— Из этого следует, что он был превосходным воякой.

— Это правда, сущая правда, — одновременно заметили оба друга. — Господин де Бикара, мы весьма рады познакомиться с сыном столь храброго человека.

Бикара пожал руки, протянутые ему бывшими мушкетерами.

Арамис взглянул на Портоса, и его взгляд говорил: «Вот человек, который поможет нам».

— Согласитесь, сударь, — обратился он к офицеру, — что отрадно быть честным всегда и везде?

— Мой отец, сударь, постоянно повторял то же самое.

— Согласитесь также, что довольно печально столкнуться с людьми, которых ждет смерть от мушкета или веревки, и узнать, что эти люди — старинные знакомые вашего уважаемого отца, знакомые, доставшиеся вам от него, так сказать, по наследству.

— О, вы не обречены на такую ужасную участь, друзья мои, — возразил молодой человек.

— Ба! Но ведь вы сами сказали об этом.

— Я говорил это час назад, когда совершенно не знал вас, а теперь, когда я вас знаю, я говорю: вы избегнете этой горестной участи, если сами того пожелаете.

— Как это, если сами того пожелаем? — вскричал Арамис, в глазах которого загорелось нетерпение. Произнося эти слова, он попеременно смотрел на Портоса и офицера.

— Лишь бы, — сказал Портос, глядя, в свою очередь, с благородным бесстрашием на Бикара, — лишь бы от нас не потребовали чего-нибудь унизительного.

— От вас ничего не потребуют, господа, — продолжал офицер королевской армии. — В самом деле, какие требования можно к вам предъявлять? Если вас найдут, то предадут смерти; постарайтесь же, чтобы вас не нашли.

— Полагаю, — с достоинством проговорил Портос, — полагаю, что я нисколько не ошибусь, если скажу: чтобы найти нас, нужно сначала проникнуть сюда.

— Вы совершенно правы, друг мой, — медленно произнес Арамис, все еще испытующе глядя на Бикара, который хранил молчание и которому было явно не по себе. — Вам хочется, господин де Бикара, рассказать нам о чем-то важном, сделать нам какое-то весьма существенное признание, но вы не решаетесь на него, разве не так?

— Милостивые государи, друзья! Если я позволю себе полную откровенность, то нарушу присягу. И все же я слышу голос, который заглушает мои сомнения и велит решиться на это.

— Пушки! — воскликнул Портос.

— Пушки и мушкетная трескотня! — подтвердил Арамис.

Откуда-то издалека, со скал, донеслись зловещие звуки боя, но уже через мгновение все затихло.

— Что это? — спросил Портос.

— То, чего я больше всего опасался, — ответил Арамис. — Ведь атака, произведенная вашими солдатами, сударь, — продолжал он, обращаясь к Бикара, — была всего-навсего демонстрацией? И в то время, как ваши отряды отходили, уступая нашему натиску, вы были уверены, что вам удастся высадиться на другой стороне острова?

— Да, и в нескольких пунктах.

— В таком случае мы погибли, — спокойно заметил ваннский епископ.

— Погибли! Это возможно, — согласился Портос. — Но ведь нас еще не схватили и не повесили.

И с этими словами он встал из-за стола, подошел к стене, хладнокровно снял с нее свою шпагу и пистолеты и принялся осматривать их с тщательностью старого опытного солдата, идущего в бой и понимающего, что жизнь его в значительной мере зависит от качества и состояния оружия, с которым он пойдет на врага.

При первых же пушечных выстрелах, при известии о том, что остров может быть внезапно захвачен королевскими войсками, растерявшаяся толпа устремилась в ворота форта. Народ искал у своих вождей помощи и совета.

В окне, выходившем на главный двор, заполненный ожидающими приказаний солдатами и растерянными, умоляющими о помощи местными жителями, между двумя ярко горящими факелами показался бледный и подавленный Арамис.

— Друзья мои, — начал д’Эрбле с мрачной торжественностью, отчетливо произнося каждое слово, — друзья, господин Фуке, ваш покровитель, ваш друг и отец, по приказу короля арестован и брошен в Бастилию.

Продолжительный крик, исполненный ярости и угрозы, донесся до окна, перед которым стоял епископ, и этот крик вызвал в нем ответное чувство.

