Однако тут на сцену снова выступил Шалва Кикнадзе и окончательно завершил тарабукинское уничтожение. Он отодвинул Ваську, ударил себя кулаком в грудь и сказал:

— Ты не пойдешь за лекарствами. Ты не имеешь права купить их.

— Кто же их купит?

— Я! — И, по-журавлиному ступая, грузин вышел из прокатного пункта.

«Где же он возьмет деньги?» — тоскливо думал Васька.

Славка уснул, а он все ходил и ходил, в тревоге и раздражении, по белой раскалившейся гальке. Скажите пожалуйста, сколько разговоров и волнений из-за какой-то книги! Сейчас ведь самое главное — деньги, и надо их добывать любыми способами. Кроме преступных, разумеется. А то недолго и застрять здесь, примкнуть к бичам, опуститься до их уровня. Славке что! — стоит только черкнуть письмо или отбить телеграмму домой, как ему тут же придет перевод. Только он его не получит — паспорта-то нет! А перевод придет, родители вышлют сколько Славка ни попросит, это им ничего не стоит. Конечно, Васька тоже может послать письмо или телеграмму матери, и ему тоже придут деньги — ну, скажем, на имя того же Шалико, тот получит и отдаст ему. Но Васькиной матери придется унижаться, занимая эти деньги у родни или сослуживцев, плакать, рассказывать, какой у нее дурной сын. Несколько раз Васька был свидетелем, как она унижалась из-за него, и эти минуты были самыми ужасными и позорными в его жизни. Теперь он — взрослый, самостоятельный человек и не имеет права допускать такое. Вот Славка книжку пожалел, а о матери своей он подумал ли? Ведь на почте без документов даже не выдают писем, которые они просили слать до востребования! Он, Васька, старается, достает деньги, как может, и на базе трудится, как пчелка, чтобы побольше заработать, и его же представляют виноватым… Хорошее дело! Наверно, это любовь свернула Славке набекрень мозги.

Пока он так раздумывал, появился дядя Шалико. Он был радостный, вывалил рядом со Славкиным лежаком ворох таблеток и даже снизошел до тирады в Васькин адрес:

— Второй раз в жизни я опоздал на работу. Э! Уже обед! Поможешь другу — опоздаешь на работу, не поможешь другу — не опоздаешь на работу. Опять проблема!

На запястье его — там, где еще утром красовались замечательные электронные часы на дорогом браслете, — был теперь белый кружок незагоревшей кожи — так, небольшая память о замечательных часиках. Васька дотронулся до запястья грузина и вопросительно посмотрел на него.

— Э! — отмахнулся тот. — Не в этом счастье. Горько то, что пришлось унизиться до продажи собственных вещей каким-то жадным людям. Они налетели толпой, когда услыхали, что я прошу всего десятку. О, Шалва Кикнадзе! Где твоя гордость?!

Дядя Шалико содрогнулся от воспоминания о перенесенном унижении и навис своим носом над проснувшимся Славкой.

— Как твое здоровье, юный витязь? Мне жалко покидать тебя, но сегодня я уезжаю в степь. На, возьми, все мои деньги. — Он выгреб из кармана несколько смятых рублей, какие-то копейки и положил их рядом со Славкой. А Тарабукину сказал:

— В старину недостойный человек имел только один выход. Но для тебя он не подойдет: на твоих руках остается этот мужчина, и ты обязан сохранить ему жизнь и здоровье. Возьми эти деньги и ухаживай за ним. Но не смей купить и куска на деньги, что ты выручил от продажи книги своего друга. Узнаю — голову сверну! Цц!.. — он резко крутнул шеей, и Васька вздрогнул.

Славка благодарно посмотрел на грузина и слабо спросил:

— А как же вы, дядя Шалико? Вам же тоже надо? Возьмите и себе… — он показал на рублевки.

— Нет! — категорически отказался Шалва Кикнадзе. — Я же сказал — уезжаю в степь. Неужели я не найду на полигоне пищи? Буду ловить черепах и варить из них суп, как аристократ. В крайнем случае пойду на солдатскую кухню. Они не позволят погибнуть такому специалисту. Выздоравливай, Славка! До свиданья!

Грузин раскрыл свой портфель, вынул электробритву, оглядел ее, сказал: «Надо идти побриться!» — и двинулся своим привычным маршрутом — правда, много позднее, чем обычно.

