Д’Артаньян любил, для своего удовольствия и пользы, заставлять людей говорить о предметах, занимавших его. Поэтому он всячески стал тормошить Базена, но тщетно: от державшегося настороженно Базена ничего не удалось добиться, кроме однообразных и преувеличенных похвал суперинтенданту финансов. С досады Д’Артаньян тотчас по окончании ужина попросил, чтобы ему указали место для ночлега.

Базен ввел д’Артаньяна в неуютную комнату, где он увидел скверную постель. Но мушкетер был нетребователен. Базен заявил ему, что Арамис взял с собою ключи от остальных комнат. Это нисколько не удивило д’Артаньяна, так как он знал, что Арамис часто прячет у себя вещи, которые никто не должен видеть. Поэтому д’Артаньян так же решительно атаковал жесткую постель, как раньше жесткого цыпленка. Ему не меньше хотелось спать, чем прежде есть, и потому он заснул так же быстро, как обглодал цыплячьи косточки.

Выйдя в отставку, д’Артаньян дал себе слово, что будет теперь спать так же крепко, как прежде чутко; хотя он дал себе это обещание от души и с твердым намерением неукоснительно исполнить его, однако же вскоре после полуночи его разбудил стук экипажей и топот коней… Внезапно свет проник в его комнату. В одной рубашке он соскочил с постели и подбежал к окну.

«Неужели король решил вернуться? — подумал он, протирая глаза. — Такая свита может сопровождать только короля…»

— Да здравствует господин суперинтендант! — кричал или, лучше сказать, вопил кто-то в окне нижнего этажа.

Д’Артаньян узнал голос Базена. Базен орал изо всех сил, одной рукой размахивая платком, в другой держа свечу.

Перед глазами д’Артаньяна в окне первой кареты промелькнуло лицо блестящего вельможи. В то же время в карете раздался громкий хохот, вероятно, относившийся к странной фигуре Базена. Свита тоже хохотала.

— Я должен был догадаться, что это не король, — сказал д’Артаньян. — Никто так от души не смеется, когда проезжает его величество.

— Эй, Базен! — закричал он своему соседу, который высунулся из окна, чтобы подольше видеть карету. — Кто это такой?

— Господин Фуке, — отвечал Базен важно.

— А все эти люди?

— Двор господина Фуке.

— Ого! — пробормотал д’Артаньян. — Что сказал бы Мазарини, если б слышал это?

И он снова лег в раздумье, спрашивая себя, каким образом случается, что Арамису всегда покровительствует самый могущественный в королевстве вельможа.

«Неужели он счастливее меня? Или я глупее его?.. Эх!..»

Словом «эх» д’Артаньян, научившись мудрости, оканчивал теперь каждую свою мысль и фразу. Прежде он говаривал «черт возьми!», похожее на удар шпор. Теперь он состарился и шептал только философское «эх», служившее уздой для всех страстей.

Когда д’Артаньян убедился, что господина главного викария д’Эрбле нет дома и что его нельзя найти ни в Мелюне, ни в окрестностях, он расстался с Базеном без особого сожаления и лишь искоса взглянул на великолепный замок Во, начинавший уже гордиться тем величием, которое впоследствии послужило причиной его падения.

Кусая губы, как человек, полный подозрений и недоверия, он сказал, пришпорив свою пегую лошадь:

— Ну, верно, в Пьерфоне я найду человека получше и сундук пополнее. А мне только этого и надо, потому что у меня возникла одна идея.

Не станем передавать читателю прозаических подробностей путешествия д’Артаньяна, прибывшего в Пьерфон лишь на третий день. Д’Артаньян ехал через Нантейль-ле-Одуан и Крепи. Еще издалека он увидел замок Людовика Орлеанского, который, став достоянием короны, охранялся старым привратником. Это был один из тех волшебных средневековых замков, обнесенных стеною толщиной в двадцать футов, с башнями высотой в сто.

Д’Артаньян проехал вдоль стен замка, взглядом измерил его башни и спустился в долину. Вдалеке возвышался замок Портоса, расположенный над большим прудом и прилегавший к великолепному лесу. Это был тот же замок, который мы уже имели удовольствие описать нашим читателям; так что сейчас мы ограничимся тем, что лишь укажем на него.

