* * *

На следующий день я собралась с духом и ответила на один из бесчисленных звонков Мэтта. По сути, выбора он мне не оставил: оба телефона — и мобильный, и домашний — не умолкали буквально ни на минуту. Наш разговор сложно было назвать приятным, и кое-какими сказанными мной словами я не особенно горжусь. Возможно, мой бывший жених ничего лучшего и не заслуживал, но я надеялась по крайней мере, что все будет цивилизованно. Увы, когда один из собеседников на прощание орет другому: «Желаю всего наилучшего!» — и бросает трубку, цивилизованным это никак не назовешь.

Несколько дней, остававшихся до Рождества, казалось бы, сулили только хорошее. Праздник приближался, и я, хоть и не испытывала обычного энтузиазма, старалась изображать приподнятое настроение — ради отца. Однако вряд ли мне удалось его одурачить — обычным моим вопросом прямо от дверей, когда я возвращалась с прогулки или похода по магазинам, было: «Никто не заходил, не звонил?» Возможно, папа думал, что я жду новой весточки от Мэтта, и я не торопилась разрушать это предположение. На самом деле меня беспокоил не мой бывший жених, а Джимми. Я думала — а точнее, надеялась, — что он будет у нас более частым гостем. В реальности же я не видела и не слышала его с самого возвращения из Лондона.

Конечно, могли навалиться дела на работе, но серьезно — неужели так трудно взять трубку и позвонить? Или он жалеет, что и так потратил на меня слишком много времени? А может, я опять все неправильно истолковала, приняв дружеское участие за нечто совершенно иное?

Чтобы чем-то заполнить время, я каждый день старалась придумать себе занятие — когда устаешь физически, то времени задумываться просто не остается. Сделала перестановку в спальне. Дважды. Отдраила весь дом до невиданного блеска. Попробовала даже печь — сомнительная задача, если учесть, что до этого я почти не заглядывала в духовку. Вытаскивая противень за противнем с выпечкой разной степени съедобности, я видела немой, но вполне закономерный вопрос в глазах отца. Действительно, чего ради готовить как на полк, когда в рождественский вечер мы останемся вдвоем?

В кровать я падала совершенно измотанная, надеясь избавиться и от мыслей о Джимми, и от вновь вернувшихся странных снов и ночных галлюцинаций. Тщетно.

* * *

В один из предрождественских вечеров папа, появившись на пороге, втащил в гостиную невероятных размеров елку. Я, сидя у камина, подняла взгляд от кошки, с которой у нас дела потихоньку шли на лад. По крайней мере теперь она секунд пять сносила мои поглаживания.

— Мы ведь вроде не хотели наряжать в этом году?

— Знаю, — пропыхтел папа, волоча по ковру гигантское дерево, больше похожее на секвойю-недоростка. — И все же дом украсить не мешает. Устроить праздник, так сказать.

Я поспешно бросилась освобождать место в углу. Дерево оказалось таким высоким, что верхние ветки нависали под самым потолком.

— Побольше не мог найти? — съязвила я.

— В торговом центре она выглядела куда ниже.

— Оставь своего бедного отца в покое. Видела бы ты, как он тащил ее в гору.

Я обернулась так быстро, что хрустнуло в шее. Занятая елкой, я не заметила, что следом за отцом в комнату вошел Джимми.

— Спасибо, что подбросил, сынок, — откликнулся папа. — Я как чувствовал, что надо было ехать на машине.

— Не за что, — отмахнулся Джимми, но смотрел он при этом только на меня. Повисла долгая, почти граничащая с неловкостью пауза.

— Может быть, чаю? — предложил папа, уже на полпути к кухне.

Дождавшись, пока он уйдет, я проговорила:

— Смотри-ка, кто пришел. Я уж думала, мы тебя больше не увидим.

У него по крайней мере хватило совести смутиться.

— Прости, что не отзывался. Я получал твои эсэмэски, хотел перезвонить, но… — Он замолчал.

— Понимаю, на работе был занят.

— Нет, не в том дело. Я просто…

Это начинало мне надоедать. Он вообще собирается закончить хоть одну фразу?

— Отличная елка, — сказал Джимми, с преувеличенным вниманием рассматривая дерево.

Не знай я его хорошо, решила бы, что он нервничает. Но из-за чего — я не могла понять. Пока папа передавал чай, у меня была возможность как следует незаметно разглядеть Джимми. Похоже, не я одна плохо спала в последнее время, если судить по темным кругам у него под глазами.

