Моргейна вспомнила, с каким жаром Ланселет излагал свои взгляды на искусство ведения войны. Если Артур разделяет этот энтузиазм и готов трудиться заодно с Ланселетом над созданием конных отрядов, тогда, пожалуй, воистину придет время, когда все саксонские полчища будут выдворены из этой земли. Тогда воцарится мир — мир более славный и продолжительный, нежели легендарные две сотни лет римского мира. А если Артуру суждено владеть мечом Авалона и реликвиями друидов, тогда последующие годы и впрямь окажутся чудесным правлением… Как-то раз Вивиана назвала Артура королем из легенды, владельцем легендарного меча. «И в этой земле вновь будет править Богиня, а не мертвый Бог христиан с этими его страданиями и смертью…» Девушка погрузилась в грезы и очнулась лишь тогда, когда Моргауза легонько встряхнула ее за плечо.

— Да ты совсем засыпаешь, дорогая моя, ступай в постель, мы тебя не осудим, — промолвила она и послала собственную прислужницу помочь Моргейне раздеться, вымыть ей ноги и заплести волосы.

Моргейна заснула глубоко и крепко и снов не видела, словно усталость многих дней навалилась на нее разом. Проснувшись, она с трудом вспомнила, где находится и что произошло; знала лишь одно — на нее накатила неодолимая тошнота, ее вот-вот вырвет, так что ей просто необходимо выбраться наружу. Но когда девушка выпрямилась, чувствуя, как звенит в ушах, рядом стояла Моргауза, твердо и вместе с тем ласково поддержав племянницу, она увела ее обратно в шатер. Вот такой она запомнилась Моргейне с раннего детства: то сама доброта, а то колкая и резкая. Моргауза вытерла Моргейне вспотевший лоб влажным полотенцем, а затем уселась рядом, приказав прислужнице принести для гостьи чашу вина.

— Нет-нет, не хочу, меня снова затошнит.

— Пей, — строго приказала Моргауза, — и попытайся съесть вот этот кусочек хлеба, он совсем сухой, так что тошноты не вызовет, а сейчас тебе хорошо бы чем-нибудь живот наполнить. — И со смехом прибавила:

— Вот уж воистину, то, что у тебя в животе, все эти неприятности на тебя и навлекает.

Сгорая со стыда, Моргейна отвела взгляд.

Голос Моргаузы вновь зазвучал мягко, по-доброму:

— Да ладно тебе, девочка, все мы через это прошли. Ты беременна — что из этого? Не ты первая, не ты последняя? А отец-то кто — или мне лучше не спрашивать? Видела я, как ты поглядываешь на пригожего сынка Вивианы, это он счастливец? И кто бы тебя осудил? Нет? Стало быть, это — дитя костров Белтайна? Так я и думала. А почему бы и нет?

Моргейна стиснула кулаки: добродушная прямота Моргаузы задела ее за живое.

— Мне он не нужен, вот вернусь на Авалон — и знаю, что сделаю!

Моргауза встревоженно глянула на гостью.

— Ох, дорогая моя, а надо ли? На Авалоне охотно примут дитя Бога, к тому же ты — из королевского рода Авалона. Не скажу, что я такого никогда не проделывала: я же тебе говорила, я ревностно заботилась о том, чтобы рожать детей только от Лота, но это вовсе не значит, что я спала одна все то время, что он проводил на войне. А почему бы, собственно, и нет? Вот уж не верю, что он всякий раз засыпал в одиночестве! Но одна старая повитуха как-то раз мне рассказывала — а уж она-то свое дело знала, поверь мне! — дескать, женщине ни в коем случае не следует избавляться от первого ребенка, иначе она того и гляди повредит себе чрево и другого уже не выносит.

— Я — жрица, а Вивиана стареет, не хочу, чтобы это мешало мне исполнять обязанности в храме. — Но, едва выговорив эти слова, Моргейна поняла, что скрывает правду: женщины Авалона продолжали трудиться вплоть до последних нескольких месяцев беременности, а тогда другие жрицы охотно делили между собою их работу, чтобы будущие матери могли хорошенько отдохнуть перед родами, а после они даже успевали выкормить своих детей грудью, прежде чем их отсылали на воспитание. Воистину, зачастую их дочери воспитывались жрицами, как, скажем, Игрейна. Да и сама Моргауза до двенадцати лет росла на Авалоне как приемная дочь Вивианы.

Моргауза понимающе оглядела собеседницу.

