– Напрасно мы это затеяли, – по-волчьи оглядываясь вокруг, произнес кругломордый Олелька. – Лучше б с собой его прихватили, может, и пригодился б на что. В крайнем случае – нож под ребро всегда успеем. А так… Только время теряем.

– Помолчи, парень, – недовольно прервал его Матоня, с самым деловым видом проверяя крепость распинавших пленника веревок. – Таштимак знает, что делает.

– Да уж, – усмехнувшись, Олелька недоверчиво покосился на Таштимака – угрюмого тощего воина, одного из трех, что оставались сейчас с ним и Матоней. Говорили, что Таштимака выгнали из клана жрецов Уицилапочтли за чрезмерное пьянство. Хорошо зная жестокость жрецов, Олелька этому не верил – станут они выгонять кого-то, как же! Скорей, распнут на жертвеннике, как вон этого Тламака, да вырвут сердечко. Умело это у них получалось, по праздникам словно соревновались они друг с другом – у кого ловчее сердце достать получится. Так что врал, наверное, Таштимак, про свое жречество, да не просто так врал, с прицелом – чтоб боялись да уважали. Правду сказать, воин-то из него никакой. А дядька Матоня что-то явно не то сейчас делал. По мнению Олельки, чем возиться с жертвенником, лучше б было давно уже треснуть Таштимака по кумполу камнем, так же как и его соратников, что конопатили сейчас лодку на берегу – ну, от тех хоть польза – пленника утопить да свалить налегке обратно в Мехико, а там видно будет.

– Не лыбься, не лыбься, паря! – обернувшись к Олельке, вдруг с угрозой в голосе произнес Матоня. – К чужим богам тоже почтенье иметь надо. Глядишь, и помогут.

– Да что нам их помощь, дядька? – не выдержал Олелька. – Нам бы скорее обратно в город. Погони-то за нами нету – иначе б давно появилась уже. Да и чего им за нами гоняться, сами, чай, беглые.

– Это ты про Олегу с Гришкой? – Матоня нехорошо прищурился.

– А то про кого же? – засмеялся Олелька. – Мы тож не лыком шиты! Понимаем, что к чему. Ишь, переоделись, сволочи, морды раскрасили… ха, дядька Матоня, как мы когда-то, помнишь? Думают, не узнали. Узнали! Эх, жаль, конечно, не потопили, воинов маловато взяли.

– Так ты ж и был против, – возразил Матоня. – Нечего, говорил, с ними делиться.

– Так я ж думал, что за зипунами мы… И ведь мы вроде и шли за зипунами, однако ж вон как оно вышло.

Зашуршали ветви. С берега вернулся воин, доложил, что лодка готова. Таштимак кивнул, как всегда, угрюмо. Буркнул что-то себе под нос. Воин еще что-то сказал, показав рукой в сторону леса. Таштимак встревоженно посмотрел туда, затем перевел взгляд на небо, посмотрел на распятую жертву и, хищно улыбнувшись, покачал головой. В глазах воина на миг промелькнул страх. Олелька хоть и не расслышал слова, да догадался – наверняка о погоне сказал воин. А этот придурок Таштимак, видно, решил сначала с жертвой разобраться. Да и дядька Матоня тоже что-то задурковал. Чужих богов, видите ли, решил ублажить. Да нет, не богов, конечно. Похоть свою богопротивную потешить. С Таштимаком поспорил, что и сам сердце взрежет, не хуже жрецов. Ну, так скорей бы. Если и вправду погоня, нечего тут торчать – прятаться надо.

А ведь и правда! Олелька только сейчас сообразил, что дело становится опасным. А ну-ко, сейчас явятся адмирал-воевода с Гришкой-дьяком да людьми своими, на все готовыми? Ждать им некогда, чикаться не станут – перебьют всех, так, на всякий случай, да быстрей с острова.

Рассудив таким образом, трусоватый Олелька незаметно передвинулся к дубу, затем бочком-бочком зашел за кусты акации. Оглянулся… Да так припустил – только его и видели, потому как услышал рядом чью-то тяжелую поступь. На бегу нырнул с тропки в траву, перекатился в кусты, затих, тяжело дыша…

Из рощицы вышли люди. Один, два… десять! Адмирал-воевода, Гришка-дьяк, воины…

Подать, что ли, какой знак своим? Олелька тут же ухмыльнулся своей дурацкой мысли. Ага, подай. А лучше – выйди да сдайся в полон – мол, вот он я, берите. Ну, нет, не такой уж он простак. Пускай дядька Матоня сам выкручивается, коль с похотью своей совладать не сумел. Ишь, приспичило ему сердце взрезать, а ведь вроде умный мужик. Ну, страсть, она и есть страсть, многих сгубила.

