Он поднял глаза и посмотрел на себя.

Тот, другой он, сидел за небольшим столиком, на столике пара микрофонов, бутылка газированной воды, невысокая стопка книг, пустой стеклянный стакан. Тот, напротив, что-то говорил, и он стал вслушиваться в слова, и слова аккуратно и точно объяснили ему всё.

Да, это он, говорящий о своей новой книге. Это он, известный, возможно пока модный, а может уже и культовый писатель, и сидящие здесь перед ним люди, внимательно записывающие его слова — все они журналисты. И он один из них, с этим дурацким блокнотом и карандашом, сдавленным до боли в пальцах.

Тогда он поднял вверх руку и стал ждать, и в это время почувствовал, как чёрная вата вновь взялась за него. Вот она вцепилась в ступни и поползла по ногам, словно змея по стволу дерева, вот она тронула косточки лодыжек. Когда вата добралась до икр, он, тот он, слегка устало указал на него рукой.

Уже почти не чувствуя ног, он поднялся и сдерживая волнение, спокойным, но громким голосом назвал газету, названия которой до этого никогда не существовало в его мозгу.

Он, тот он, устало кивнул головой, ожидая очередного вопроса.

— Как же вы всего этого добились?

Вата мягкими коготками вцепилась в горло и он вновь провалился в неё, и вновь стал падать, глупо размахивая руками, и не в силах всё это остановить или хоть как-то изменить. Господи, понял он, я возвращаюсь. Я не умер, я возвращаюсь в жизнь, туда, к киоску у почты, к ничего не значащей улыбке продавщицы, к своим миллиардам клеток. Или в свою одну клетку?

Вата и тьма исчезли в секунду, но ощущение падения никуда не исчезло, и в приступе страха он попытался за что-нибудь ухватиться, но вокруг ничего не было. Здесь же где-то должен быть киоск, судорожно думал он, хватаясь за прозрачный воздух.

Очнулся он от дрожи. Дрожь била отовсюду, сотрясая его тело, рывками, неуклюже. Он с трудом вдохнул глоток кислорода и почувствовал под языком маленькое инородное тело. Совершенно инстинктивно он выплюнул его.

— Что вы, что вы? — услышал он испуганный голос.

Он открыл глаза и посмотрел на знакомое лицо. Откуда я его знаю, спросил он себя, и тут же ответил. Это та продавщица из киоска, только без отвратительной улыбки, ненастоящей, как обитое дермантином кресло.

— Это же таблетка — говорила она плаксиво — Не выплёвывайте, пожалуйста. А то вдруг умрёте.

— Я давно умер — сказал он, и устало улыбнулся.

Продавщица хотела вызвать скорую помощь, но он отказался. Да не такой уж я старый, повторял он ей, пока она наконец-то не успокоилась. Да и не с сердцем это вовсе. Скорее всего обморок. Самый обычный обморок, разве у вас такого не было? Она кивнула головой.

Он уверенно поднялся с газона, поблагодарил её ещё раз за сочувствие и помощь, и пошёл домой. Она догнала его через минуту и протянула журнал. Он взял его и снова поблагодарил. Она ещё долго смотрела вслед ему, так полностью и не успокоившись, и совершенно не зная, как к нему относиться, то ли ненавидеть за доставленное переживание, то ли просто жалеть.

А он медленно шёл по знакомому пути, по которому всегда ходил на работу и с работы, в магазин и из магазина домой. Справа возле канавы остатки спиленного дерева, в семьдесят втором доме живёт молодая семья, а этот старый высокий тополь вот уже пятнадцать лет обещают спилить, трава возле забора снова выросла, нужно вырвать, где же я был, и был ли вообще?

Он вошёл во двор, закрыл калитку, присел на порожек и спрятал лицо в ладонях.

Какая чушь, думал он вглядываясь в темноту ладоней, зачем она?

Двадцать последних лет я вставал каждое утро и шёл на работу, я жил, забыв обо всём, о том, что было недоступно. Зачем желать невозможного?..

