Папа кивнул.

— Он поставил меня в известность, что намерен рассказать тебе о своих чувствах.

Так вот о чем они говорили, пока меня не было!

— Он в самом деле спрашивал твоего разрешения?! — изумилась я. От этого веяло чем-то старомодным, викторианским.

— Ну, не то чтобы разрешения. Просто спрашивал, как я считаю — готова ли ты услышать такое, достаточно ли оправилась или стоит еще подождать.

— И что же ты сказал?

— Сказал, что он и так прождал лишних двадцать лет — пора действовать.

— Вряд ли я была готова к такому признанию в три года.

— А сейчас?

Зачем спрашивать? Разве по моему лицу не видно?

— Сейчас счастливее меня нет на свете.

* * *

Я много лет не чувствовала себя благодарной Богу в рождественский вечер, но теперь все вдруг изменилось. Мы собирались на службу в церковь; Джимми, хоть и работал допоздна, успевал за нами заехать. Я дожидалась его, сидя у окна гостиной и глядя, как пушистые снежные хлопья понемногу укутывают дорогу и тротуары. Знакомый пейзаж на глазах превращался в идиллическую картинку с открытки. Я улыбнулась, любуясь тем, как привычные и даже скучные детали преображаются, укрытые белым искрящимся пологом. Я вообще последнее время постоянно улыбалась. Каждая минута с Джимми наполняла меня радостью и счастьем. Каждую минуту вдали от Джимми я либо думала о нем, либо с нетерпением ждала, когда наконец раздастся знакомый стук в дверь. Не знаю, как бы отец терпел мои вечные улыбки и задумчивые взгляды, если бы сам не радовался такому повороту событий. Он по-прежнему давал нам возможность подольше побыть вдвоем; по-моему, шестилетки и то ложились позже.

Папа вошел в гостиную, одетый по погоде в длинное пальто и шляпу.

— Еще не подъехал?

— Скоро будет, — ответила я. Неосознанная безмятежная уверенность моего тона заставила папу понимающе улыбнуться.

Падающий за окном снег прорезали яркие лучи фар, у дома остановилась машина Джимми. Подхватив пальто со стула, я, словно школьница, бросилась к двери.

Пока Джимми выходил из машины, я стояла на пороге, не замечая сыплющего в лицо снега, пораженная силой собственных чувств. Мы знали друг друга всю жизнь, и, казалось бы, они должны были разгореться ровно и постепенно, а не охватить нас вдруг ураганом пламени, которому мы отдались с беззаветной готовностью.

— Ты похожа на Снежную королеву, — шепнул Джимми, целуя снежинки на моем лице. — А почему не оделась? — пожурил он, беря у меня пальто, про которое я совсем забыла, и расправляя его передо мной. — Замерзнешь!

— Когда ты рядом, мне тепло, — с мечтательной улыбкой произнесла я, но все же просунула руки в рукава.

Джимми притянул меня к себе и поцеловал. Мы нехотя оторвались друг от друга, лишь когда сзади послышалось громкое «кхм» отца.

— Надеюсь, хотя бы в церкви вы сможете какой-то час сдерживаться, — укоризненно проговорил он.

— Будем стараться, Тони, — пообещал Джимми.

— Не переживай, пап, — добавила я, беря отца под руку и направляясь к машине, — я не опозорю тебя перед священником.

Вдоль дорожки, ведущей к церкви, были расставлены горящие свечи под стеклянными колпаками. Через открытые двери доносилось пение хора, приветствовавшего собиравшихся прихожан рождественским гимном. На мгновение я застыла, вбирая в себя эту минуту: заснеженный шпиль церкви, колеблющиеся огоньки, музыку и, конечно, близость любимого.

— Ничего прекраснее в жизни не видела, — выдохнула я.

Взгляд Джимми был направлен только на меня.

— Я тоже, — эхом откликнулся он.

Служба была невероятно трогательной; когда дети из местной школы зачитывали чистыми голосками отрывки из Библии, я прослезилась и украдкой полезла за платком, но Джимми уже подавал мне свой. Я промокнула глаза, не стыдясь переполнявших меня чувств. Нет ничего предосудительного в том, чтобы плакать от счастья.

На выходе из церкви отца остановил какой-то старинный друг, и мы остались одни. Джимми отвел меня чуть в сторону, пропуская остальных прихожан, торопившихся к машинам. Во время службы снегопад усилился, и ощутимо похолодало; даже в теплом пальто и шарфе я начала дрожать. Джимми, прижав меня к себе, озорно шепнул на ухо:

— Это же только, чтобы согреться, — значит, можно.

