— Да нет. Просто пока познакомился.

— Хороший ты гусь! Нашел время. И место. А если я тебе не дам рубля?

— Тогда я тебя возненавижу. На всю жизнь.

Голос у Славки был твердый. Васька поглядел на его лицо и тут же, без всяких колебаний, сунул рублевку в карман Славкиной безрукавки.

— Бери! Иди, гуляй! Только уж как-нибудь не больно транжирься!

— Нет, нет, что ты! — обрадовался Славка. — Чего транжирить-то, много ли надо: в кино сходить, в парке на качелях покачаться.

— В большие кинотеатры не ходи, — советовал друг. — Там билеты дорогие. А качели — это вообще роскошь. В парке и так можно хорошо время провести. Сели культурно на скамеечку, поговорили, чем плохо? Ладно, топай давай, донжуан несчастный. Эй, погоди! Это… симпатичная хоть?

— У-у, еще какая симпатичная! Даже, можно сказать, красивая. Да куда же я тороплюсь-то? Ведь у меня еще время есть! Давай побродим вместе. А то мы, как сюда приехали, еще ни разу просто так с тобой не бродили, все бегали: то работу, то ночлег искали, то ящики грузили…

Тарабукин благосклонно покивал, и они отправились бродить по городу. Растроганный Васькиной щедростью, Славка рассказал ему всю историю с Мариамкой, и друг отнесся к этому делу вполне сочувственно. О, Васька понимал Славку! И ничуть не жалел какого-то ничтожного рубля, взятого из общей кассы. Какой может быть рубль, когда любовь сладко мнет сердце!

Расставшись со Славкой, Васька пошел к заброшенному прокатному пункту на берегу моря — своему ненадежному, хоть и бесплатному, обиталищу. Дядя Шалико уже переоделся: брюки со стрелочками висели на протянутой в сарае веревке, рубашка — на палочке с петелькой из шнурка — вроде плечиков. А он был в синем тренировочном костюме. Сидел и ел батон, запивая обыкновенной пресной водой из бутылки. Происходило это пиршество перед сараем, на старом деревянном ящике. Увидав сожителя, грузин царственно вскинул вверх руку, приветствуя его, и спросил:

— Кушать хочешь?

Тарабукин отказался: прежде чем расстаться, они со Славкой зашли в столовую, похлебали щец. Дядя Шалико продолжал свою трапезу и при этом разговаривал так:

— Сегодня я обошел вокруг одного павильона, нашел две пустые бутылки и сдал их. О, позор тебе, Шалва Кикнадзе! Где твоя гордость!..

Он поднял налившиеся слезами глаза к небу и застонал.

«Вот так номер!» — подумал Васька и сказал, трудно преодолевая недоверие к этому человеку:

— А я видел сегодня, как вы на машине раскатывали, на черной «Волге». Словно министр.

— А! — успокаиваясь, махнул рукой грузин. — Это мы ездили осматривать один объект.

— Какой объект? — осторожно спросил Тарабукин.

— Один незаконченный объект! — снова отмахнулся сожитель. — Это тебе неинтересно.

«Зато тебе, видать, шибко интересно осматривать какие-то объекты! — Ваське вспомнились Славкины подозрения, кажется, не лишенные основания. — На черных „Волгах“! Так я и поверил, что ты бутылки сдаешь. Забивай, забивай баки! Нашел дурака!»

Грузин доел батон, аккуратно вытер рот чистейшим платочком, сыто рыгнул, немедленно учтиво извинившись, и предложил:

— Не составите ли мне компанию, Василий? Предлагаю вам интереснейшее занятие.

— Смотря какое.

— Давайте ловить крабов! Вы увидите, сколь хитроумны эти существа! Встречаются удивительные особи.

Васька вспомнил дикий Славкин утренний визг, трепыхающееся в длинных пальцах грузина существо с длинными лапками и плоским, словно оладья, телом — и содрогнулся от отвращения.

— Боитесь, юноша? — в голосе, дяди Шалико послышалось легкое презрение к слабому человеку. — Они абсолютно безвредны. Разве что щипнут за палец. Но это не больно, может только испугать.

— Стану я еще бояться! — вспылил вдруг Васька. — Всякой-то мрази. И не думайте, пожалуйста, что вы один такой храбрый!

— Э! Молодец! Тариэл!