— Отомстим же за господина Фуке! — кричали в толпе наиболее пылкие. — Смерть королевским солдатам!

— Нет, друзья, нет, — сурово сказал Арамис, — нет, не надо сопротивления. Король — хозяин у себя в королевстве. Король — исполнитель божественной воли. Бог и король поразили господина Фуке. Склонитесь же пред волей господней. Любите бога и короля, поразивших господина Фуке. Не мстите за вашего господина, не стремитесь отомстить за него. Вы напрасно пожертвуете собой, напрасно принесете в жертву ваших жен и детей, ваше имущество, вашу свободу. Сложите оружие, друзья мои! Сложите оружие, раз таков приказ короля, и мирно расходитесь по вашим домам! Это я вас прошу об этом, это я настаиваю на этом, и, если без этого не обойтись, я приказываю вам это от имени господина Фуке.

В толпе, собравшейся под окном, прокатился продолжительный гул, порожденный гневом и ужасом.

— Солдаты короля Людовика Четырнадцатого проникли на остров, — продолжал Арамис. — Теперь между вами и ими было бы уже не сражение, а резня. Идите и забудьте о мщении. На этот раз я приказываю вам это именем господа бога.

Мятежники, безмолвные и покорные, медленно расходились.

— Но, черт подери! Что вы сказали! — воскликнул Портос.

— Сударь, — обратился к епископу Бикара, — сударь, вы спасаете здешних жителей, но не спасаете ни себя, ни вашего друга.

— Господин де Бикара, — молвил с исключительным благородством и такой же учтивостью ваннский епископ, — господин де Бикара, будьте любезны считать себя с этой минуты свободным.

— Чрезвычайно охотно, но…

— Но вы окажете этим услугу и нам, ибо, сообщив начальнику экспедиции, представляющему здесь короля, о покорности жителей острова, вы не преминете, конечно, рассказать ему и о том, как эта покорность была достигнута, и тем самым добьетесь и для нас какой-нибудь милости.

— Милости! — вскричал с горящими от гнева глазами Портос. — Милости! Но откуда вы взяли подобное слово?

Арамис резко дернул за локоть своего давнего друга, как он делал это не раз в незабвенные дни их молодости, когда хотел показать Портосу, что он допустил или собирается допустить какой-нибудь промах. Портос понял и замолчал.

— Я отправляюсь, — согласился Бикара, также несколько удивленный словом милость, слетевшим с уст гордого мушкетера, славные деяния которого он сам всего несколько мгновений назад так восхвалял.

— Отправляйтесь, господин де Бикара, — сказал Арамис, раскланиваясь с ним на прощание, — и, покидая нас, примите изъявление нашей глубокой признательности.

— Но вы, господа, вы, кого я имею честь называть своими друзьями, поскольку вы соблаговолили даровать мне это лестное право, что станется с вами? — спросил взволнованный офицер, прощаясь со старыми знакомыми и дуэльными противниками своего отца.

— Мы не уйдем отсюда.

— Но, боже мой! Приказ в отношении вас не оставляет места сомнению!

— Я ваннский епископ, господин де Бикара, и в наши дни епископа не расстреливают, как не вешают дворянина.

— Да, да, сударь, да, монсеньор, вы правы, конечно, вы правы; вы располагаете еще этой возможностью спасти свою жизнь. Итак, я отправляюсь к начальнику экспедиции. Прощайте же, господа, или, правильнее сказать, до свидания!

С этими словами офицер вскочил на коня, оседланного для него по приказанию Арамиса, и поскакал в том направлении, откуда донеслись выстрелы, прервавшие беседу обоих друзей с их благородным пленником.

Арамис посмотрел ему вслед и, оставшись наедине с Портосом, сказал:

— Итак, вы понимаете?

— Нет, клянусь честью, не понимаю.

— Разве Бикара не стеснял нас своим присутствием?

— Нет, ведь он славный малый.

— Согласен. Но разве необходимо, чтобы всему свету было известно о пещере Локмария?

— Ах, вот вы о чем! Это верно; теперь понимаю. Значит, мы спасаемся в нашей пещере.

— Если вы понимаете, — возбужденно проговорил Арамис, — в дорогу, друг Портос! Баркас ожидает нас, и мы еще не схвачены королем.