— Как?! Что?! Они… Я же думал, они в Америке!

— Да, но вы пригласили их в Амстердам, помните?

— Лидевью, ты знаешь, почему я уехал из Штатов? Чтобы никогда больше не встречаться с американцами!

— Но вы и сами американец.

— Да, похоже, что от этого никуда не деться, но этим американцам велите немедленно уйти. Объясните, что произошла ужасная ошибка, что приглашение преславного ван Хутена было риторическим и подобные предложения полагается воспринимать символически…

Мне показалось, что меня сейчас вырвет. Я посмотрела на Огастуса, не сводившего взгляд с двери: его плечи поникли.

— Я этого не сделаю, Питер, — ответила Лидевью. — Вы должны с ними встретиться. Вы обязаны. Вам нужно их увидеть. Вам нужно посмотреть, как много значит ваша работа.

— Лидевью, ты сознательно обманула меня, чтобы это подстроить?

Последовало долгое молчание, и наконец дверь снова открылась. Ван Хутен, по-прежнему щурясь, с равномерностью метронома крутил головой от меня к Огастусу.

— Кто из вас Огастус Уотерс? — спросил он. Огастус нерешительно протянул руку.

Ван Хутен кивнул и сказал:

— Вы закончили свои дела с этой цыпочкой?

Так я в первый и единственный раз увидела онемевшего Огастуса Уотерса.

— Я… — начала я, — кгхм, я Хейзел. Вот.

— Видимо, у юноши задержка развития, — объяснил Питер ван Хутен своей Лидевью.

— Питер! — возмутилась та.

— Н-ну что ж, — сказал Питер ван Хутен, протягивая мне руку, — так или иначе встретить таких онтологически невозможных созданий — редкое удовольствие.

Я потрясла его пухлую руку, после чего он обменялся рукопожатием с Огастусом. Я между тем гадала, что такое «онтологически», — мне понравилось слово. Надо же, нас с Огастусом зачислили в Клуб невозможных созданий на пару с утконосами!

Конечно, я надеялась, что Питер ван Хутен окажется человеком здравого ума, но мир не фабрика по исполнению желаний. Важно, что дверь нам открыли, я перешагнула порог и сейчас узнаю, что произойдет после окончания «Царского недуга». Этого мне хватит. Мы прошли за ван Хутеном и Лидевью мимо огромного дубового обеденного стола с двумя одинокими стульями в неприятно голую гостиную. Вылитый зал музея, только на пустых белых стенах ни одной картины. За исключением дивана и шезлонга, замысловатых конструкций из стали и черной кожи, комната оказалась пустой. Через секунду я заметила за диваном два больших черных мусорных мешка, полных и завязанных.

— Мусор? — тихо спросила я у Огастуса, думая, что никто больше не услышит.

— Почта от поклонников, — отозвался ван Хутен, усаживаясь в шезлонг. — За восемнадцать лет. Не открываю. Не могу. Ужасно боюсь. Ваши письма стали первыми, на которые я ответил, и видите, к чему это привело? Ей-богу, существование читателей во плоти я считаю совершенно неинтересным.

Вот и объяснение, отчего он ни разу не ответил на мои письма. Он их не читал. Я не поняла, для чего он вообще их хранит, да еще в совершенно пустой гостиной. Ван Хутен забросил ноги на оттоманку и скрестил шлепанцы, указав нам на диван. Мы с Огастусом сели рядом друг с дружкой, но не вплотную.

— Не хотите ли позавтракать? — спросила Лидевью.

Я начала говорить, что мы уже поели, когда ван Хутен перебил:

— Для завтрака еще слишком рано, Лидевью.

— Но они из Америки, Питер, для их организмов сейчас первый час.

— Тогда для завтрака уже слишком поздно, — сказал он. — Однако, раз уж в организме первый час и все такое, надо выпить по коктейлю. Ты скотч пьешь? — спросил он у меня.

— Пью ли я… Нет-нет, спасибо, не надо, — ответила я.

— А Огастус Уотерс? — спросил ван Хутен, кивнув на Гаса.

— Благодарю, я воздержусь.

— Тогда один бокал, Лидевью. Скотч с водой сделай. — И Питер обратился к Гасу: — Знаешь, как в этом доме делают скотч с водой?

— Нет, сэр, — ответил Гас.

— Мы наливаем скотч в бокал, призываем мысль о воде и смешиваем реальный скотч с абстрактной идеей воды.

— Может быть, сперва что-нибудь покушаете, Питер? — предложила Лидевью.

Он посмотрел на нас и прошептал драматическим шепотом:

— Она считает, у меня проблема с алкоголем.

