Он поднял револьвер на уровень груди испанца. У Сери подогнулись колени. Он упал на пол, беззвучно шепча слова молитвы.
— Нет! — вскричал редактор, бросаясь к двери. Но дуло револьвера остановило его.
— Сэр, — произнес незнакомец, и голос его понизился до шепота. — Ради Бога, не принуждайте меня убивать вас.
— Я не позволю вам совершить здесь злодейское убийство! — побледнев от бешенства, кричал редактор, порываясь к двери. Вельби удержал его за руку.
— Бросьте! Он говорит серьезно… Мы бессильны что-либо противопоставить.
— Нет, можете, — невозмутимо возразил незнакомец, и его револьвер опустился.
В дверь постучали.
— Скажите, что вы заняты, — потребовал человек в маске. Его револьвер снова поднялся на застонавшего от страха Сери.
— Убирайтесь! — крикнул редактор. — Я занят.
— Наборщики ждут, — доложил из-за двери голос посыльного.
— Что, по-вашему мы можем сделать? — спросил редактор.
— Спасти жизнь этому человеку.
— Каким образом?
— Дав мне честное слово, что, отпустив нас, вы не поднимете тревоги и четверть часа не будете выходить из этой комнаты.
— Кто мне даст гарантию, что, выйдя отсюда, вы не убьете его?
— А кто даст мне гарантию, что вы не поднимете тревоги, как только я выйду отсюда?
— У вас будет мое честное слово, — сухо заявил редактор.
— А у вас мое, — прозвучало в ответ, — в надежности которого сомневаться не приходится.
Редактор колебался. В его руках была величайшая сенсация. Еще минута, и он узнал бы от Сери тайну Четырех. Даже теперь отчаянная попытка могла бы спасти положение. Наборщики ждали… Но револьвер, по-видимому, был в смелой и твердой руке. Редактор уступил:
— Я протестую, но принимаю ваши условия. Тем не менее, предупреждаю вас: ваш арест и казнь неизбежны.
— Сожалею, — с легким поклоном ответил незнакомец, — что не могу согласиться с вами. Неизбежна только смерть. Идем, Сери, — обратился он к испанцу. — Даю вам слово, что вам пока ничто не угрожает.
Сери покорно склонил голову и, глядя под ноги, направился к двери.
Человек в маске открыл дверь и осторожно прислушался. В это мгновение редактора осенила идея.
— Послушайте, — произнес он. — Когда вернетесь домой, вы можете написать для нас статью о себе? Можете умолчать о стесняющих вас подробностях, но рассказать об идеях… о самой организации…
— Сэр, — с оттенком восхищения в голосе ответил незнакомец. — Вы, вижу, истинный газетчик. Статья вам будет прислана завтра.
Двое из Четырех переступили порог и скрылись в темном коридоре.
Глава 6. НАКАНУНЕ
Кроваво-красные плакаты, охрипшие крики газетчиков, аршинные заголовки, громадные столбцы жирного шрифта на газетных страницах возвестили на следующий день всему миру о едва не состоявшейся поимке Четырех. В поездах и трамваях, потрясая газетными листами и давя друг друга, люди горячо обсуждали, что бы они сделали, будь они на месте редактора «Мегафона». Всех волновало одно: исполнят ли «Четыре Справедливых Человека» свое намерение убить завтра министра иностранных дел?
И не было удивительным, что самые серьезные и почтенные газеты обсуждали заявление Сери и его похищение из редакции «Мегафона».
«…Довольно трудно понять, — писал „Телеграф“, — почему, держа в своих руках злодеев, некоторые журналисты из желтого и дешевого листка отпустили их, предоставив им возможность безнаказанно покушаться на жизнь министра Короны… Правда, в нынешние времена, к сожалению, не все, что появляется на страницах некоторых газет, следует принимать на веру. Но если действительно эти отчаянные люди явились вчера ночью в редакцию одной из лондонских газет, то совершенно непонятно, почему…»
В полдень Скотленд-Ярд опубликовал объявление:
«1000 фунтов награды.
