Подъехав к экипажу, герцог Филипп был поражен красотой Генриетты и так явно выразил свое восхищение, что де Лоррен, стоявший среди других придворных, пожал плечами, а граф де Гиш и Бекингэм почувствовали сердечную боль.

После обмена любезностями и выполнения всех правил церемониала процессия медленно двинулась к Парижу.

Членов свиты наскоро представили принцу. На Бекингэма указали только в числе других знатных англичан.

Принц обратил на них мало внимания. Но, видя по дороге, что Бекингэм упорно держится подле дверцы кареты, он спросил у неразлучного с ним де Лоррена:

— Кто этот всадник?

— Вашему высочеству только что представили его, — ответил де Лоррен. — Это герцог Бекингэм.

— Ах да, правда.

— Кавалер принцессы, — прибавил фаворит особенным тоном, каким только завистники умеют произносить самые простые фразы.

— Что такое? — спросил принц, не останавливая коня.

— Я сказал: кавалер.

— Разве у принцессы есть назначенный для ее сопровождения кавалер?

— Гм! Мне кажется, вы это так же хорошо видите, как и я; посмотрите только, как они мило и весело болтают вдвоем.

— Втроем.

— Как втроем?

— Конечно, ты же видишь, что де Гиш участвует в их беседе.

— Да, вижу… Конечно. Но что это доказывает? Только то, что у принцессы не один кавалер, а два.

— Ты все отравляешь, ехидна.

— Вовсе нет. Ах, ваше высочество, какой у вас строптивый характер! Представители Франции приветствуют вашу будущую супругу, а вы недовольны.

Герцог Орлеанский боялся язвительных замечаний де Лоррена, когда насмешливость фаворита особенно разыгрывалась.

Он оборвал этот разговор.

— Принцесса недурна собой, — небрежно заметил он, точно речь шла о посторонней ему женщине.

— Да, — тем же тоном ответил де Лоррен.

— Ты произнес это «да» совсем как «нет». А я нахожу, что у нее очень красивые черные глаза.

— Маленькие.

— Верно, не особенно большие. У нее красивая фигура.

— Ну, фигура не блестящая, ваше высочество.

— Пожалуй. Зато у нее благородная осанка.

— Да, но слишком худое лицо.

— Кажется, восхитительные зубы.

— Их легко видеть. Слава богу, рот достаточно велик. Положительно, ваше высочество, я ошибался: вы красивее вашей жены.

— А как ты считаешь, я красивее этого Бекингэма?

— О да, и он это чувствует. Посмотрите, он старается с удвоенным жаром ухаживать за принцессой, чтобы вы не затмили его.

У принца вырвалось нетерпеливое движение; однако, увидев торжествующую улыбку на губах де Лоррена, он сдержал лошадь и пустил ее шагом.

— Впрочем, — сказал он, — что мне смотреть на кузину! Я же давно знаю ее. Ведь мы вместе воспитывались. Я достаточно видел ее ребенком в Лувре.

— Извините, ваше высочество, она весьма изменилась, — заметил де Лоррен. — В те времена, о которых вы говорите, она была не такой блестящей и, главное, далеко не такой гордой. Помните тот вечер, ваше высочество, когда король не пожелал танцевать с ней, найдя, что она некрасива и плохо одета?

Герцог Орлеанский нахмурил брови. Действительно, нелестно для него было жениться на принцессе, которою король пренебрегал в молодости.

Может быть, он ответил бы своему фавориту, но в это мгновение, оставив карету, к принцу подъехал де Гиш.

Он издали следил за принцем и де Лорреном и напрягал слух, стараясь уловить фразы, которыми они обменивались.

Из коварства или по неосторожности де Лоррен не счел нужным притворяться.

— Граф, — начал он, — у вас хороший вкус.

— Благодарю за комплимент, — ответил де Гиш. — Но чем я заслужил его?

— Гм! Спросите его высочество.

— Конечно, — подтвердил герцог Орлеанский, — Гиш отлично знает, каким совершенным кавалером я его считаю.

— Раз мы на этот счет согласны, граф, я продолжаю, — сказал де Лоррен. — Не правда ли, вы уже неделю находитесь подле принцессы?

— Пожалуй, — ответил де Гиш, невольно краснея.