Под крабов дядя Шалико решил приспособить извлеченный из бездонного портфеля пластмассовый бочоночек. Когда Васька отвинтил крышку, оттуда шибануло крепким, хоть и застарелым, спиртовым запахом. Запах этот уловил и чуткий нос грузина: сразу поскучнел гордый профиль, отвисла нижняя губа, и только горестный вздох вырвался из сладостно чмокнувшего рта:

— О!..

И они пошли вдоль по берегу переворачивать камни и ловить сидящих в ямках под ними проворных крабов. Сначала Васька боялся и вздрагивал, когда они боком-боком, стремглав проскакивали мимо его ног и скрывались в глубине. Однако скоро понял, что бояться их совсем не надо, а потом и охотничий азарт охватил его: он бежал от камня к камню, ворочал их, шарил под ними руками и покрикивал на ужасно медлительного, по его суждению, дядю Шалико. Тот виновато выкатывал белки и безропотно подчинялся. Но время от времени, встрепенувшись, снова обретал гордую осанку. Тогда он говорил, становясь в позу:

— Немедленно прекратите! Ты сам жалкий человек. Э! Просто глупый. Зачем кричишь на Шалву Кикнадзе? Разве он тебя обижает?

Крабов побольше — тех, что не пролезали в горловину, — они отпускали сразу. А маленьких поймали двенадцать штук. Изловив краба и опустив его в бочоночек, дядя Шалико закрывал горловину маленьким стеклышком, подобранным на берегу, и наблюдал, как краб сначала скачет, будто ошпаренный, по стенкам, а затем валится на дно, в компанию остальных. Тогда он отрывал взгляд от бочонка, прятал стекло в карман и удовлетворенно говорил:

— Уже пьяный.

Ноздри его при этом азартно вздрагивали.

Порядком притомившись в охоте за юркими существами, они решили, что хватит. Теперь Ваське стало интересно: что дядя Шалико сделает с пойманными крабами? Может быть, он хочет изготовить из них какое-нибудь диковинное грузинское блюдо? Васька бы его с удовольствием отведал.

Но грузин не стал готовить из крабов никаких яств. Он просто вывалил их возле берега на гальку и стал смотреть на них, пошуровывая время от времени щепочкой. Вот один дрогнул лапками, пошевелил-постриг клешней и выдвинул глазки на маленьких стебельках. Наверно, он соображал, как попал сюда, в компанию неподвижных собратьев, над которыми возвышаются две огромные, бубнящие горы, несомненно опасные для крабьего существования. Заметив, что один краб ожил, дядя Шалико отодвинулся и сделал знак Ваське, чтобы он отошел. Краб сразу же поднялся, шагнул неуверенно в одну сторону, затем в другую на тонких своих ножках — ну точь-в-точь пьяница, выныривающий в сознание после долгого и дремучего осатанения, — и вдруг стремглав сиганул к морю.

За ним побежали другие и тоже непременно хитрили: каждый ждал, когда люди отвернутся или замрут и долго не будут двигаться, а до этого момента прикидывались беспамятными, только выдвигали тусклые свои глазки и осторожно двигали лапками, словно пробовали, смогут ли орудовать ими так же шустро, как до происшедшего с ними непонятного потрясения, после которого замутился косный крабий мозг.

Славка ждал Мариамку в самом магазине, возле секции, где она торговала надувными матрацами, рюкзаками, рыболовными принадлежностями и разным прочим товаром. Покупателей было немного — в основном дотошные рыбаки да мамаши, забежавшие купить ребенку надувного крокодильчика или черепаху. Девчонки-продавщицы, проходя мимо разговаривающих Славки и Мариамки, улыбались или хихикали, а продавцы постарше и начальство смотрели на них негодующе. Но они не обращали внимания.

— Слушай, Мариамка, — спрашивал Славка. — А где сейчас твой кот, тот самый Джанмурчи, имя которого я угадал?

— Наверно, дома, — отвечала она. — Если только опять не украли. Понимаешь — обожает, чтобы его крали. Сам напрашивается.

— Ну да?!

— Ага. Наказание с ним. Мы с папкой думали, почему так. Он сказал: скорее всего, Джанмурчи по природе путешественник. Но обделенный умом, глупый. Потому что он не знает, куда ему идти. Цель путешествия появляется у него только тогда, когда его уносят от дома. Куда бы его ни унесли или ни увезли, он всегда бежит домой и обязательно добирается. Попутешествует — и какое-то время после того даже не выходит из квартиры. А потом снова убегает и пристает ко всем прохожим. Вчера он пришел поздно ночью, так что теперь недели две мы спокойны.