Агеев вышел в непривычной для него закрытой стойке, чем вдруг озадачил столь многоопытного бойца, как Лагутин, – ведь его секундант Борис Тренин, постоянно с ним работавший, ему и специально спарринг-партнеров подбирал, способных имитировать манеру Виктора.
Своих поклонников Агеев, к сожалению, тоже озадачил. От Агеева ждали только его бокса, ни на чей другой бокс не похожего. Я сразу вспомнил, как переживал художник Стасис Красаускас, когда финальный бой Агеева в Риме отменили, а он откуда-то издалека мчался к телевизору, чтобы еще раз взглянуть на мастера, изумившего его в полуфинальном бое.
Документальный фильм о европейском чемпионате начинался с титров, снятых на фоне агеевских финтов и уходов. В сценарий ленты входили лишь финальные бои, но для Агеева – вернее, для нас, для любителей игры на ринге, – сделали исключение: показали его полуфинальный бой.
И вот лучший боксер, самый техничный боец континента спустя каких-то два месяца выходит на престижное состязание похожий на других, а не на себя.
Конечно, тактика… Неожиданный маневр, делающий честь каждому спортсмену. Но только не боксеру Агееву. Такие боксеры делают публику эгоистичной в своих эстетических запросах.
Конечно, проигрывать чемпион не должен. И зритель бокса не одними эстетами представлен. Зал удивленно охнул. Но последовавший драматизм интриги всех захватил – уж не до эстетики было. Столкнулись полярные характеры, одаренные редкостным искусством в своем деле. И в такой ситуации измену собственному стилю можно смело простить. И все-таки агеевский характер, как думалось нам, выражается прежде всего в его стиле. Именно такого Агеева и намеревался победить Лагутин. Он всегда был предельно логичен, Лагутин – типичный, как выражаются боксеры, чистодел. Но чистодел, поднявшийся на высоту, не доступную файтерам или чистоделам, не доведшим свое оружие до той неотразимости, доступной двукратному олимпийскому чемпиону. Но в тот момент большинству казалось, что Лагутину по возрасту – выслуге, так сказать, лет, что для боксера обычно финиш – положено и достаточно быть однократным чемпионом. Ведь первую свою Олимпиаду шестидесятого года он выиграть не сумел, остался бронзовым призером. Так о какой же третьей Олимпиаде может идти речь, когда существует, когда заявил о себе боксер, принадлежащий к восходящему поколению.
Вот я все еще нагнетаю обстановку. А на ринге уже нанесен ряд тяжелых ударов – и с той, и с другой стороны…
Первый раунд за Агеевым. Он был до скучного – как трудно дается ему бой – логичен. Но логику Лагутина опроверг.
Из первого ряда, где сидим мы, очень заметно, каким бледным выходит Виктор на второй раунд. И сразу начинает проигрывать. Он ничего не может, не в состоянии противопоставить Лагутину – ветерану, находящемуся, однако, в лучшей физической форме.
После такого раунда казалось, что после так очевидно проигранного второго этапа борьбы ему вообще нечего будет делать в третьем. Не сумел же он восстановиться после первого раунда – что же останется ему после второго? Но это Агеев – значит, верим, что чудо возможно…
Спортивный фотограф Моргулис сделал выразительный снимок сошедшихся в ближнем бою Агеева и Лагутина: Агеев уклонился от лагутинского удара левой и успел подставить плечо под удар правой сбоку. Но главное – лица: предельно утомленное, но полное яростной решимости во взгляде, сосредоточенном на внешне спокойном, однако не менее наполненном холодной ярости лице противника. И на фотографии чувствуется тяжелое дыхание обоих бойцов. Это, несомненно, третий раунд. Я очень долго вглядывался в снимок, поскольку он иллюстрировал мой очерк в «Юности», – мы решили с заведующим спортотделом, что самым правильным будет поместить фото, где Агеев, герой очерка, будет не один, а в схватке с главным в его жизни противником. Очерк, как я уже говорил, писался до Спартакиадного турнира, а номер вышел в октябре – и что-то дополнить можно было лишь в подписи к фотографии. И я сделал следующую подпись: «Лагутин планировал реванш и подготовился великолепно. Наивно, конечно, требовать изменения правил и настаивать (в порядке исключения) на признании ничейного результата. Это было бы справедливо. И всем стало бы легче: и зрителям, и судьям. А то голоса „за“ и „против“ вновь непримиримо разделились. Но судьям предстояло принять единственное решение, многих неудовлетворившее и показавшееся спорным. Трое судей (из пяти) предпочли Агеева».