— А еще я считаю, что солнце взошло, — отозвалась Лидевью, но все же подошла к бару, достала бутылку скотча, налила полбокала и принесла боссу. Отпив глоток, Питер ван Хутен выпрямился на своем шезлонге.

— Такой хороший скотч заслуживает, чтобы его пили в красивой позе.

Я сразу подумала о собственной позе и незаметно выпрямилась. Поправила канюлю. Папа всегда говорил, что о людях можно судить по тому, как они обращаются с секретарями и официантами. По этой мерке Питер ван Хутен был законченным уродом.

— Стало быть, вам нравится моя книга, — сказал он Огастусу после второго глотка.

— Да, — ответила я за Огастуса. — Мы, то есть Огастус, назвал встречу с вами своим Заветным Желанием, и мы смогли приехать, чтобы вы нам рассказали о дальнейшей судьбе героев «Царского недуга».

Ван Хутен ничего не сказал и отпил длинный глоток скотча.

Через минуту Огастус добавил:

— Ваша книга окончательно сблизила нас с Хейзел.

— Но вы же не близки, — заметил он, не глядя на меня.

— Это произведение почти окончательно сблизило нас, — сказала я.

Тогда он повернулся ко мне.

— Вы специально оделись, как она?

— Как Анна? — уточнила я.

Он молча смотрел на меня.

— Ну как бы да, — ответила я.

Он снова сделал длинный глоток и поморщился.

— Нет у меня проблемы со спиртным, — неожиданно громко объявил он. — Я отношусь к алкоголю, как Черчилль: могу отпускать шутки, править Англией, делать все, что душе угодно, но вот не пить не могу. — Он покосился на Лидевью и кивнул на свой бокал. Она взяла его и пошла к бару. — Только идея воды, Лидевью! — напомнил он.

— Да поняла я, — сказала она почти с американ ским акцентом.

Когда она принесла второй бокал, спина ван Хутена снова напряглась из уважения. Он сбросил шлепанцы. Ступни у него были на редкость уродливые. У меня на глазах Питер ван Хутен разрушал весь свой образ гениального автора, но у него были ответы.

— Кгхм, — откашлялась я. — Прежде всего разрешите вас поблагодарить за вчерашний ужин и…

— Мы оплатили им ужин? — спросил ван Хутен у Лидевью.

— Да, в «Оранжи».

— А, ну да. Благодарите не меня, а Лидевью: она наделена редкостным талантом тратить мои деньги.

— Мы очень рады, что вам понравилось, — сказала мне Лидевью.

— В любом случае спасибо, — произнес Огастус с едва уловимой ноткой раздражения в голосе.

— Ну, вот он я, — раздался голос ван Хутена через минуту. — Какие у вас вопросы?

— Э-э… — протянул Огастус.

— А по письму казался таким умным, — заметил ван Хутен Лидевью, имея в виду Огастуса. — Видимо, рак уже завоевал в его мозгу обширный плацдарм.

— Питер! — прикрикнула Лидевью.

Я тоже была шокирована, но одновременно меня странным образом успокаивало, что настолько неприятный человек не выказывает нам уважения.

— У нас действительно есть несколько вопросов, — произнесла я. — Я писала о них в моем и-мейле, не знаю, помните ли вы…

— Не помню.

— У него проблемы с памятью, — извиняющимся тоном сказала Лидевью.

— Ах, я был бы только рад, если б моя память ухудшилась, — огрызнулся ван Хутен.

— Итак, наши вопросы, — напомнила я.

— «Наши»! Надо же, королева какая, — сказал Питер, ни к кому в особенности не обращаясь, и снова отпил скотча. Я не знаю, каков скотч на вкус, но если он хоть немного напоминает шампанское, я даже представить не могу, как можно пить так много, так быстро и так рано с утра. — Тебе знаком парадокс черепахи Зенона?

— Мы хотели бы знать, что случится с персонажами после окончания книги, особенно с Анниной…

— Зря ты думаешь, что мне нужно выслушивать твой вопрос до конца, чтобы ответить. Ты знаешь философа Зенона? — Я неопределенно покачала головой. — Увы. Зенон жил до Сократа и, как считается, открыл сорок парадоксов в картине мира, предложенной Парменидом. Уж Парменида-то ты, конечно, знаешь? — спросил ван Хутен. Я кивнула: дескать, прекрасно знаю вашего Парменида — хотя понятия не имела, о ком идет речь. — Ну слава Богу, — сказал ван Хутен. — Зенон профессионально специализировался в поиске неточностей и избыточного упрощения у Парменида, что было несложно, потому что Парменид был демонстративно не прав везде и всегда. Парменид незаменим, как приятель, который на скачках всегда ставит не на ту лошадь. Но самый важный парадокс Зенона… Погодите, обрисуйте мне степень своего знакомства со шведским хип-хопом!