Церковь осталась за спиной, впереди возникло кладбище, и меня охватили непрошеные жуткие воспоминания. Я до того остро вновь ощутила страшный момент, когда стояла у могилы Джимми, что на мгновение забыла: он — живой и невредимый — здесь, рядом. Осторожно отстранившись и заметив боль в моих глазах, Джимми непонимающе повернулся в ту же сторону. Вид кладбища мгновенно подсказал ему, чем вызваны мои страдания.

— Так это там?…

Я молча кивнула. Джимми, посмотрев на двери церкви и увидев, что отец по-прежнему не появляется, взял меня за руку и мягко потянул за собой.

— Идем.

Я застыла как вкопанная.

— Ты серьезно?

— Посмотришь своими глазами. — Его взгляд светился любовью и пониманием.

Я содрогнулась.

— Нет уж. Однажды я уже была на твоей могиле, повторять не хочу.

Но, как и раньше, терпеливая настойчивость Джимми возобладала.

— Ее там нет, Рейчел. Ты убедишься.

Хотя идти было недалеко, я успела навоображать себе несколько жутких исходов нашей прогулки. К примеру, я все же нахожу могилу Джимми, поворачиваюсь к нему — а он пропал…

Я невольно задрожала. Сюжет с призраком — как раз к Рождеству. Чувство, что каждый шаг по хрусткой от мороза кладбищенской земле приближает к чему-то страшному, не отпускало.

— Где она была? — спросил Джимми негромко. Кто еще из живущих на земле когда-нибудь спрашивал о местонахождении собственной могилы?

— Вон там, — показала я. — За теми надгробиями.

Мягко, но решительно ведя меня за собой, Джимми зашагал к указанному месту. Я примечала на камнях знакомые надписи, и каждая живо вставала в моей памяти: эпитафии любимым супругам, бабушкам, отцам… На налитых свинцом ногах я подходила к месту, где покоился тот, кого я любила и кто отдал за меня свою жизнь.

Замерев на месте, я подняла взгляд. На секунду почудилось, что я вижу то же, что и тогда: искрящийся белый мрамор могильной плиты, почти осязаемый. Однако стоило мне моргнуть, как передо мной возникло пустое место с непотревоженной травой.

— Значит, здесь, — произнес Джимми со странной смиренностью в голосе.

Я кивнула. В горле вдруг встал ком.

— От эпитафии просто слезы наворачивались, — прошептала я. — «Безвременно ушел из жизни в восемнадцать лет. Нежно любимый сын и преданный друг. Наша память о тебе не умрет никогда».

Оказывается, эти слова врезались мне в душу так же отчетливо, как в мрамор надгробного камня.

— У меня сердце разрывалось — от тоски, от любви к тебе… Я как стояла, так и упала на колени рядом с тобой.

Джимми сделал вдруг быстрое движение — на секунду у меня мелькнула нелепая мысль, что он зачем-то буквально изображает сказанное мной. И только потом я поняла, что он опустился не на оба колена, а на одно. И его рука по-прежнему сжимает мою. Снежинки вихрились вокруг нас, словно в волшебном сне. Лицо Джимми, его глаза… До конца дней мне не забыть этой секунды.

— Рейчел… — нетвердо проговорил он.

— О Боже! — выдохнула я.

— Ты выйдешь за меня?

Ужасные воспоминания развеялись как туман. Джимми вновь спас меня силой своей любви, вытащив из цепких лап кошмара.

— Поверить не могу, — произнесла я, полуплача-полусмеясь. — Когда-нибудь я буду рассказывать внукам, как их дедушка делал мне предложение на кладбище!

Если в его глазах и была малейшая неуверенность, мои слова окончательно погасили ее.

— Так ты согласна?

Я опустилась на мерзлую землю рядом с ним и прошептала, почти касаясь его губ своими:

— О да.

Шесть недель спустя

Я спускалась по ступенькам медленно и осторожно, придерживая краешек длинного платья цвета слоновой кости. Папа ждал меня у нижней ступеньки, изо всех сил сдерживая расплывающуюся на губах улыбку. Однако когда он протянул ладонь и взял меня за руку, по его щеке крохотным бриллиантиком скользнула слезинка.