– Ну как? – спрашивает Смолин.

– Очень хорошо, – отвечаю я весело. – Только кислорода, наверное, много растратил.

– Да нет, – гудит Осипчук. – По первому спуску вполне. Другой раз новичок так волнуется, что за десять минут транжирит баллон. А вы ничего, спокойненько.

После меня спускается Гена. Потом, тряхнув стариной, сам Смолин.

– Значит, приносите свой, – говорит на прощание Осипчук. – А насчёт удостоверения не сомневайтесь, выправим.

Легко дышать на земле.

Данил Данилович ни о чём не спрашивает. Он всё понимает, старый инженерный волк. Смолин сначала спорит. Он убеждён, что для первого испытания наша конструкция вполне годится. Тем более, Осипчук предложил…

Именно поэтому мы твёрдо стоим на своём. В нашем кругу (работники Отдела – это уже наш круг) мы можем испытывать хоть детскую ванночку. Но нести скафандр на посмешище… Нет, мы категорически против.

– Верно, – коротко говорит Д.Д.

Смолин разводит руками. Ладно, если все против, он не настаивает.

– Теперь держитесь, – предупреждает Д.Д. – Буду гонять по всем правилам.

Он, кажется, думал, что мы завтра же придём с новой конструкцией. Но мы видели своего противника и, честное слово, кое-чему научились. В наш язык прочно вошёл вопрос: «А если?..»

– Давай поставим здесь клапан, – говорю я. – Для гарантии.

– А если клапан откажет? – спрашивает Гена.

Клапан отменяется.

– По-моему, прибор для определения запаса перекиси не нужен, – думает он вслух. – Проще взять резерв – лишние пол-литра.

– А если скафандром будет пользоваться новичок? – напоминаю я. – Он за десять минут израсходует и запас, и резерв…

Гена что-то ворчит о сосунках, которым нечего соваться в водолазное дело. Однако спорить не о чём: прибор нужен.

Доводка. Самая тяжёлая, кропотливая и неблагодарная из всех работ. Бывает, что гениальная идея осенит тебя за пятнадцать минут, ну, скажем, за полчаса. Ты и все вокруг видят: совсем недавно идеи не было, а теперь есть. Очень эффектно. Взлёт мысли, озарение, поэзия.

Потом начинается проза. Расчёт вызывает серьёзные сомнения в том, что идея действительно гениальна.

К тому же она никак не хочет укладываться в конструкцию. Почему-то, согласно справочникам, в распоряжении человечества нет нужных для неё материалов. А те, что есть, недостаточно прочны и много весят. Гениальную идею приходится сдать в архив до лучших времён…

Бывает, хотя и не часто, что идея проходит испытание. Однако самое худшее – доводка – ещё впереди. Доводка – борьба с мелочами. Никаких внешних эффектов. Бьёшься неделю, месяц, год, результатов не видно. Где-то добавилась узенькая скоба, где-то удалось уменьшить диаметр отверстия, изменить наклон с 60 градусов на 45.

– М-да, – говорят знакомые, с удивлением рассматривая два совершенно одинаковых чертежа (чертежи почти одинаковые, но никто, кроме авторов, этого не замечает). – Работали восемь месяцев? М-да, конечно… А как та идея? Жалко… Такая, знаете ли, поэтическая идея… Такая яркая…

Скафандр усложняется. Был один чертёж, теперь их много. Чертежи деталей. Чертежи узлов. Сборочные чертежи. Общий вид аппарата. Вырывы. Разрезы. Спецификации.

Параллельно мы продолжаем изучать кислород. На этом настоял Гена.

– Хватит нам неожиданностей, – сказал он.

Теперь мы читаем другие книги. О дыхании. О работе на большой высоте и под водой. О кислородных приборах. О водолазных спусках. И ещё мы занимаемся основами конструирования, технологией металлов, технологией машиностроения, ОСТами и ГОСТами.

Эти предметы проходят в институте. Но нам нужно не просто пройти. Экзамен будет под водой, где трудно подбросить шпаргалку и поздно заглядывать в книгу.

