Повсюду меня преследовали одуряющие ароматы цветов. Посадки лилий и ирисов чередовались сплошными широкими полосами, а апельсины, зрелые и почти красные, свисали с деревьев. Лимоны оставались все еще твердыми и чуть зеленоватыми.

Со стен свисали плети кустарников и вьющиеся растения.

Вокруг меня собрались ангелы. Я осознал, что все это время именно я возглавлял шествие, я первым предпринимал любое движение, и это я объединял до сих пор всех вместе в этом саду, и теперь они ждали момента, когда я кивну головой.

– Я пытаюсь услышать голоса пленников, – объяснил я, – но ничего не слышу.

Я взглянул вверх, на более чем роскошные балконы и окна, на двойные арки, а местами и длинные крытые галереи – все они были богато украшены не присущей нашей архитектурной традиции филигранью.

Я видел, как трепещут знамена темно-красного цвета, испятнанного смертью. Впервые я взглянул на самого себя, на собственные сверкающие малиновые одежды.

– Будто свежая кровь, – прошептал я.

– Позаботься сначала о том, что должен сделать в первую очередь, – сказал Мастема. – Сумраки прикроют тебя, когда ты пойдешь к пленникам, но сперва ты должен наметить, кто станет твоими жертвами.

– Где они находятся? Вы подскажете мне?

– В соответствии с их преднамеренным кощунственным замыслом и по старинной строгой традиции они лежат под камнями своей церкви.

Раздался громкий резкий звук. Мастема извлек из ножен свой меч. Он указывал мне своим оружием, повернув голову, его красный шлем отсвечивал пламенем, солнечный блеск отражался на мраморном покрытии стен.

– Вон за той дверью, по лестнице. Церковь находится на третьем этаже, за левым поворотом.

Я направился к двери без дальнейшего промедления. Я ринулся по ступеням, следуя за каждым поворотом, мои сапоги стучали по камням. Я не следил, бегут ли за мной остальные, не выяснял, как они поступают, сознавал только, что они были где-то поблизости, ощущал их присутствие, словно чувствуя их дыхание у себя за спиной, хотя никакого дыхания быть не могло.

Наконец мы вступили в коридор, широкий и открывающий по правую руку вид на внутренний двор внизу под нами. Впереди расстилалась бесконечная лента роскошного коврового покрытия, густо затканного персидскими цветами, глубоко утопавшими в поле полуночной синевы. Неувядающее бескрайнее поле. Все дальше и дальше ковер устилал нашу дорогу, а затем свернул в сторону. В конце коридора показалось превосходно окаймленное небо, и на фоне его вдали виднелись зазубренные зеленеющие горные вершины.

– Почему мы остановились? – спросил Мастема.

Все они вдруг возникли передо мной наяву, в своих величественных, спокойных, словно застывших одеяниях, с вечно трепещущими крыльями.

– Эта дверь ведет в церковь, как тебе уже известно.

– Ты только взгляни на небо, Мастема, – сказал я. – Погляди на это синее небо.

– И о чем я должен подумать? – спросил один из моих хранителей своим монотонным отчетливым шепотом. Внезапно он приблизился ко мне вплотную, и я увидел, как его пальцы, безжизненные, словно пергаментные, невесомые пальцы, оказались у меня на плече. – Подумать о луговине, которой никогда не было на самом деле, и женщине, которая мертва?

– Неужели ты так безжалостен? – воззвал я, теснее прижимаясь к нему, так что мы соприкоснулись лбами; я поразился ощущению этого прикосновения и видом его опаловых глаз, которые рассмотрел теперь столь отчетливо.

– Нет, я не безжалостен. Просто я тот, кто напоминает, напоминает и напоминает.

Я повернулся к двери церкви. Я тянул за два огромных крюка, пока не услышал, как подался запор, и тогда я широко открыл одну створку, а затем и другую, хотя, зачем мне понадобился такой громадный и широкий проход, не понимаю и по сию пору. Может быть, он был предназначен для моего могущественного отряда помощников?

Пустынный величественный неф раскрылся передо мною, тот, что прошлой ночью был запружен толпой воющих от ужаса будущих доноров для этого жуткого Двора и где над головой у меня, на хорах, раздавалось самое древнее из погребальных песнопений.