Разыскивается по подозрению в принадлежности к шайке, называющей себя «Четыре Справедливых Человека», Мигуэль Сери, он же Сэмон, он же Ле Чико, испанец, не говорящий по-английски. Рост 5 футов 8 дюймов. Карие глаза, черные волосы, небольшие черные усы, широкое лицо; белый шрам на щеке, старая ножевая рана на теле. Коренастое телосложение.
Объявленная награда будет выдана тому или тем, кто даст полиции возможность установить, что названный Сери действительно принадлежит к шайке Четырех, и позволит полиции арестовать его».
Итак, можно было предположить, что, получив в три часа утра сведения от редактора «Мегафона» и его помощника, Скотленд-Ярд по прямому проводу немедленно снесся с Испанией. Важные лица были ночью подняты в Мадриде с постели, спешно в полицейских архивах наведены справки о Сери, и подробная его биография в то же утро по телеграфу была сообщена энергичному начальнику английской полиции.
Сэр Филипп Рамон сидел за письменным столом в своем доме на Портлэд Плэс, с трудом стараясь сосредоточить мысли на лежавшем перед ним письме.
Он писал своему управляющему в Брэндфелл, где находилось громадное имение, служившее ему местом отдыха в свободные от политической деятельности месяцы.
У сэра Филиппа не было ни жены, ни детей, ни близких родных. «Если этим людям удастся осуществить их намерение, вы увидите, что я подумал в своем завещании не только о вас, но и о всех, кто верно и преданно служил мне», — писал он.
Постоянный шпионаж раздражал его. Все эти люди, исполненные преувеличенного доброжелательства к одной стороне и враждебности к другой, вызывали в нем столь неприятное чувство, что постепенно личный страх как бы растворился в раздражении. Мысль ею была непреклонна, воля твердо направлена на проведение намеченной меры. Он решил до конца бороться с Четырьмя и доказать неустрашимость министра Короны.
«Было бы бессмысленно, — писал он в статье, озаглавленной „Личность на службе Общества“ и появившейся в печати несколько месяцев спустя, — и чудовищно предполагать, что случайная критика безответственных и некомпетентных людей может в какой-либо мере повлиять на точку зрения члена правительства относительно его обязанностей перед миллионами граждан своей страны. Министр должен быть орудием, облекающим в осязаемые формы чаяния и пожелания тех, кто ждет от него не только проведения мер по улучшению их быта или устранению затруднений в международном торговом обороте, но также защиты своих интересов, не связанных непосредственно с торговыми делами… Одним словом, министр Короны, правильно донимающий свой долг, перестает быть человеческой личностью и превращается в лишенную человеческих чувств силу, преданную служению обществу».
У сэра Филиппа не было тех качеств, которые создают популярность. Он был человеком железной воли, честным и добросовестным. Чувства и страсти в нем были заменены задачами и целями. В кабинете его боялись.
Когда он устанавливал точку зрения на тот или иной предмет, ее непременно разделяли его товарищи по кабинету.
Четыре раза за его короткое пребывание у власти распространялись слухи о переменах в составе правительства, и каждый раз из правительства уходил министр, точка зрения которого не совпадала с точкой зрения министра иностранных дел.
Он отказался поселиться в казенной квартире № 44 на Даунинг-стрит и оставался жить на Портлэд Плэс, откуда каждое утро ездил в министерство, проезжая мимо Конных Гвардейцев в одно и то же время, когда башенные часы отбивали десятый удар.
Частная телефонная линия соединяла Портлэд Плэс с кабинетом министра на Даунинг-стрит. Сэр Филипп желал возможно меньше иметь связи с роскошной официальной резиденцией, о которой жадно мечтали виднейшие члены его партии.
По мере того, как приближался решительный день, полиция все упорнее настаивала, чтобы он переселился на Даунинг-стрит.
Там, говорили полицейские, легче будет защитить министра от покушения. Дом № 44 они хорошо знали. Подступы к нему легко охранять, а, главное, можно избежать опасного переезда с Портлэд Плэс в министерство иностранных дел.