Признаюсь, что больше всех ничейный результат облегчил бы прежде всего мою задачу – не поручусь, что остальные так уж охотно согласились бы на компромисс. Друзья Агеева упрекали меня, например, за отчет о поединке. Действительно, в своем многозначительно-искусствоведческом, сложном по исполнению тексте он не отвечал прямо – сам-то автор отчета в чьей победе уверен?
И теперь я не убежден, что третий раунд Лагутин проиграл, – так посчитали ведь те судьи, что дали Виктору победу, мотивируя: Агеев был лучше в начале и в концовке.
Все-таки, думаю, Агеев был вознагражден судьбой за то нечеловеческое усилие, на которое оказался способен в заключительной стадии боя.
Он очень сильный удар пропустил – он, которого мы привыкли видеть на дистанции, недоступной для угроз противника. И реферировавший на ринге Владимир Енгибарян – знаменитый наш, искусный, предтеча Агеева, мастер, а после и тренер заслуженный, и судья международной категории – по каким-то тонким, видимо, идущим от его личного опыта соображениям не стал прерывать боя, подошедшего к кульминации. На самом Енгибаряне белая судейская рубашка заметно потемнела.
Агеев тоже нанес сильный удар, кажется только не по правилам, – мастер спорта, бывший чемпион Москвы Николай Старов, фотографировавший возле самых канатов ринга, оторвался от своей камеры и выразительно взглянул на судью – и опять Енгибарян сделал вид, что ничего предосудительного не заметил. Может быть, догадываясь о тяжелейшем физическом состоянии Агеева, поверил, что он нарушил правила непреднамеренно.
Очень допускаю, что специалистов рассмешат или рассердят мои доводы. Я спрашивал Енгибаряна потом: прав ли был в предположениях? Но он в ответ лишь хитро улыбнулся: «Ох уж эти мне журналисты…»
А я вас предупреждал, что в этой истории от начала и до конца субъективен…
И вообще-то не верю, что большой спорт возможен вне субъективного восприятия. В конце концов, к беспристрастности приходить надо в мучениях, переживая те или иные варианты, вдумываясь в нюансы, а не бюрократически следовать очевидному на первый взгляд, и причем не на свой собственный взгляд…
Почему не разрешить выдающемуся спортсмену, знающему бокс во всех тонкостях, «лепить» бой на ринге из естественного человеческого материала, руководствуясь и психологией, а не одними только правилами, изобретенными такими же людьми и содержащими в себе известные условности?
…Как только объявили победителем Агеева, я вскочил с места и бросился за кулисы поздравлять его. Он стоял, тесно окруженный, как-то недовольно или нервно возбужденный. «Выиграл первый и третий», – сказал я зачем-то. «Ну точно, – с резким вызовом подтвердил он, – первый и третий». Окружившие его сейчас тоже в этом не сомневались. И Коньков согласился: «Первый и третий». Но видел я за кулисами и недовольных судейским решением, не считавших, что были у Агеева преимущества в концовке. Правда, олимпийский чемпион Сафронов тоже сказал, что Агеев точно выиграл. Но на того, уже пережившего лучшие годы славы, кто-то из заслуженных мастеров цыкнул: «Ты, Володя, третий раунд, наверное, проспал…» Я бы мог, конечно, еще какие-то примеры контрастных разногласий подобрать, но привел только то, что непосредственнее запало в память. К этому бою и к другой обстановке неожиданно обратились: я рассказывал про соревнования футболистам «Торпедо» на их даче в Мячково, а на огонек зашел руководивший по соседству детским спортивным лагерем известный судья бокса Анатолий Червоненко, впоследствии работавший на Кубе и тренировавший олимпийского чемпиона Теофило Стивенсона. Но для футболистов он тогда, видимо, авторитетной фигурой не был, и к его словам о преимуществе засуженного Бориса Лагутина никто, кроме меня, не прислушивался. А у меня сразу упало настроение – у специально занимающихся боксом людей Агеев «проходил» неизменно с оговорками: здорово, конечно, но… Тот же Владимир Сафронов поначалу и вовсе Агеева не принимал – считал раздутой фигурой.