Яростный солнечный свет теперь проникал сквозь эти дьявольские окна.

Я задохнулся от ужаса при виде перепончатых бесов, в таких немыслимых количествах украшавших растрескавшиеся, но каким-то чудом удерживавшиеся на местах осколки витражей из сверкающего стекла. Каким толстым, видимо, было такое стекло, сколь тщательно отшлифованными оказались его многочисленные грани, и сколь зловещими были выражения этих чудовищ с паутинообразными крыльями, злобно смотревших на нас, как если бы они ожили в сияющем свете дня и намеревались остановить наше продвижение.

Ничего нельзя было с этим поделать, оставалось лишь оторвать от них взгляд, смотреть себе под ноги и устремиться прочь. Я заметил в полу какой-то крюк, походивший на тот, который был ввинчен в пол в церкви моего отца, сравненный заподлицо в полукружье, вырезанном в камне, крюк из золота, тщательно сглаженный и отполированный, чтобы он не выдавался над уровнем пола и о него нельзя было зацепиться носком или каблуком. Сверху его ничто не прикрывало.

Он просто недвусмысленно указывал на местоположение главного спуска в склеп под церковью. Этот единственный мраморный узкий прямоугольник находился в центре церковного пола.

Большими шагами я устремился вперед, чтобы потянуть за этот крюк, – эхо от стука каблуков моих сапог гулко раздавалось по всей пустой церкви.

Что же остановило меня? Я увидел алтарь. В каждое мгновение солнечные лучи по-новому высвечивали фигуру Люцифера – гигантского красного ангела над безмерным, бескрайним морем красных цветов, казавшихся свежесрезанными, какими они были и в ту ночь, когда меня привезли в эту церковь.

Я увидел его и замер при виде его свирепых, горящих желтым пламенем глаз – прекрасных драгоценных камней, врезанных в толщу красного мрамора, – и заметил его клыки из белой слоновой кости, злобно оскаленные над верхней губой. Я увидел рядом с ним множество клыкастых демонов, расположившихся вдоль стен слева и справа от него самого, и все их глаза из драгоценных камней показались мне алчущими и сверкающими на свету.

– Это склеп, – сказал Мастема.

Я потянул за крюк изо всей мочи. Мне не удалось даже слегка сдвинуть с места эту мраморную махину. Человеку не под силу было поднять такую тяжесть. Понадобилось бы впрячь несколько лошадей, чтобы справиться с задачей. Я прочно обхватил крюк руками, дергал его со всей силой, но он оставался неподвижным. Это походило на жалкую попытку сдвинуть каменные стены свода.

– Сделаем это вместо него! – взмолился Рами-эль. – Давайте сделаем это сами.

– Это ведь ничего не значит, Мастема, это похоже на отпирание каких-нибудь дверей.

Мастема потянулся и мягко, весьма осторожно оттолкнул меня в сторону, я снова приземлился на ноги и спустя какой-то миг смог обрести устойчивое равновесие. Длинная узкая плита опускного люка медленно поднималась прямо у меня на глазах.

Меня поразила ее тяжесть. Ее толщина превышала два фута. Только наружная сторона была облицована мрамором, тогда как вся она была из более тяжелого темного камня. Нет, конечно, ни одно человеческое существо не смогло бы даже приподнять такой непомерный груз.

И теперь из разверзшейся пропасти внезапно появилось копье, будто выскочило благодаря потайной пружине.

Я отпрянул назад – никогда мне не случалось оказываться на краю гибели.

Мастема позволил плите откинуться в сторону. Пружины сразу подломились под ее собственной тяжестью. Свет наполнил пространство под нами. Множество новых копий поджидало меня – они сверкали на солнце, направленные под углом, параллельно уклону самой лестницы.

Мастема подошел к лестнице.

– Попытайся отодвинуть их, Витторио, – сказал он.

– Он не может. А если оступится и упадет, свалится в яму и угодит прямо на острия этих копий, – сказал Рамиэль. – Мастема, сдвинь ступени в сторону.

– Позволь мне отодвинуть их, – предложил Сетий.