— Не стоит, Могур и без тебя справится. Я сам с ним переговорю. — с усмешкой ответил Потак, не обращая внимания на гнев собеседника, и вдруг в его голосе появились металлические нотки: — Я тебя нашей дружбой заклинаю, выполни что прошу. Наши отцы еще вместе в сечу ходили бок о бок, и сейчас вместе в крие пируют рядом с Корсом, и нам того завещали!
— Хорошо! — с трудом произнес Велигор. — Только ради нашей дружбы и отцов наших. Чем только они в душу тебе запали?
— А тем, что пришли не ради злата или со скуки, а по зову сердца!
— Знаю я таких, с горящими глазами, одна маята с ними. Сколько таких на дальних заставах служат, подальше от княжьего гнева. Сам-то — воевода самой большой земли, а в княжьем тереме носа не кажешь.
— А тесновато мне в дети́нце, вот и не кажусь.
Так с подачи Потака закончилась для братьев свободная жизнь, и начались сплошные кошмары. Толи Потак переоценил их возможности, толи не это для него было важно, но если кулачные бои и бои на деревянных мечах они еще как-то выдерживали, то на общей физической нагрузке они умирали вместе с остальными, а то и больше. Бег то по холмам, то по оврагам, а иногда еще и с бревнами на плече или здоровенным камнем в руках; прыжки через различные колючие кустарники; кувырки и борьба, так что одежда трещала по швам. И так изо дня в день, и с утра до вечера — сие могло свалить с ног даже великана. Один сотник Обруд кажется не знал усталости, раздавая тычки и пинки особо нерадивым и зубоскаля налево и направо. Вот только оскорблений он никогда себе не позволял, за что и пользовался уважением отроков. А раз в неделю, а иногда и чаще, их забирал к себе сотник Могур, чей внешний вид соответствовал грозному имени. Остальные отроки смотрели им в след с явной завистью, так как это гарантированно означало, что они смогут одеть себе на руки узорчатые металлические браслеты с медвежьей пастью — знак принадлежности к старшой дружине, личной дружине князя, а значит и возможности дорасти до десятника или сотника, а может и воеводы, если Корс намекнет о том князю. Ведь для того чтобы пройти испытание на право носить браслеты, нужно год обучаться в отроках. Редко кто заслуживал право на испытание раньше этого времени. Да и то это вовсе не значило, что испытание будет пройдено. Некоторые жили в молодшей гри́днице по два и три года. Кто-то не выдерживал и или уходил туда, откуда пришел, или просился на дальнюю заставу, подальше от стыда и в надежде на подвиг. Так что завидовать было с чего, но это только с одной стороны. А с другой… Если среди отроков братья считались если уж и не лучшими, то во всяком случае не последними, а в боях на тупых мечах или саблях им почти не было равных, то в боях с дружинниками старшой сотни им едва хватало сил и умения выстоять в бою хотя бы пять минут. Кроме боя они постигали и другие премудрости: умение прикрывать в бою соседа, оказывать помощь и выносить раненых, незаметно преодолевать даже открытые места и множество другого. В общем, до своих лавок братья иногда просто доползали. Но такой труд принес свои плоды: к концу третьего месяца они заметно выделялись среди отроков. Удары мечей были выверены и точны, а в движениях читалась уверенность и легкость. Не было больше излишнего азарта и суеты, а защита стала почти безупречной. Могур научил их владеть как копьем. Так и боевым топором. С пятидесяти метров могли попасть из лука в нарисованную точку на щите. А со ста не промахивались и в сам щит. Тяжелее давалась наука верховой езды. Если с седлом и сбруей могли спокойно проехаться и галопом, и рысью, то без нее, а заставляли и так, едва проезжали указанное расстояние, после чего боялись лишний раз показаться на улице, так как стыдно было за свою походку. Но скоро и в отряде Могура они уже были своими, и учебный бой с любым из них давно уже не был плевым делом. Даже Вадар не отставал от братьев. После того как второй жрец Белогоча принес какое-то сильно пахнущее снадобье, рана на груди затягивалась на глазах. Мышцы его окрепли, и он теперь легко управлялся с тяжелым боевым луком, его же собственный казался просто игрушкой.
