Всё это очень интересно. Однако Осипчук выносит и кладёт перед нами две металлические коробки. С этого момента я не могу смотреть вокруг, я вижу только их. Это КИП-5 – кислородный изолирующий прибор, или, иначе, легководолазный скафандр, принятый на флоте. Соперник наших аппаратов, наш враг.

Очень странное чувство. Я впервые вижу своего врага не в книге, где он изображён схематически, скелетно, а в натуре. Нужно признать, выглядит он гораздо внушительнее, гораздо умнее и тоньше. Он не кажется ни тяжёлым, ни громоздким. Всё в нём точно выверено, подогнано, удобно.

Я вспоминаю наш аппарат. Совсем недавно он казался мне чудом техники, достижением конструкторской мысли. Кустарщина. В сравнении с этой обтекаемой; до предела отшлифованной конструкцией он выглядел бы как автомобиль начала XX века рядом с современной гоночной машиной.

Нехорошо, конечно, но этой блестящей металлической штуке я завидую самой чёрной завистью. Особенно, когда Осипчук открывает крышку и начинает объяснять. Своё дело он знает до тонкостей. Он рассказывает подробно, и я с ужасом убеждаюсь, что каждый изгиб, каждый самый маленький выступ, какая-нибудь малозаметная насечка на гайке имеют своё строгое и точное назначение. Детали выверены, подогнаны, проверены. Всё для удобства, для безопасности. Ничего лишнего. В этой до предела облегчённой, сжатой в коробке конструкции сконцентрирована высшая целесообразность.

Вытянутый, изящный баллон с кислородом. Не верится, что он свободно выдерживает 150 атмосфер – 150 килограммов на каждый квадратный сантиметр. Редуктор – действительно чудо техники. Миниатюрная игрушка, с точностью часового механизма выполняющая свою задачу: пропускать кислород из баллона в дыхательный мешок, снижая по пути давление со ста пятидесяти до нескольких атмосфер. Вводы и выводы, манометр, крепления, даже металлический «чехол» аппарата – все это великолепно по замыслу, безупречно по выполнению.

Если бы аппарат был хоть немного хуже… Глупая мысль. Тысячи людей пользуются этим аппаратом. Он охраняет их жизнь. Они ему верят. И я верю. Сейчас, когда я смотрю в чёрную глубину трюма, мне совсем не страшно. Такой аппарат не подведёт.

– А что у вас за прибор? – спрашивает Осипчук.

О скафандре он рассказывает добросовестно, но без особой охоты. Не так уж интересно сотни раз повторять одно и то же.

Гена достаёт блокнот, набрасывает схему конструкции и начинает объяснять. С первых же слов Осипчук схватывает идею. Всего несколько вопросов, и он знает аппарат, по-моему, не хуже нас. Я не берусь судить, спускался ли он на 200 метров. Но звание водолаза-инструктора он носит не даром – за это я ручаюсь.

Он слушает и кивает – конечно, из вежливости. Сейчас он скажет какую-нибудь резиновую, ни к чему не обязывающую фразу. Вроде: «Ничего, интересно». И вдруг он гудит:

– Здорово! Главное – в принципе здорово! Приносите сюда, будем испытывать. Под мою ответственность.

Он гудит ещё что-то. Но я уже не слышу. Как он это сказал: «главное – в принципе». Именно – в принципе!

Всякая давно существующая вещь красива. Это естественно. В неё вложены талант, опыт и ум тысяч людей – конструкторов, технологов, рабочих. На протяжении многих лет её изучали, искали недостатки, находили и устраняли их. Думали: что ещё можно улучшить. Улучшали. Вещь доводили, дотягивали до идеала. Она и в самом деле близка к идеалу – отлитая в металле душа человеческая!

Близка к идеалу. Это хорошо, конечно. Но это и плохо. Ведь идеал – потолок, предел. А мысль не может, не должна остановиться. Иначе застой, смерть. Мысль будет стучать, бить в потолок, ломать пределы. И выйдет за них. Так птенец пробивает клювом скорлупу и выходит на свободу. Так рождается новое.

Оно ещё очень слабо. Оно, как гадкий утёнок, неуклюже, неприглажено, оно только учится ходить. Но это новое уже умеет что-то такое, чего не умеют его блестящие, отглаженные веками соперники. Рядом с великолепными парусниками – каравеллами, бригантинами, клиперами – первый пароход Фультона казался смешным и грубым. Но он уверенно шёл против ветра…

Пройдут годы, может быть, десятилетия. Новое сделается привычным – принцип оденут в бархат конструкции. Красота станет видна невооружённым глазом. А где-то уже будет стучать «утёнок», пробивая скорлупу. Очень важно уловить этот негромкий стук. Голос будущего.