— Да, думаю, каждая женщина проходит через нечто подобное, когда впервые носит во чреве дитя — чувствует себя точно в западне, злится, понимает, что не в силах ничего изменить, боится… Я знаю, что так было с Игрейной, так было и со мной, наверное, таков удел всех женщин. — Моргауза обняла Моргейну, притянула ближе. — Но, милое дитя мое, Богиня добра. По мере того как дитя у тебя во чреве подрастает, Богиня вложит в твое сердце любовь к нему, даже если тебе дела нет до мужчины, заронившего в тебя семя. Дитя, я вышла замуж в пятнадцать лет за мужчину гораздо старше себя; и в тот день, когда я впервые поняла, что беременна, я готова была в море броситься — мне казалось, что юность моя погибла и жизнь кончена. Ах, да не плачь же, — промолвила она, поглаживая мягкие волосы Моргейны, — скоро тебе станет лучше. Я сама терпеть не могу расхаживать с огромным животом и весь день пустяками заниматься, точно дитя в свивальниках, но время пройдет быстро, а от грудного младенца столько же радости, сколько боли сулят роды. Я родила четверых и от пятого бы не отказалась, а уж как часто я мечтала, чтобы вместо одного из сыновей родилась дочка! Если ты не захочешь растить своего ребенка на Авалоне, я возьму его на воспитание — как тебе такое?

Моргейна со всхлипом перевела дыхание и отстранилась от плеча Моргаузы.

— Прости меня — я тебе праздничное платье слезами вымочила…

— Если ничего хуже с ним не стряслось, так и это пустяки, — пожала плечами Моргауза. — Видишь? Тошнота проходит, до конца дня ты будешь чувствовать себя отменно. Как думаешь, Вивиана отпустит тебя ко мне в гости? Ты можешь вернуться в Лотиан вместе с нами, если захочешь, — ты же не видела Оркнеев, а смена места пойдет тебе на пользу.

Моргейна поблагодарила утешительницу, но сказала, что ей должно вернуться на Авалон, но, перед тем как ехать, ей нужно пойти повидаться с Игрейной.

— Я тебе не советую с ней откровенничать, — промолвила Моргауза. — Она такой святошей сделалась, что в ужас придет — или по крайней мере сочтет своим долгом ужаснуться.

Моргейна слабо улыбнулась: конечно же, она не собиралась доверяться Игрейне, да, собственно говоря, и никому другому тоже. Прежде чем Вивиана хоть что-то узнает, узнавать будет уже нечего. Моргейна была благодарна тете за добрый совет и дружеское участие, но следовать ее наставлениям не собиралась. Девушка яростно твердила про себя, что вправе решать сама: она — жрица и во всех своих поступках должна исходить из собственного здравого смысла.

На протяжении всего прощания с Игрейной — вышло оно весьма натянутым и то и дело прерывалось звоном треклятого колокола, скликающим монахинь к службе, — Моргейна думала о том, что Моргауза куда больше похожа на мать, запомнившуюся ей с детства, нежели сама Игрейна. Игрейна постарела, преисполнилась сурового благочестия, и девушке показалось, что распрощалась она с дочерью с явным облегчением. Моргейна знала: возвращаясь на Авалон, она возвращается домой, теперь у нее в целом мире нет иного дома.

Но если и Авалон больше для нее не дом, что тогда?

Утро только занималось, когда Моргейна потихоньку выскользнула из Дома дев и побежала в болота за Озером. Она обогнула Холм и вышла в небольшой лесок; если посчастливится, она отыщет то, что ей нужно, прямо здесь, не углубляясь в туманы.

А что именно ей нужно, Моргейна отлично знала: один-единственный корешок, затем кора с одного кустарника и две разные травы. Все это не составляло труда найти на Авалоне. Можно было, конечно, взять их из кладовой в Доме дев, но тогда ей пришлось бы объяснять, зачем, а Моргейна предпочла бы избежать этого. Ни к чему ей поддразнивания и сочувствие товарок, лучше она сама все отыщет. Девушка неплохо разбиралась в травах и знала ремесло повитухи. К чему ей полагаться на кого-то еще, если все можно сделать самой?

Одна необходимая ей трава росла в садах Авалона, Моргейна загодя сорвала втайне, сколько нужно. Что до остальных, за ними придется отправиться в леса. Моргейна зашла уже довольно далеко, прежде чем осознала, что в туманы так и не углубилась. Оглянувшись, девушка поняла, что забрела в неведомую ей область Авалона. Что за безумие! Она прожила на Авалоне больше десяти лет, она знает здесь каждый бугорок и холм, каждую тропку и едва ли не каждое дерево. Быть того не может, чтобы она заблудилась на Авалоне, и, однако же, это правда: она забрела в густую чащу, где старые деревья смыкались теснее, нежели ей доводилось когда-либо видеть, и повсюду росли кусты и травы, которых она отродясь не встречала.