Сегодняшнее утро мало чем отличалось от остальных. На рассвете сотник Обруд поднял всех своим громовым голосом и погнал в поле. После небольшой пробежки по россе настала очередь водных процедур. Раздетые до пояса, несмотря на довольно холодное утро, молодшие дружинники бросились к реке. Смех и крики слышно было даже в ближайшем посаде. Умывшись, уже более медленным бегом они направились обратно в город. Стража на башнях весело приветствовала своих. На охрану внешней стены города посылалась молодшая дружина, а вот охрана детинца[5] только из большей дружины, так же как и охрана князя. Когда-то город располагался только с правой, западной стороны реки Вéрглы в самом ее истоке, или вернее в самом начале ее вытекания из озера Белое. Это была единственная река, которая из него вытекала, так как остальные три в него втекали, наполняя все новыми водами. Но город обрастал посадами, а вскоре с севера и юга поселения отгородились новой стеной и вошли в границы города. Таким образом, Белогоч имеет три отгороженных друг от друга конца со своими воротами. А тут еще и на левом берегу, с востока, возник еще один защищенный деревянной крепостью конец[6]. И только с западной стороны город так и не продвинулся ни на шаг, хотя именно в ту сторону и поглядывал молодой князь. Каменные стены детинца были видны издалека. Высокие, крепкие, выложенные из белого камня, они сверкали на солнце. Вход в каменную крепость был со стороны реки и чтобы попасть из западных ворот города в детинец, приходилось обходить почти половину каменной стены. Это было удобно в случае нападения с запада, но не очень нравилось гостям из-за гор. Сотня Обруда возвращалась через юго-западные ворота, поэтому, пройдя через улицу оружейников и мимо вечевой площади, они вышли прямо к воротам детинца. Те дружелюбно распахнулись, впуская уставших отроков. Но только последний из них вошел внутрь, как ворота снова встали на свое место, сверкнув медной обшивкой. Тут-то и подошел к Обруду вестоноша большого воеводы. Взяв в руки свернутый в трубочку кусок бересты и развернув его, сотник быстро пробежался по нему глазами. Усмехнувшись в усы, он кивнул вестоноше, отпуская его, и позволил бересте снова свернуться в его руке.
— Лия́к! — Обруд окликнул крепкого парня лет двадцати, который частенько оставался старшим на время отсутствия сотника. — Веди отроков в гридницу[7] утренничать, а потом всем одеться, как положено, и ждать меня на Малом поле. Я к воеводе.
Вмиг утихшие отроки собрались в строй и переглядываясь направились в сторону гридницы. Не так уж и часто большой воевода вызывал к себе сотников младшей дружины, хотя Обруда Велигор ценил и уважал. Еще большее волнение охватило, когда узнали что и другие сотники тоже вызваны к воеводе.
Запихав в себя гречневую кашу и запив ее молоком, все четыре сотни вывалили на Малое поле, где проходили учебные бои. Все переминались с ноги на ногу в томительном ожидании. Солнце уже успело подняться на небосклоне, обещая быть жаркому дню. Наконец кто-то увидел вдалеке приближающихся сотников, и по рядам прошлась волна перешептываний. Вскоре четверка крепких, прошедших не одно сражение, мужчин подошла так близко, что легко можно было различить выражение их лиц. Всех спокойнее был Обруд, остальные были в задумчивом недовольстве. Четыре сотни, построенные каре, вытянулись в струнку при виде командиров, лишь только в одном месте ряды сдвинулись плотнее, пропуская сотников в центр. Обруд, как наиболее уважаемый сотник, начал говорить первым:
— Вы все знаете, что самые достойные из вас могут по желанию пройти испытание и попасть в старшую дружину. Для этого вы сюда и пришли, ради этого мы с вами и бьемся. До ближайшего испытания еще почти два лунника[8]. Но сегодня воевода сделал исключение. И такие исключения делались только в тяжелую годину войн, потому и не по душе нам подобные исключения, не к добру это. — сотники угрюмо кивали головами, соглашаясь с ним. — Но есть слово воеводы, а за ним стоит слово князя. По сему есть приказ: с каждой сотни по десять лучших отроков без испытаний отдать в старшую дружину. Да дарует им всем Корс удачи в бою.