Мы изучаем их, хотя и добросовестно, но без особого энтузиазма. Для нас это предметы вспомогательные, что-то вроде лестницы, которая позволит нам подняться в сверкающий мир нового. Однако проходят месяцы, и мы обнаруживаем, что в сухих строчках ГОСТов спрессована величайшая инженерная мудрость. Мудрость, которая копилась веками и позволяет людям разных эпох и стран понимать друг друга, создавать машины и процессы, имеющие «прописку» по всей Земле…

Мы по-прежнему часто бываем в Отделе изобретений. Занимаемся обычными делами. Гена чертит, я составляю описания. Смолин поглядывает на нас озадаченно, ему хочется спросить о скафандре, поторопить. Но он молчит. И Д.Д. молчит – спокойный, замкнутый, непроницаемый.

Молчим и мы. Теперь всё будет иначе. Работа идёт к концу. Ещё несколько дней, и на стол Д.Д. ляжет проект. Проект, в котором всё учтено и рассчитано, который мы будем защищать до конца. Потом принесут аппарат.

Я представляю себе этот момент. Стук. Открывается дверь, и Татаринов вносит скафандр. Не жалкое изделие кустарей-одиночек, а настоящая машина для подводных спусков. Удобная, сверкающая, обтекаемая.

И вдруг…

Мы в бане. Точнее, в отдельной ванной комнате. Посторонних, естественно, нет, все свои – Смолин, Д.Д., я. Мы одеты, как обычно, и стоим. Гена в трусах лежит под водой, в ванне.

Д.Д. невозмутим. Я слегка волнуюсь, но держусь уверенно. А Смолин нервничает. Он бегает вокруг ванны, наклоняется, поглядывает на секундомер.

– Ну, хватит, – просит он. – Слышишь, Гена, вылезай. Достаточно.

Гена лежит.

– Данил Данилович! Володя! – кричит Смолин. – Что вы стоите? Давайте его вытащим. Может, ему плохо…

– У него спокойное лицо и глаза открыты, – флегматично отвечает Д.Д. – К тому же он может сам вылезти.

– Но вы понимаете, пять… пять с половиной минут… Он уже побил мировой рекорд. Гена, я тебя прошу, скажи, что ты жив. У меня больное сердце!

– Сергей Петрович, не беспокойтесь, – уговариваю я. – Он же не может говорить, он же под водой.

– А что мне от того? – плачущим голосом спрашивает Смолин. – Пусть сделает знак.

Гена высовывает из воды ногу и энергично трясёт ею в воздухе. Смолин приходит в восторг.

– Шесть минут под водой, и хоть бы что! – восклицает он. – Подумать только, какие перспективы. Володя, сколько мировой рекорд?

– Меньше шести. Точно не помню, но меньше.

К концу седьмой минуты Гена начинает шевелиться. Он поворачивается на бок, ещё раз высовывает ногу (хотя теперь его никто не просит) и, наконец, вылезает сам.

Смолин набрасывает на него простыню. Прикрываясь ею, Гена делает несколько глубоких вдохов. Я вижу, ему трудно, но он старается скрыть. Впрочем, Смолин всё равно ничего не видит. Он слишком увлечён.

– Семь минут пятнадцать секунд, – бормочет он. – Перекрыть мировой рекорд… И кто, мальчишка, без тренировки…

– Ну как? – спрашивает Д.Д.

Он, как всегда, спокоен. Однако чувствуется, что семь с лишним минут под водой без прибора даже на него произвели впечатление.

– Хорошо, только немного скучно. – Гена уже отдышался и может говорить.

Отвечает он так, будто перекрывать мировые рекорды – дело для него обычное, чуточку скучноватое.

В другое время я обязательно показал бы ему кулак. Но тут я любезно подаю ему туфли и поправляю воротник. Конечно, мы этого ожидали. И всё-таки больше семи минут…

Мы выходим. Впереди торжественно следует Смолин, держа под руку Гену. За ними, задумчиво попыхивая папиросой, – Д.Д. Шествие замыкаю я, неся небольшой, но довольно тяжёлый свёрток. В свёртке – нечто, тщательно укутанное в тряпку, а потом в газету. Это «нечто» до поры до времени скрыто от людских глаз, оно помогло нам установить мировой рекорд. Даже между собой мы говорим «оно». На этом настоял Смолин. Там, где дело касается изобретений, некоторая сдержанность, даже секретность отнюдь не решает.

По пути Смолин задерживается возле человека в морской фуражке. Начальник бани. Именно начальник – ни директоров, ни заведующих моряки не признают. И фуражкой он подчёркивает тот факт, что ему доверено руководство одним из флотских объектов. Сегодня – это баня, завтра, может быть, корабль…