Может быть, и душа ее была скромной? Примет ли ее ад, как сможет огонь поглотить каждый изящный член ее тела, как осмелится солнце опалить ее безукоризненно прекрасное лицо?
В чреве безвестной матери она когда-то спала и видела сновидения, и в руки безвестного отца отдали ее после рождения.
Что за трагедия привела ее к этой дурной, затхлой могиле, где головы ее сотоварищей медленно обгорали под воздействием терпеливого и равнодушного света?
Я обернулся к ним. Свой меч я опустил вниз, он покоился у меня на боку.
– Одному, я позволил лишь одному из них остаться в живых! – объявил я.
Рамиэль прикрыл лицо руками и повернулся ко мне спиной. Сетий продолжал смотреть на меня, но тряс головой. Мои личные хранители лишь пристально вглядывались в меня с обычным беспристрастием, как всегда. Мастема глядел на меня, безмолвно, скрывая все, что бы он ни думал обо мне, под непроницаемым выражением на лице.
– Нет, Витторио, – сказал он. – Как ты думаешь, для того ли эта скромная стайка ангелов Господа помогла тебе преодолеть все эти препятствия, чтобы позволить жить хоть одному такому созданию?
– Мастема, она любила меня. И я люблю ее. Мастема, она вернула мне жизнь. Мастема, умоляю тебя во имя любви. Я прошу тебя во имя любви. Все остальное здесь выполнено во имя справедливости. Но что я смогу сказать Господу, если убью и ее, которая любит меня и которую люблю я сам?
Ничто не изменилось в выражении его лица. Он продолжал смотреть на меня с неколебимым спокойствием. И тут я услышал ужасающий звук. Это рыдали Рамиэль и Сетий. Мои хранители обернулись к ним в некотором удивлении, а затем их мечтательные, нежные глаза снова с обычным выражением устремились на меня.
– Безжалостные ангелы, – горько промолвил я. – Ох, но это несправедливо, и я сам знаю это. Я лгу. Я солгал. Простите меня.
– Мы прощаем тебя, – произнес Мастема. – Но ты должен выполнить то, что обещал мне сделать.
– Мастема, можно ли ее спасти? Если она отречется… может ли она… остается ли ее душа по-прежнему человеческой?
Ни единого слова не услышал я в ответ. Никакого отклика не последовало.
– Мастема, пожалуйста, ответь мне. Разве ты не понимаешь? Если ее можно будет спасти, если я смогу остаться здесь с нею, может быть, мне удастся заставить ее вести себя по-другому, я смогу спасти ее – ведь у нее доброе сердце. Она молода и доброжелательна. Мастема, ответь мне. Можно ли спасти такое создание?
Без ответа. Рамиэль склонил голову на плечо Сетия.
– О, пожалуйста, Сетий, – умолял я. – Ответь мне. Может ли она быть спасена? Должна ли она погибнуть от моей руки? Что станется, если я останусь здесь с ней и вырву все дурное из нее с корнем, ее признание, ее окончательное отречение от всего, что она вообще когда-либо совершила? Разве между вами нет священника, который смог бы дать ей отпущение всех грехов? О Господи…
– Витторио, – послышался шепот Рамиэля. – Ты что же, залил свои уши воском? Разве ты не слышишь стенания узников, голодных, жаждущих? Ты даже до сих пор не освободил их из неволи! Или ты собираешься сделать это ночью?
– Я могу выполнить это. Я все еще могу сделать это. Но как смогу я оставить ее здесь в одиночестве, когда она осознает, что все остальные погибли, что все обещания Флориана и Годрика оказались на деле лживыми, что не существует ни одного способа вручить свою душу Господу?
Мастема, без малейшего изменения в выражении спокойного хладнокровного взгляда, медленно повернулся ко мне спиной.
– Нет! Не делай этого, не отворачивайся! – крикнул я.
Я ухватил его за шелковый рукав, под которым скрывалась мощная рука, и ощутил непреодолимую силу под этой тканью, под странной, сверхъестественной материей. Он взглянул на меня сверху.
– Почему ты не отвечаешь на мой вопрос?
– Ради любви к Господу нашему, Витторио! – неожиданно взревел он, и его голос заполнил весь объем склепа. – Неужели ты до сих пор ничего не понял? Мы не знаем!