…Он устало посмотрел на журналиста, и вдруг в нём что-то кольнуло, глубоко, в самом его центре. Он приподнялся, словно стараясь получше разглядеть глаза того, кто задал очередной вопрос. Но в глазах стоявшего в недоумении с поднятой рукой он разглядел только обычную профессиональную внимательность. Но ведь только что что-то было! Что-то до глубины знакомое, что-то, отчего ему стало не по себе. Или это всё усталость?

Он поклялся, что больше не будет работать на износ, и вздохнув, заговорил.

— Вы знаете, на самом деле, я прекрасно помню тот момент, когда я мог не стать тем, кем являюсь. Я тогда писал рассказ, по-моему он назывался — человек знавший… — хотя нет, уже не вспомню. Это было двадцать лет назад, и тот рассказ давно где-то затерялся. Но я хорошо помню, был вечер, я часто выходил курить, но это не помогало. Я помню, как выключил компьютер и лёг спать. Но перед самым сном я думал. Долго думал. Мысль, всё бросить и больше никогда не писать, как никогда вцепилась в меня своими мягкими коготками. Ты не гений, не гений, не гений — шептала она и сводила с ума. И я был готов смириться. Но я сжал зубы, и матерясь на весь этот мир, включил компьютер и до утра дописал тот рассказ. И я даже не знаю, что было бы, если бы я тогда уснул — он на секунду погрузился в себя — Наверное, разгадывал бы сканворды.

По залу пробежал лёгкий смешок…

Господи! — закричал он, отрывая ладони от лица и глядя в темнеющее небо — Господи! Я понял. Он тогда не уснул. Господи, ведь я прав?! Ответь, Господи! Ты не дал ему тогда уснуть, ведь так?! Господи, ты поднял его и заставил включить компьютер. Скажи, ведь так, Господи?!

Я антиквар. Вернее был антикваром. Собирал по деревням всякий хлам. Лазил по чердакам заброшенных домов, в тех же деревнях. А тот день, когда я нашел на одном из чердаков Пейзаж был солнечным. Он был обычным, солнечным днем. Но как бы я хотел, чтобы этого обычного, солнечного не было. Или чтобы меня не было… Хотя, какая разница.

Наверное, я в самом деле схожу с ума. Это все от таблеток, которые меня здесь заставляют глотать. Здесь — это в психушке. А заставляют — санитары. Ну а психи — психи интересные и безобидные люди. Не все конечно. Но они мне нравятся.

Когда-то я и не думал, что окажусь одним из них. Из тех, что мне нравятся. Я был антикваром.

У меня была жена и двое детей. Они все любили меня, и я любил их всех. Мы были счастливы.

Но я был антикваром. И нашел Пейзаж.

Это была небольшая картина, сантиметров тридцать на сорок. Пейзаж. Изображена пустыня. Вечер. На небе звезда.

Странно — подумал я в тот обычный, солнечный — Откуда в деревеньке, на чердаке картина с изображением пустыни? А вообще пейзаж мне понравился. И я оставил его себе. Повесил на стенку.

Оставил, конечно, не из-за того, что понравился, а из-за того, что никто не дал за него хорошей цены. Никто не смог определить, чьей кисти эта работа. Поэтому и хорошей цены не дали. Да и Пейзаж, честно говоря, был невзрачненький…

Да, я был антикваром.

А жены у меня тогда уже не было. Я теперь немного путаюсь. Но это из-за таблеток. Она умерла за месяц до того, как я нашел Пейзаж. Рак, черт его побери.

Я остался с двумя дочерьми. Четырех и семи лет. Ее смерть…Боже! Я тогда не знал, как мне жить без нее!

Я оставил себе Пейзаж из-за того, что он мне понравился…хотя нет, из-за цены. Я повесил его на стенку.

И я заметил, как младшая смотрит на Пейзаж. Каждый день. И с каждым днем все дольше. Она стала отдаляться от меня. И это мне не нравилось.

Я был антикваром. Ездил по деревням и собирал всякий хлам. Приводил его в порядок и продавал. И иногда это старье приносило кое-какие деньги.

Старшая училась в первом классе. Хорошо училась. А младшая…

Она исчезла. Я вернулся из очередной поездки, а она исчезла. Я, сбился с ног, разыскивая ее. Я оббегал весь город. Я обратился в милицию. Они начали поиски. Но поиски никаких результатов не принесли.