— Так скажите нам откровенно: как вы находите ее?

— Ее? — с изумлением спросил де Гиш.

— Да, ее внешность, ее ум?

Ошеломленный таким вопросом, де Гиш не сразу нашелся, что ответить.

— Ну, ну, де Гиш, — громко смеялся де Лоррен, — скажи, что ты думаешь, будь откровенен; его высочество приказывает.

— Да, да, приказываю, — сказал принц.

Де Гиш пробормотал несколько невнятных слов.

— Я знаю, что это щекотливый вопрос, — продолжал герцог Орлеанский. — Но ведь мне можно говорить все. Как ты ее находишь?

Желая скрыть свои чувства, де Гиш прибегнул к единственному средству защиты, которое остается у человека, застигнутого врасплох: он солгал.

— Я не нахожу принцессу ни красавицей, ни уродом. Скорее она недурна собой.

— Боже мой, граф! — вскричал де Лоррен. — И это говорите вы, так восхищавшийся ее портретом?

Де Гиш покраснел до ушей. На счастье, его горячая лошадь бросилась в сторону, и это помогло ему скрыть выступившую краску.

— Портретом? — спросил он, возвращаясь на прежнее место. — Каким портретом?

Де Лоррен не сводил с него глаз.

— Да, портретом. Разве миниатюра не похожа?

— Не знаю. Я забыл портрет: он исчез у меня из памяти.

— А между тем он произвел на вас сильное впечатление, — заметил де Лоррен.

— Возможно.

— Но она по крайней мере умна? — пожал плечами герцог Орлеанский.

— По-видимому, да, ваше высочество.

— А Бекингэм? — спросил де Лоррен.

— Не знаю.

— Должно быть, умен, — сказал де Лоррен, — раз он смешит принцессу, и она, кажется, с большим удовольствием разговаривает с ним. А неглупой и остроумной женщине неприятно находиться в обществе глупца.

— Значит, он умен, — наивно ответил де Гиш, которому на помощь явился Рауль, увидевший его с опасным собеседником.

Де Бражелон обратился к де Лоррену и таким образом заставил его переменить тему разговора.

Въезд был торжественный и блестящий. Король, желая оказать брату почет, велел устроить великолепную встречу. Принцесса и ее мать остановились в Лувре, в том самом Лувре, где во времена изгнания они так страдали от забвения, бедности и лишений.

Дворец был негостеприимен раньше к несчастной дочери Генриха IV; его голые стены, провалившиеся полы, покрытые паутиной потолки, огромные полуразрушенные камины, эти холодные очаги, которые едва удавалось согреть на средства, из милости отпускаемые парламентом, — все теперь преобразилось. Великолепная обивка, пушистые ковры, блестящие плиты пола, картины в широких золотых рамах, повсюду канделябры, зеркала, роскошная мебель, телохранители с гордой осанкой и в шляпах с развевающимися перьями, огромная толпа слуг и придворных в передних и на лестницах — вот что встретило их теперь.

В огромных дворах, некогда печальных и немых, гарцевали всадники. Из-под копыт их лошадей, ударявших о камень, сыпались тысячи искр. Молодые красивые дамы поджидали в каретах дитя той дочери Франции, которая в годы своего вдовства и изгнания порой не находила полена дров для очага, куска хлеба для стола и которую презирали даже дворцовые слуги.

Вдовствующая королева возвращалась в Лувр с болью в сердце, полная горьких воспоминаний, между тем как ее дочь, обладавшая более изменчивым и забывчивым характером, ехала туда радостная и торжествующая. Королева знала, что блестящая встреча относилась к счастливой матери короля, восстановленного на втором троне Европы, тогда как дурной прием был оказан ей, дочери Генриха IV, в наказание за то, что она была несчастна.

Проводив принцессу и королеву в их покои, где они пожелали немного отдохнуть, все вернулись к своим обычным занятиям.

Бражелон прежде всего отправился к отцу, но узнал, что Атос уехал в Блуа. Он хотел повидаться с д’Артаньяном. Но мушкетер, занятый набором новой королевской гвардии, был неуловим. Бражелон вернулся к де Гишу. Но у графа шли совещания с портными и с Маниканом, отнимавшие у него все время.

С герцогом Бекингэмом дело обстояло еще хуже.