Проводив глазами воинов Олега Иваныча, Олелька тихо-тихо, словно змея, выполз к тропинке и, бесшумно перейдя ее, углубился в рощу. За рощей, за болотцем – обойти слева, Олелька знал, как – скала, а за скалой уже и озеро. Там и лодка. А те пусть, как умеют, выпутываются!

Зелено-золотистые солнечные лучи, проникая сквозь густую листву дуба, падали вниз зеленовато-желтой, еле уловимой дымкой. Корявые коричневые ветви шумели, покачиваясь, отражались в широко раскрытых глазах Тламака. Он уже не шептал молитвы, просто лежал, улыбаясь, спокойно и благостно, как человек, полностью готовый к встрече с Господом. Жаль вот, нет священника – некому исповедаться.

Таштимак и Матоня стояли напротив жертвенника, опустив головы, и чего-то ждали. Грудь Матони тяжело вздымалась, маленькие злобные глазки блестели дьявольским пламенем. Ну вот, уже скоро. Он посмотрел в небо, лазурно-голубое, безоблачное, высокое. Вытащил из-за пояса широкий нож – в стальном лезвии на миг отразилось солнце. Матоня усмехнулся. Глядя на орудие убийства, вспомнилась ему вдруг дочка мадьярского воеводы, когда-то изнасилованная и убитая им в далекой Валахии. Еще вспомнилась Шошчицаль. У той тоже были такие же блестящие глаза, как вот у этого. Он перевел взгляд на Тламака.

– Пора! – кивнул Таштимак, когда тень дуба полностью скрыла жертвенник.

Матоня ощерился, показав желтые зубы, покрутил между пальцами нож, примерился.

– Не знаю, как сердце, а глаз, он шипить, когда его вымают, – с усмешкой произнес он, глядя в широко распахнутые глаза жертвы.

Олег Иваныч вздрогнул, услышав эти слова. Не раздумывая, на бегу, швырнул палицу.

Жалобно звякнул упавший на жертвенник нож. Схватившись за голову, Матоня с рычанием повалился в траву. Таштимак и молодой воин, словно зайцы, бросились в лес. Не успели они пробежать и нескольких шагов, как были настигнуты копьями воинов Аканака.

Олег Иваныч и Гриша подошли к лежащему навзничь Матоне. Сивая всклокоченная борода его торчала кверху нелепым куском пакли. Застонав, Матоня очнулся и, с ненавистью взглянув на Олега Иваныча, зарычал, словно раненый волк. Левая рука его потянулась к ножу, скатившемуся в траву с жертвенника.

Взяв у Гриши копье, Олег Иваныч с холодным презрением заколол убийцу, просто и без особых эмоций, как убивают змею, злобно шипящую ядовитую гадину, свернувшуюся скользкими отвратительными кольцами. Никаких угрызений совести адмирал-воевода не чувствовал – бывают твари, с которыми нельзя играть в благородство, и Матоня был из их числа.

– А ведь он, похоже, с нами в Ново-Михайловский прибыл, – глядя на убитого, задумчиво произнес Гриша. – И ведь как ловко затаился, зверь, что…

– Думаешь, сообщники могут в Ново-Михайловском быть? – вскинул глаза Олег Иваныч. – Ничего, вернемся, обязательно проведем проверочку.

Внезапно раздался тихий голос привязанного к жертвенному камню Тламака.

– Стесняюсь отвлекать вас от важной беседы, достопочтенные господа, – спокойно произнес он. – Но, все же, если бы вы нашли немного времени, чтобы развязать веревки… А то этот камень, он такой жесткий, что…

– Ах, да!

Переглянувшись, Олег Иваныч и Гриша рассмеялись.

Аканак умирал. Он лежал на циновке, еще больше, чем всегда, похожий на глубоководную рыбу с выпученными, подернутыми какой-то сероватой пеленой глазами. Рот его беззвучно открывался, на губах застыла желтая пена.

Подойдя к лежащему купцу, Олег Иваныч опустился на одно колено.

– Тламак… – еле слышно прошептал Аканак. – Вы… вы нашли его?

Последнюю фразу Олег Иваныч не понял, но смысл был и так ясен. Он просто подвел к умирающему Тламака. Юноша сел рядом, внимательно посмотрел на купца.

– У тебя… у тебя была сестра … – собравшись с последними силами, произнес Аканак.