– Внимание, спуск!

Я отрываю от палубы тяжёлую, в свинцовых подмётках, ногу и роняю её на ступеньку лестницы. Первая ступенька. Вторая. Третья. Вода нежно и упруго подхватывает меня, а вслед гудит, грохочет труба:

– Не волноваться. Беречь кислород.

Свинцовые подошвы тянут глубже. Светлая полоса исчезла, я под водой. Ещё ступенька, и я на дне трюма. «На грунте», – как сказал бы водолаз, если бы дело происходило в море.

Дёргаю сигнальный конец: «Всё в порядке». Сверху мне отвечают – сигнал принят. Теперь можно оглядеться, сообразить, что к чему.

Оглядываюсь – темно. Вернее, мутно, всё как бы в тяжёлом густом тумане. С трудом различаю: пусто, вблизи ничего постороннего, вода. Можно двигаться. Делаю несколько шагов и возвращаюсь. Всё-таки страшно уйти далеко, ещё потеряешь лестницу.

Аппарат давно включён – только теперь я это понимаю. Не чувствуется ни тепла, ни лёгкого привкуса перекиси. Немного труднее дышать. Как в противогазе. Во время войны нас немало гоняли в походы с противогазами. Да мы и сами пробовали. Интересно, хотя и жарко. Тут жары нет, приятно. И особое чувство: пусть в трюме, но под водой.

Даже гордость, пожалуй. Природа ограничила возможности человека. Поставила его в узкие рамки. А он вырвался. Создал жёсткие скафандры, батискафы. И вот этот небольшой аппарат, в котором спрессована земная атмосфера.

Наверное, впервые в жизни я чувствую, что дышу. Скафандр работает по замкнутому циклу. В дыхательном мешке есть небольшой (несколько литров) запас обыкновенного воздуха. Этим воздухом я и дышу, в сущности.

В процессе дыхания часть кислорода расходуется – превращается в углекислый газ и воду. Выдыхаемый воздух проходит через поглотительный патрон. Здесь вода и углекислый газ улавливаются, а воздух идёт дальше. Это особый воздух, бедный. Количество азота в нём не изменилось, так как азот не расходуется при дыхании и не поглощается в патроне. Но кислорода стало меньше.

Теперь воздух не заполняет дыхательный мешок целиком. Чуткий прибор сейчас же отзывается на это. Даёт команду лёгочному автомату, тот впускает из баллона недостающее количество кислорода, восстанавливая нормальный состав воздуха. Азот, следовательно, просто «крутится» в системе, разбавляя кислород до безопасной концентрации.

Часто поступают иначе: продувают дыхательный мешок кислородом, «выгоняя» из аппарата азот. Но Осипчук считает, что лучше этого не делать. Так решаются сразу две задачи. С одной стороны, обеспечивается безопасность при спусках на значительную глубину. С другой – человек не тащит на себе «балласт», сотни литров бесполезного азота…

«Беречь кислород», – вспоминаю я. Осипчук объяснил, как это делается. Нужно дышать спокойно и ровно, избегая глубоких или частых вдохов. Иначе дыхательный мешок переполняется, и кислород уходит зря. Узнать это довольно легко. Когда кислород уходит, вода над головой становится «газированной».

Смотрю, пузырьки газа бегут вверх. Стараюсь дышать ровнее. Непривычное занятие. На земле я просто дышал, не задумываясь. Теперь пробую думать. Получается ещё хуже, дыхание сбивается. Вспоминаю сказку о сороконожке. Она легко справлялась со всеми своими ногами, пока не стала объяснять, как это делается…

Чувствую, конец подрагивает. Сверху сигналят. Но что? Я не считал рывки верёвки и, конечно, ничего не понимаю. Прошу повторить. Ага, предлагают вернуться. Даю сигнал согласия, нахожу лестницу и начинаю подъём.

Идти вверх труднее. Особенно тяжело выходить. Ноги наливаются свинцом и как будто прилипают к воде. Хватаюсь за какую-то толстую палку и стягиваю шлем. Вижу смеющееся лицо Осипчука – это его рука.