Совейз сжала зубы и швырнула в пруд первый попавшийся под руку камень. Лицо Зирека дрогнуло и исчезло.

— Ты говорил, что я найду здесь мою собственную судьбу, Кешмет. Так где же она?

В ответ на это, хоть и без всякого вмешательства извне, исчезло и отражение Кешмета. А вместе с ним и сам Князь Рока.

Губы Совейз искривились в улыбке. Похоже, вся ее родня сговорилась дурачить ее, по крайней мере, все ее не-родичи-мужчины.

Синегривый лев носился по небу. На вкус белые призрачные голуби оказались похожими на дым от горящего сахара, и каждый раз попадая в пасть, бесследно исчезали. Но льву нравилось гоняться за ними в полуденном небе пустыни.

Совейз брела по занесенным песком улицам города. Она тщательно избегала тех мест, в которых бывала с матерью. И к могиле тоже больше не вернулась.

Когда солнце укоротило тени, а воздух над плитами начал дрожать, Совейз зашла во двор одного из храмов и прилегла в тени каменного портика. Ей приснился Зирек, в одеянии жреца, с тяжелым нагрудником, усыпанном драгоценными камнями. О цвете его глаз было сложено немало легенд, в них говорилось, что его глаза были подобны воде в глубоком озере, где отражается зелень деревьев — или зеленым морским волнам в синих сумерках. Но в сне Совейз у Зирека были темные глаза, почти черные, страшные и пустые. Он разлепил бескровные губы и холодно промолвил: «Сердце мое было полно добра, но про меня сочинили столько злых сказок, что мне пришлось оправдывать их. Я причинил много зла. Забудь голос своей матери, которая говорила тебе, что Азрарн любит эту землю, что он создал первого кота просто для собственного удовольствия, ради той радости, что приносят в дом кошки. Посвяти себя злу, как это сделал я. Никто не может противиться своей судьбе. Она бежит впереди, позади и вокруг тебя. Она — это дыхание и кровь.»

— И где же теперь, — спросила его Совейз в своем сне (совсем человеческом сне, не таком, как ее обычные сны Ваздру), — где же теперь ты бесконечно творишь это свое зло, чтобы умилостивить беспощадную судьбу?

— Теперь я не творю ни добра, ни зла, теперь я никто и ничто. Не злодей и не маг. Я не знаю, кто я, у меня нет лица, нет имени, нет власти.

— Откуда же тогда ты знаешь обо мне?

— Я ничего о тебе не знаю. Это ты знаешь обо мне.

Когда Совейз проснулась, солнце почти село. Она призвала к себе крылатого льва и они улетели на закат, изливавший на них потоки кроваво-красного света. Они летели прочь от Белшаведа, прочь от всех земель, к самому краю мира, туда, где два моря встречаются у берега земли и становятся единым океаном.

Она заявила, что никогда не будет искать его, никогда не выкажет должного уважения и почтения, во всяком случае, не раньше, чем все раки охрипнут от свиста, моря станут травой, а трава — огнем. «Не раньше, чем боги спустятся на землю, чтобы целовать следы смертных в дорожной пыли.» И Азрарн тогда ничего не ответил ей.

А теперь Совейз стояла на берегу моря и вызывала магическое видение, и видение обретало контуры и формы, становясь явью по ее слову.

Там, где два моря сталкивала свои волны, чтобы стать океаном, вода расступилась и вскинулась вверх зелеными побегами. Они росли все выше и выше, и синяя зелень воды превращалась в зеленую синь степи, колышущейся под влажным ветром. А с берега на эту степь нападало и шипело у кромки травяного моря яростное пламя, пожирающее само себя, ибо каждая травинка над обрывом стала рыжим язычком пламени, живым и голодным. А через всю эту картину всеобщего безумия протянулась сверкающая лестница, соединив море и небо. По траве побежала торная пыльная дорога, на ней возник человек в истрепанной всеми ветрами одежде. У человека глаза вылезали на лоб и рот распахивался в беззвучном возгласе изумления, потому что с неба к нему сошло нечто, не имевшее вида мужчины или женщины, но благое и сияющее, словно радуга. Достигнув последней ступеньки лестницы, божество упало в пыль и принялось покрывать ее поцелуями.

Близился восход луны, хотя ее бледного лика и не было видно за сплошной пеленой туч. Озаренный светом горящей травы, прямо из земли поднялся столб темного пламени. Совейз опустилась на колени, сложила руки на груди и склонила голову, замерев в позе наивысшего самоуничижения.

