка, а может быть, на их стороне были сами боги.