Я обернулся именно в тот момент, когда с низким неприятным звуком изнутри отодвинули засовы. Шумное эхо отразилось от темных стен. Зарешеченные окна наверху оставались темными.

Внезапно двери отворились с мягким звуком почти бесшумно хлопнули по стене, и я увидел прямоугольник внутреннего помещения, широкую, но неглубокую комнату, уставленную сверкающими холстами, сияющими великолепными красками в свете множества зажженных свечей, которых хватило бы и для епископской мессы.

У меня перехватило дыхание. Я крепко прижал Урсулу к себе, положил руку ей на затылок, чтобы обратить ее взгляд в нужном направлении.

– Вот там они оба – «Благовещения»! – прошептал я. – Видишь ангелов, коленопреклоненных ангелов, вон там и вон там, ангелов, вставших на колени перед Девой?

– Я вижу их, – произнесла она с благоговением в голосе. – Ах, они еще более прелестны, чем я ожидала увидеть! – Она сжала мне руку. – Не плачь, Витторио. Твои слезы могут быть оправданы лишь великолепием этих полотен – только им.

– Ты так считаешь, Урсула? – спросил я. Глаза мои настолько затуманились слезами, что я едва смог увидеть плоские фигуры коленопреклоненных Рами-эля и Сетия.

Но пока я пытался прояснить зрение, равно как и собраться с мыслями и проглотить болезненный ком в горле, это чудо – чудо, которого я боялся больше всего на свете, но при том страстно желал увидеть, которого столь жаждал, – наконец свершилось!

На полотне они проявились одновременно, мои одетые в шелка белокурые ангелы с нимбами над головами, чтобы высвободиться из плотных переплетений ткани самого холста. Они обернулись, сначала взглянули на меня, а затем стали перемещаться, уже не плоские изображения, но объемные фигуры, и в конце концов вышли за пределы картины и ступили на каменный пол мастерской.

По изумленному вздоху Урсулы я догадался, что она видела те же четкие стадии их чудодейственных превращений. Ее рука невольно притронулась к губам.

На их лицах не было ни гнева, ни печали. Они просто внимательно вглядывались в меня, но в их глазах я прочел всю силу порицания, с которой когда-либо сталкивался.

– Накажите меня, – прошептал я. – Накажите меня, лишите зрения, чтобы мне никогда не пришлось увидеть снова вашу красоту.

Очень медленно Рамиэль отрицательно покачал головой. И Сетий также согласился с ним. Они стояли рядом, как всегда босые, их роскошные одеяния казались слишком легкими для движений в густом воздухе, и они по-прежнему не сводили с меня глаз.

– Тогда как же вы поступите? – спросил я. – Чего я заслужил от вас? Почему же я могу видеть вас и даже теперь способен сознавать ваше великолепие? – Я снова сотрясался от детских, неудержимых рыданий, невзирая на то что на меня пристально смотрела Урсула, на то, что она с молчаливой укоризной пыталась сотворить из меня взрослого мужчину.

Я просто не мог остановиться.

– Как мне быть теперь? Как смогу я видеться с вами?

– Ты всегда будешь нас видеть, – спокойно, равнодушно проговорил Рамиэль.

– Всякий раз, когда посмотришь на одно из его полотен, ты увидишь нас, – сказал Сетий, – или увидишь подобных нам.

Их слова не содержали ни малейшего намека на осуждение. В них звучала все та же прелестная чистота и доброжелательность, которой они всегда одаривали меня.

Но на этом видение еще не закончилось. Позади них постепенно проступали мрачные черты обоих моих собственных хранителей, этой внушительной пары, словно выточенной из слоновой кости и облаченной в унылые синие одежды.

Какими жестокими показались мне их глаза, какими проницательными, какими презрительными, хотя и лишенными той страстности, какая свойственна обычным людям. Каким ледяным и отстраненным был их взгляд!

У меня дрожали губы. Я едва сдерживал крик. Ужасающий крик. Но я не осмеливался растревожить ночь, окружавшую меня, бесконечную ночь, повисшую над тысячами наклонных красночерепичных крыш, над холмами и сельскими окрестностями, в холодном свете бесчисленных звезд.

Внезапно все здание начало содрогаться. Оно сотрясалось, и все холсты, купающиеся в сверкающем свете пламенеющих свечей, заблистали великолепием, будто пробужденные содроганиями самой земли.