— Так что, у вас есть, чем украшать? — кивнув на елку, спросил Джимми, когда его чашка опустела.

— Хочешь нам помочь?

— Нам? — переспросил папа. — Ну нет. Я свое дело сделал, остальное на вашей совести.

— Тогда я принесу коробку. Она на чердаке?

Я думала, что кто-нибудь из двоих или оба сразу вскочат с места и предложат свою помощь. Однако когда папа действительно начал подниматься, Джимми метнул на него предупреждающий взгляд.

— Ты же сама справишься? — утвердительно спросил он.

— Конечно, — ответила я, поняв неприкрытый намек, и вышла из комнаты.

Опуская чердачную лестницу и устанавливая распорку, я даже не заметила, что недовольно бормочу себе под нос, и опомнилась, лишь увидев горящие зеленые глаза Кицци, с любопытством наблюдавшей за мной с перил.

— Ты такая же, как они, — сказала я.

Кошка с высокомерным негодованием спрыгнула со своей обзорной точки и метнулась прочь.

Ясно, Джимми хотел избавиться от меня, чтобы поговорить с папой тет-а-тет. Наверняка сейчас пересказывает ему мою — возможно, немного сумасбродную — теорию, убеждая, что со мной далеко не все в порядке. Просто класс. Только отец перестал опекать меня как больную, поверив, что «амнезия» скоро пройдет, — на тебе, теперь опять начнет надо мной трястись! Такое предательство со стороны Джимми здорово меня разозлило. Конечно, я не просила его хранить молчание, но, казалось бы, после стольких лет дружбы мог бы и сам догадаться.

Треклятую коробку с елочными игрушками, как обычно, пришлось искать куда дольше, чем я думала. Пока я наконец обнаружила ее, убрала лестницу на место и спустилась, разговор между двумя мужчинами, о чем бы они там ни секретничали, был уже закончен. При моем появлении они уже делали вид, что обсуждают футбол, которым оба никогда не интересовались.

Когда я принялась открывать коробку, папа встал, преувеличенно зевая и потягиваясь.

— Пойду-ка я, пожалуй, спать.

Я в изумлении взглянула на висевшие над камином часы.

— Еще ведь даже девяти нет!

Он действительно покраснел, или в комнате просто было жарко натоплено?

— Правда? Ну да все равно. Иногда не мешает лечь пораньше. Доброй ночи, Рейчел. Пока, Джимми.

Дождавшись для верности скрипа лестничных ступеней под его ногами, я сердито набросилась на друга:

— Я знаю, что вы тут обсуждали у меня за спиной!

Джимми повел себя как-то странно — вместо ответа он замялся и… да, определенно щеки у него зарделись. Я даже вновь оглянулась на весело игравшее в камине пламя. Или у нас и впрямь слишком жарко, или происходит что-то в высшей степени подозрительное.

— Ты рассказал ему, так ведь? — добавила я, когда стало понятно, что Джимми ничего не хочет сказать в свою защиту. — Передал мою версию того, что случилось.

Смущенный румянец мгновенно сменился облегчением.

— А, вот ты о чем… Нет, конечно, нет! Я ни за что не стал бы!

Его голос звучал так искренно, что я тут же поверила.

— Тогда зачем ты отослал меня из комнаты?

Джимми смущенно моргнул, но ответил совершенно спокойно:

— Никто тебя не отсылал. Ты пошла за елочными игрушками.

Я сузила глаза и посмотрела на него долгим взглядом, наверняка памятным Джимми — я всегда так делала, когда мне что-то не нравилось в его словах. Однако на сей раз это не подействовало, рассказывать мне все он не собирался.

— Давай-ка начинать. Елка большая, не до утра же возиться.

Когда наряжаешь рождественскую елку, невозможно оставаться в плохом настроении. Есть что-то такое в мерцании огоньков гирлянд и блеске хрупких стеклянных фигурок, отражающих пламя камина, что буквально вытягивает из души все негативные эмоции, как бы сильно ты за них ни цеплялся. По просьбе Джимми я отыскала у папы диск с рождественскими песнями и организовала негромкий фон. Под музыку, работая в четыре руки в приятном необременительном молчании, мы иногда соприкасались пальцами, когда оба тянулись за одной и той же игрушкой. То ли нам обоим нравились яркие и цветастые, то ли это было лишним подтверждением того, как сходно мы мыслили.