Столб достиг штормового неба, соединив его с землею не хуже сверкающей лестнице. Но появилось из него вовсе не божество. Тьма сгустилась и съежилась, сделавшись оторочкой черного плаща. Капюшон качнулся из стороны с сторону — пришелец оглядывал творение Совейз.

— Прекрасная шутка, — сказал он. — Ты — настоящая Ваздру. И отныне ты сможешь творить любые катаклизмы, поражая своей мощью небо и землю. Тебе осталось лишь произнести внятно и раздельно: «Я признаю, что провинилась перед тобой.»

И Совейз, по-прежнему не поднимаясь с колен и глядя в пылающую траву, внятно и раздельно произнесла:

— Я признаю, что провинилась перед тобой.

Азрарн прищелкнул пальцами, и ветер взвил и разметал травяное море, дав дорогу соленой воде. Лестница исчезла, божество развеялось облачком тумана. Язычки пламени взметнулись вверх и снова стали травой. Лента пыльной дороги взметнулась вверх и превратилась в сияние луны, восходящей в ясном ночном небе.

Совейз по-прежнему стояла на коленях.

— Ну, ты оказалась достаточно умна, чтобы вызвать меня, не теряя достоинства, — сказал Азрарн. — Чего ты хочешь?

— Я хочу принять твою волю, — бархатным голосом проговорила Совейз. — Я хочу искупить свою вину. Я покорна и почтительна. Я — твоя рабыня.

— О ты, изменившая свое сердце, — так же мягко проговорил Азрарн. — Скажи мне, почему ты сделала это?

Вот тогда Совейз подняла глаза и взглянула на него с неожиданной гордостью и вызовом. Она совсем не походила на рабыню.

— У меня нет выходя, — неприязненно сказала она. — ты создал меня для своих целей. И я хочу исполнить то, для чего предназначена.

— Ты научилась ненавидеть людей?

— Те, кого я любила или ненавидела, недостижимы ни для любви моей, ни для ненависти. Я никого не люблю. Я ни к кому не питаю ненависти. Но я почтительна. Я послушная дочь. Я обрезала волосы и оставила цветы на могиле моей матери. И теперь я на коленях пред тобою.

— Встань, — сказал Азрарн.

Отвернувшись от нее, он воззвал к ночи, и ему навстречу вышел крылатый лев. Грива его была в беспорядке, шерсть вздыблена, а перья взъерошены. Когда началась буря, он с радостным рычанием помчался навстречу ветру, и тот немного потрепал огромного зверя. На его жемчужной шкуре искрилась звездная пыль — казалось, он успел долететь до луны, выкупаться там в сияющих звездным светом сухих морях, и вернуться обратно. Подойдя к Совейз, он сел на землю и начал вылизываться.

Тогда Азрарн воззвал второй раз, и со стороны моря показалась колесница. Отлитая из прочной бронзы, она вся была покрыта серебром. Украшавшие ее жемчужины сияли ярче, чем звезды, а россыпь сапфиров на спицах колес могла синевой поспорить с морскими волнами. Черные агаты смотрели из жемчуга, словно зрачки гигантских глаз. Впряженная в колесницу тройка лошадей имела шерсть черную, как агаты, жемчужно-белые копыта и синие, как сапфиры, длинные хвосты и гривы. Возница-ваздру сжимал поводья, сотканные, казалось, из лунного света. Лошади, разметав испуганные волны, ворвались из ночи на притихший берег, и стали, как вкопанные. Остановив лошадей, Возница взглянул на своего господина, перевел глаза на Совейз — и в его черных зрачках отразилось восхищенная почтительность. Он соскочил с колесницы, приветствовал Азрарна так, как должно Ваздру приветствовать своего государя, а затем отвесил девушке глубокий поклон. Ее еще никто не знал среди Ваздру, и потому высокородный демон просто отдавал должное ее красоте, а также тому, что она стояла рядом с его повелителем.

Азрарн взошел на колесницу. Повернув лицо к Совейз, он промолвил:

— Я знаю, что у тебя нет настоящей власти превратить море в траву, но твоя иллюзия была столь великолепна, что другие могут поверить в обратное. Это вряд ли понравится морскому народу. Поэтому нам лучше уйти отсюда как можно скорее.