Первое, что заметил Д’Артаньян после того, как взглянул на прекрасные деревья, на майское солнце, золотившее зеленые холмы, на тенистые леса, тянувшиеся к Компьену, был огромный ящик на колесах; два лакея подталкивали его сзади, а другие два тащили спереди. В ящике помещалось нечто странное, зеленого и золотого цвета. Издалека оно представлялось какой-то бесформенной массой. Когда ящик немного приблизился, содержимое его стало походить на огромную бочку, обтянутую зеленым сукном с галунами; еще ближе оно оказалось человеком, неуклюжим толстяком, нижняя часть туловища которого расползлась внутри ящика, заполнив все его пространство; наконец, подъехав, этот толстяк обернулся Мушкетоном. Да, это был Мушкетон, разжиревший и состарившийся, с седыми волосами и красным, как у паяца, лицом.

— Клянусь богом, — воскликнул Д’Артаньян, — это наш добрый, милый Мушкетон!

— А! — вскричал толстяк. — Какая радость! Какое счастье! Господин д’Артаньян!.. Стойте, дураки!

Последние слова относились к лакеям, которые везли его. Ящик остановился, и все четыре лакея с военной четкостью разом сняли шляпы, украшенные галуном, и стали в ряд за ящиком.

— Ах, господин д’Артаньян! — сказал Мушкетон. — Как бы я желал обнять ваши колени! Но я не могу двигаться, как вы изволите видеть.

— Что же это, от старости?

— О нет, сударь, не от старости, а от болезней, от горестей!

— От горестей? — повторил д’Артаньян, подходя к ящику. — Что, ты с ума сошел, добрый друг? Слава богу, ты здоров, как трехсотлетний дуб.

— Ах, а ноги-то, господин д’Артаньян, а ноги-то? — простонал верный слуга.

— Что же?

— Ноги не хотят меня носить.

— Неблагодарные! А ведь ты, верно, очень хорошо кормишь их, Мушкетон?

— Увы, сударь, да! Они не могут пожаловаться на меня в этом отношении, — вздохнул Мушкетон. — Я всегда делал все, что мог, для своего тела; ведь я не эгоист. — И Мушкетон опять вздохнул.

«С чего это он так? Может быть, тоже хочет стать бароном», — подумал д’Артаньян.

— Боже мой! — продолжал Мушкетон, выходя из задумчивости. — Как монсеньор будет рад, узнав, что вы вспомнили о нем.

— Добрый Портос! — вскричал д’Артаньян. — Я горю желанием обнять его!

— О, — сказал Мушкетон с чувством. — Я, разумеется, не премину написать ему. Сегодня же и немедля.

— Так он в отсутствии?

— Да нет же, господин.

— Так где же он, близко или далеко?

— О, если б я знал, господин…

— Черт возьми! — вскричал мушкетер, топнув ногой. — Ужасно мне не везет! Ведь Портос всегда сидел дома.

— Ваша правда, сударь. Нет человека, который был бы так привязан к дому, как монсеньор. Но, однако… по просьбе друга, достопочтенного господина д’Эрбле…

— Так Портоса увез Арамис?

— Вот как все это случилось. Господин д’Эрбле написал монсеньору письмо, да такое, что здесь все перевернулось вверх дном…

— Расскажи мне все, любезный друг. Но прежде отошли лакеев.

Мушкетон закричал: «Прочь, болваны!» — таким могучим голосом, что мог одним дыханием, без слов, свалить с ног всех четырех слуг. Д’Артаньян присел на край ящика и приготовился слушать.

Мушкетон начал:

— Как я уже докладывал вам, монсеньор получил письмо от господина главного викария д’Эрбле дней восемь или девять тому назад, когда у нас был день сельских наслаждений, то есть среда.

— Что это значит, — спросил д’Артаньян, — «день сельских наслаждений»?

— Изволите видеть, у нас столько наслаждений в этой прекрасной стране, что они нас обременяют. Наконец мы были вынуждены распределить их по дням недели.

— Как узнаю я в этом руку Портоса! Мне бы такая мысль не пришла в голову. Правда, я-то не обременен различными удовольствиями.

— Зато мы были обременены, — заметил Мушкетон.

— Ну как же вы распределили их? Говори! — сказал д’Артаньян.