Мастема явился прямо передо мной, и мастерская, будто сметенная куда-то вдаль, расширилась, углубилась, и все менее значительные ангелы оказались где-то позади него, словно их снесло беззвучным неукротимым ветром.

Потоки света отражались его громадными золотыми крыльями, которые, постепенно расправляясь, заполонили все уголки все еще раздвигавшегося пространства, его красный шлем сверкал словно расплавленный. Мастема вынул из ножен свой меч.

Я отпрянул назад, заслонив собой Урсулу. Я подтолкнул ее к холодной, влажной стене и зажал там, у себя за спиной, надежно защитив простертыми назад руками, чтобы удерживать ее, чтобы ее нельзя, просто невозможно было отнять у меня.

– Ах, – сказал Мастема, кивая головой и улыбаясь. Меч был уже занесен вверх. – Стало быть, теперь ты готов провалиться в ад, лишь бы не видеть, как погибнет она!

– Именно так! – вскричал я. – У меня нет выбора.

– О нет, у тебя есть выбор.

– Нет, только не ее, не убивай ее. Убей меня и отправь туда, ладно, но дай ей еще один шанс…

Урсула рыдала у меня за плечами, пальцами вцепившись мне в волосы, ухватившись за них, словно видела в них свое единственное спасение.

– Отправь меня туда, и сейчас же, – решительно сказал я. – Давай, порази меня в голову, и я предстану перед судом Господа, чтобы умолять о ее спасении! Пожалуйста, прошу тебя, Мастема, убей меня, но пощади ее. Она не ведает, как просить прощения. Пощади ее хоть на этот раз!

Держа меч над головой, он протянул руку, схватил меня за ворот и дернул к себе. Я почувствовал, что Урсула прижалась ко мне. Он склонился надо мной и смотрел вниз своими лучезарными глазами.

– И когда она это постигнет и когда этому же научишься ты сам?

Что мог я ответить? Что мог я поделать?

– Я научу тебя, Витторио, – сказал Мастема тихим, кипящим от раздражения голосом. – Я научу тебя, чтобы каждую ночь в своей жизни ты знал, как просить прощения. Я научу тебя.

Я ощутил, что поднялся над землей, чувствовал, как мои одежды раздуваются ветром, чувствовал ее крошечные руки, ухватившиеся за меня, и тяжесть ее головы у себя на спине.

Нас тащили сквозь все улицы, и вдруг перед нами возникла громадная толпа из праздных смертных, только что вывалившаяся из винной лавки толпа пьяных, радостно гогочущих людей, огромное скопище распухших от непробудного пьянства лиц в развевающихся на ветру темных одеждах.

– Ты видишь их, Витторио? Ты видишь тех, которыми питаешься? – потребовал ответа Мастема.

– Я их вижу, Мастема! – отвечал я, пытаясь на ощупь схватить ее за руку, найти ее, удержать, защитить. – Я действительно вижу их, я вижу.

– Во всех и в каждом из них, Витторио, есть то, что я вижу в тебе самом, и в ней тоже: человеческая душа. Ты знаешь, что это такое, Витторио? Можешь ли ты представить себе это?

Я не осмелился ответить.

Толпа расползлась по всей освещенной луной площади и подтягивалась к нам ближе, хотя все еще оставалась беспорядочной.

– Некая искра Божьей воли, воплощающая всех нас в каждом из них, – выкрикнул Мастема. – Некая искра невидимого, едва уловимого, священного, таинственного – искра того, кто творит все сущее.

– О Господи, – воскликнул я. – Взгляни на них, Урсула, ты только взгляни на них!

Ибо каждый из них, будь то мужчина или женщина, невзирая на возраст – и старые, и молодые, – засветился вдруг расплывчатым, но устойчивым золотым сиянием. Некий свет исходил от каждого из них и окутывал каждую фигуру; каждый превратился в едва различимый световой силуэт, стал расплывчатым, почти прозрачным телом, при этом повторяющим очертания каждого человеческого существа. И всю площадь затопило золотое сияние.

Я взглянул вниз, на собственные руки, – их тоже обволакивала эта таинственная, невесомая субстанция, это восхитительно сверкавшее божественное присутствие, этот изысканный, неиссякаемый свет.