— И все волки в лесу сдохнут, — проворчала Совейз.

Очаровательный юноша в лиловом платье уселся на ближайшей бочке, поджал под себя длинные ноги и заметил:

— Увы, про меня опять все забыли.

— Ты ошибаешься, Чуз, и потому лучше тебе сидеть как можно тише, — отозвался Азрарн. — Эта женщина, в гневе своем, считает, что мало значит для меня. Если это так, то я здесь исключительно из-за тебя. Вообще я начинаю думать, что мои преследования становятся похожи на приставания покинутой возлюбленной.

— О да, — с наслаждением проговорил Чуз. — Это было бы, конечно же, просто великолепно. Но согласись, немного невежливо предаваться любовным утехам прямо здесь, да еще на глазах у прекрасной дамы. Нет, о таких радостях жизни нам, наверное, придется забыть, возлюбленный не-брат мой.

— Наверно, придется. Я обещал тебе войну, Чуз. А я держу свои обещания.

— Единый твой или мой жест сейчас, — невозмутимо заметил Чуз, — снесет с лица земли этот маленький город. А что станется с ее обликом после того, как наша битва будет окончена, просто страшно подумать. А ведь эта прекрасная госпожа тебе небезразлична. К тому же, ты никогда не сможешь истребить меня навсегда. Я появлюсь на свет заново с первым же безумством.

Азрарн поднялся на ноги. Он сделал шаг вперед, и вся тьма из угла переместилась вместе с ним. Но эта тьма горела огнями — плывущими в воздухе гнилушками и темным пламенем гнева Повелителя Ночи. Звезды горели в складках его плаща, отражаясь в драгоценных перстнях. В его глазах зарождались и умирали вселенные — чтобы возродиться снова. Очень тихо, так что ночь застыла, чтобы расслышать его слова, он произнес:

— Ты ранил то, что было дорого мне и пребывало под моей защитой. И ты должен заплатить за это.

— Я уже говорил тебе когда-то, — заметил Чуз, по-прежнему восседая на своей бочке, но уже во всем похожий на Олору, — в этом нет моей вины. Вини того, чье бормотание привело нас всех сюда этой ночью. Ибо Князь Судьбы недавно посетил нас в нашем лесу и выгнал оттуда. Вини себя. Вини Данизель, которая знала, что будет принесена в жертву и отказалась от иного жребия. Вини кого угодно, только не меня. Я — лишь орудие. — Чуз покачал золотой головой. Его лицо принадлежало Олору, но не имело никакого сходства с человеческим. Из каждой его черточки проглядывало огненно-черное существо. — Но я лгу. Ты знаешь, что я лгу. Это мой способ существовать в этом мире, невзирая на течение времени и изменения облика земли. Да, наверное, меня можно обвинить в ее смерти. Но даже если это и так, то почему вы все уверены, что я желал ее смерти? Даже такое безумное существо, как я, не может желать смерти столь прекрасному, невинному и мудрому созданию, как она. Но ни красота, ни мудрость, ни чистота не помогли ей изменить ни слова в Книге Судеб. И, вспомнив это, суди как хочешь, не-брат.

Соскочив с бочки, Чуз вплотную подошел к Азрарну. Глядя в его пылающие черным огнем зрачки взглядом не менее жутким, он проговорил:

— Ты не сможешь истребить меня. И оба мы окажемся одинаково безумны, если вздумаем воевать друг с другом. Если ты так жаждешь мести, вот он я, перед тобой, мсти, если хочешь и как хочешь. Я не спорю, это тоже безумие. Не меньшее, чем драка двух Повелителей Тьмы. Но помни, что ты делаешь это только потому, что я позволил тебе.

С губ Азрарна сорвалось проклятие. Все огни в погребе разом погасли. Чадящие фонари на улицах мигнули в последний раз, и город погрузился во тьму. И только звезды сияли в вышине неба, ибо им было все равно.

— Ты умен, Безумец, — сказал Азрарн в этой черной тишине. — Я не могу не признать это. Я принимаю твое предложение. Эта ночь пусть считается первой, следующая — второй, а на третью можешь ожидать моего ответа. И своей казни. Думаю, она не покажется тебе такой уж ничтожной, Чуз.

Последнее слово отзвучало в тишине, и на месте Князя Демонов возник столб темного пламени. Черный ветер загасил его, и ночь восстановила свою целостность.