Ребята молчали. У Васьки горело лицо. Когда молчание стало для него невыносимым, он с трудом выдавил из себя:

— Пойду куплю чего-нибудь из еды. Тебя же сейчас надо хорошо кормить, так докторша сказала.

— Можешь… не беспокоиться… — прерывисто, с хаканьем, ответил друг. — Обойдусь… без… тебя…

Он попытался подняться, однако сил хватило только на то, чтобы перевалиться через бок и упасть на гальку рядом с лежаком. Опять ослабел, противная слабость, когда накатывает — будто незримый кукловод-ученик пробует на тебе свое искусство: дергает ниточками ватные руки-ноги, а они не слушаются ни его, ни тебя самого, и вместо четких, обдуманных телодвижений — какое-то задышливое барахтанье. Кряхтя, Славка пытался хотя бы вскарабкаться обратно на топчан, но и это у него не выходило, и он завыл, стукаясь лбом о гальку. Горько, когда бессилен.

Тарабукин прекратил эту бесполезную возню, ухватив друга под мышки и утвердив на прежнее место. Сел рядом со Славкой у изголовья, погладил его голову и сказал:

— Черт с ним, Канаев, заберу я у Стасика эту книжку. Отдам ему деньги, а книжку возьму. Наплевать в конце концов, если уж получилось такое дело…

Жалко было, конечно, трех рублей, но не до такой уж степени, чтобы занюнить, распустить губы по этому поводу. Васька принес воды в бутылке из заброшенного фонтанчика, помог чакающему зубами другу запить ею таблетки и ушел. Славка остался один.

Болезнь свалилась вчера утром, после того, как Славка, подремав немного на вокзальной скамейке, пошел к морю и искупался. Когда вылез, лег на гальку — сразу зазнобило, в горле запосипывало. К открытию он появился в «Спорттоварах», сказал Мариамке, что не сможет встретить ее сегодня вечером: хозяин просил пойти с ним на рынок, купить мешок арбузов и помочь донести, а после они отправятся в баню. Все это придумано было наскоро, больной головой, и походило немножко на бред: какой рынок работает вечером? Разве в баню нельзя сходить днем, до закрытия магазина? — поэтому Мариамка отнеслась к Славкиным словам весьма подозрительно, а когда он ушел, даже всплакнула чуток. И о встрече не заикнулся. А что вчера говорил…

На полусогнутых Славка снова потащился на вокзал. Больше он не знал, куда идти, а с Васькой твердо решил не иметь никакого дела. В зале для пассажиров прилег на одну из лавок. Но уже через минуту ему стало казаться, что в помещении вокзала стоит невыносимая духота и он несомненно задохнется, если не выйдет сейчас же на чистый воздух. И только он опустился на скамейку в небольшом садике, так сразу или забылся, или потерял сознание. Очнувшись среди дня, долго не мог сообразить, где он и что с ним. Трудно пришла мысль: надо пойти на работу. Гнало сознание больного человека: там люди! Не оставят, помогут! Галина Христофоровна, Махнюк, Вова Калики…

Было очень тяжело идти, и Славка решил проехать несколько остановок на троллейбусе. И конечно, был изловлен на выходе тремя дюжими парнюгами в рабочей одежде, сующими всем в нос книжечки-удостоверения. Они моментом извлекли Славку из толпы покидающих троллейбус пассажиров, поставили перед собой и сказали, чтобы он немедленно платил штраф. Канаев безразлично смотрел в лица парней и ничего не мог даже сказать. А они кричали, требовали, дергали его, даже замахнулись — но на людях не посмели ударить. Обшарили карманы, не нашли ни копейки. Тогда один из них, перемигнувшись с остальными, взял Славку за шкирку и потащил за дом. Там повернул его спиной к себе и отвесил такого пенделя, что Славка пролетел сколько-то по воздуху, прежде чем шлепнулся в грязную, с кошачьим пометом, песочницу. Подняться уже не было сил, и он снова забылся.

Память зафиксировала еще, что стояли над ним два милиционера, сказали кому-то: «Да что вы, он ведь трезвый! Просто перегрелся, наверно». Отнесли в тень, прислонили к грибку. После них набежала старушка, принесла попить и таблетку. Славка съел таблетку, и через некоторое время ему стало легче. Он встал, ушел со двора.