Он вырвался от меня, насупив брови, во взгляде промелькнул гнев, а рука схватилась за эфес меча.
– Мы отнюдь не происходим из той породы, которой свойственно что-то когда-либо прощать вообще! – прокричал он. – Мы не созданы из плоти и крови, и, если в нашем понятии есть Свет, они называют его Тьмой, и это все, что нам о них известно!
В ярости он развернулся и прошагал к ней. Я ринулся за ним следом, оттаскивал его за руки, но не смог удержать от задуманного.
Он резко опустил руку, не обращая внимания на ее сложенные в мольбе ладони, и стиснул пальцами ее тонкую шею. Ее глаза, ослепленные, уставились на него в неописуемом ужасе.
– В ней есть душа человеческая, – шепотом произнес он. А потом отдернул руку, словно не хотел прикасаться к ней, не мог вынести подобного прикосновения, и отпрянул от нее, откинув меня в сторону, заставляя отступиться от нее, как и он сам.
Я разразился рыданиями. Солнце сдвинулось, и тени в склепе начали сгущаться. Наконец я отвернулся от нее. Полоса света над нами тускнела. Это все еще было роскошное, сияющее золото, но уже несколько побледневшее.
Мои ангелы все еще стояли в ожидании, собравшись вместе, терпеливо наблюдая.
– Я остаюсь здесь, с нею, – решительно произнес я. – Она скоро очнется. И я сообщу ей об этом, чтобы она смогла помолиться о Божьей милости.
Я понял сказанное уже после того, как вымолвил эти слова. Я понял сущность произнесенного, только пояснив его:
– Я останусь с ней. Если она отречется от всех своих грехов во имя любви к Господу, то сможет быть рядом со мной, и смерть придет, и мы не пошевелим пальцем, чтобы ее ускорить, и Господь примет нас обоих.
– Ты полагаешь, у тебя хватит сил, чтобы так поступить? – спросил Мастема. – А подумал ли ты о ней самой?
– Хотя бы столь малое я обязан сделать для нее, – отвечал я. – Я обязан. Я никогда не лгал вам, никому из вас. Никогда не лгал и себе самому. Она умертвила моего брата и мою сестру. Я сам тому свидетель. Несомненно, она убила и многих из моих родственников. Но она спасла меня самого. Она спасала меня дважды. Ведь убить просто, а спасти – сложнее!
– Ах, – вздохнул Мастема, словно я ударил его. – Это правда.
– И поэтому я останусь. Отныне я больше ничего не жду от вас. Я знаю, что никогда не смогу выбраться отсюда. А быть может, и ей самой такое не под силу.
– Не сомневайся, уж ей-то такое под силу, – сказал Мастема.
– Не бросай его, – сказал Сетий. – Забери его отсюда, даже против его воли.
– Никто из нас не может так поступить, и ты знаешь об этом, – ответил Мастема.
– Хотя бы выведи его из этого склепа, – умолял Рамиэль, – как если бы из пропасти, в которую он свалился.
– Но это вовсе не так, и я не могу.
– Тогда останемся с ним, – предложил Рамиэль.
– Да, давайте останемся с ним, – сказали оба моих хранителя, почти одновременно и одинаковыми приглушенными голосами.
– Пусть она встретится с нами.
– А откуда мы знаем, что она сможет? – спросил Мастема. – Как мы узнаем, что она пожелает с нами встретиться? Много ли раз случалось, чтобы человеческое существо могло увидеть нас?
Впервые он столь явно выказывал гнев. Он глядел прямо на меня.
– Господь сыграл с тобой недобрую шутку, Витторио, – горестно произнес он. – Он дал тебе таких врагов и таких союзников!
– Да, я понимаю это и буду просить его от всего сердца и ценой всех моих страданий о спасении ее души.
Я вовсе не намеревался закрывать глаза. Я точно это помню.
Но вся сцена событий совершенно переменилась. Груда голов лежала как прежде, а некоторые еще сморщивались, усыхали; едкий дым поднимался над ними, а свет над этой отвратительной грудой уже меркнул, хотя и по-прежнему оставался золотым – за сломанными ступенями, за зазубренными копьями…
И мои ангелы скрылись.