И тогда наконец прошуршали крылья совы, донесся откуда-то лай собаки и лист, замерший в полете, достиг желанной земли. Из собравшихся над городом туч хлынул дождь. В его потоке стены и крыши домов казались красными, словно омытыми кровью.

* * *

— Если бы я была женщиной, я наверное сказала бы: «Что теперь с тобою будет?» И заплакала бы. Потому что он изобрел тебе какую-то немыслимую пытку, и послезавтра я лишусь тебя. Я не знаю, что он задумал. Но наверняка что-то ужасное.

— Если бы я был мужчиной, обнял бы тебя, как сейчас, и поцеловал бы твои волосы, вот так, и слезы, синие-синие слезы из твоих синих-синих глаз потекли бы прямо в мои глаза. И я сказал бы: «А что еще мог я поделать?»

— Почему ты убил мою мать?

— А разве я убивал твою мать?

— Почему ты подчинился моему отцу?

— А разве я ему подчинился?

— Лгун и глупец.

— Разве эти слова — о нас? Время бесконечно и оно принадлежит нам. Любовь и смерть лишь фигуры на нашей доске.

— Ты был мне отцом, ты был мне братом, ты был мне возлюбленным. Если бы я была женщиной, если бы я была ребенком, я могла бы плакать. О, пожалуйста, пусть я научусь плакать!

3

Два дня и одна ночь оставались им. И что им было делать в эти последние мгновения, оставшиеся до конца света? Бессмертные и всемогущие, они могли растянуть или изменить время, но заставить его повернуть свое течение вспять или остановиться неподвластно даже Повелителям Ночи.

Их дом был полон народу, огней и музыки. Их развлекали, их забавляли, их проводили через тысячу врат удовольствий, им воздавали царские почести. Кто-то из их колдовских слуг так и остался потом на земле в человечьем облике, а кто-то превратился в лягушек и сов, наполнивших темный лес.

Их дом стоял пуст, тих и темен. Совейз пекла хлеб из серой муки и трав. Чуз, окончательно утративший сходство с Олору, хотя сохранивший его облик, ломал еловые ветви для постели и рубил дрова для очага. Вплетя в волосы полевые цветы, они сидели за скудной трапезой, которая в любой момент могла обернуться роскошным пиршеством — стоило им только захотеть.

На вторую ночь, когда начался отсчет тех часов, которые остались до разлуки, они отправились в лес. Все озера сверкали, словно наполненные звездами, все ночные звуки превращались в нездешнюю музыку. Все дневные птицы очнулись от сна и распевали для них этой ночь. Они лежали на шелке мягких трав бок о бок и заново изучали друг друга. И говорили друг другу все те слова, которые говорят друг другу любовники перед долгой разлукой.

На третью ночь, после их скромного крестьянского ужина, они снова ушли в лес, но на этот раз заперли дом и не оставили в нем света. Они забрались в самую чащу, где царила вечная ночь, где не появлялись ни птица, ни зверь, ни человек, ни демон — они были первыми. И там они сели на черную мертвую землю и стали ждать Азрарна.

Они ждали долго, очень долго — или, быть может, Азрарн, Князь Демонов заставил их думать, что они ждут уже целую вечность. Луна забралась высоко в черное небо, и тонкий ее бледный лучик пробился к любовникам и разогнал кромешную тьму.

Тогда Совейз спросила устало:

— Как ты думаешь, что он уготовил тебе?

— Я могу только догадываться. Но я думаю, что то самое, о чем он говорил мне уже много лет назад.

— Это страшно?

— Наверное. Смотря с какой точки зрения.

— Перестань говорить как человек. Отвечай мне как Чуз, Повелитель Тьмы, мой паж, мой господин.

— О, моя возлюбленная, душа моей несуществующей души, рассвет моей ночи.

— Замолчи. Я хочу, чтобы ты отказался. Иначе я не буду ни душой твоей, ни рассветом.

— Это невозможно. То, что должно произойти, должно произойти.

— И что же тогда будет говориться о тебе в легендах? — спросила Совейз с горечью. — Что ты, Повелитель Тьмы, принял судьбу из рук какого-то Ваздру — только потому, что убил его возлюбленную?

— Ага, а что же случилось с «ты убил мою мать»?