– С Хелльстурмом? – спросил Мойши. Армазон кивнул. В лицо ему плеснуло водой, когда джонка нырнула на волне.

– А бабор! – крикнул Мойши рулевому, и судно тотчас же легло на левый борт. Это было хорошее судно. Мойши скоро это оценил. Куда более легкое, чем крупные трехмачтовые шхуны, оно невероятно быстро откликалось на каждое движение штурвала. Но изза своих небольших размеров оно было более подвержено капризам моря. Если бы Офейя плыла на трехмачтовике, шторм не сбил бы ее с курса.

Слева от него зеленокоричневой волной тянулся берег, отдаляясь по мере того, как джонка все дальше уходила в открытое море.

– Баста! – крикнул Мойши, и джонка снова взяла прежний курс на северовосток. – Что она сказала? – Мойши вернулся к разговору с далузийским боцманом.

– Сказала? – фыркнул тот. – Рассмеялась мне в лицо и сказала: ты дурак. Никому не договориться с Хелльстурмом. Как только он получает задание, его уже никто не остановит.

– Задание? – переспросил он – давненько ему не приходилось столько говорить подалузийски. Этот язык имел много оттенков, смысл слов менялся от интонации – не то что на письме, так что он хотел удостовериться в том, что услышал.

Армазон кивнул.

– Хелльстурм на когото работает? На кого? Боцман пожал плечами.

– Понятия не имею. Я не член семьи. Это дело только СегильясовиОривара.

– Ты имеешь в виду семейство купцовмореходов? Боцман, прищурившись, посмотрел на Мойши.

– Да, это семья Офейи. Ты не знал?

Мойши покачал головой. В любой другой стране такая фамилия показалась бы странной, но он знал, что в Далузии было принято соединять две фамилии после того, как люди вступали в брак. Он, конечно же, слышал о СегильясахиОривара. когда был в Коррунье. Странно было бы не услышать о них. Семейство было весьма богатым и владело внушительным флотом торговых судов.

– Ты слышал о Милосе Сегильясе, пилото?

– Да.

– Один из лучших людей в Коррунье, да в некотором смысле и во всей Далузии. И надо же было ему уехать и жениться на чужестранке. – Он сплюнул в пенистое море. – Так началось его падение. Хорошенько запомни мои слова. – Он глянул на свои руки – сильные, грубые, умелые, темные, как дубленая кожа. Это море так поработало над ними. – Сеньор теперь мертв. Да дарует Диос его душе покой.

Голос его звучал както не так, заставив Мойши спросить:

– Как погиб сеньор Сегильяс?

– Страшно, пилото. По правде, он умер мужественно.

– Как это случилось? Армазон снова сплюнул за борт.

– Время убить хочешь, а, пилото? Дорогу скоротать?

– Ты ошибаешься, Армазон, – серьезно сказал он. – Я хочу только вернуть Офейю и уничтожить Хелльстурма. И все, что ты сможешь мне рассказать…

Он осекся, услышав грубый хохот боцмана.

– Прости меня, пилото, но ты чужак и наших обычаев не знаешь. Ты хочешь уничтожить этого типа, Хелльстурма. Превосходно, согласен. Он дурной человек. Но ты его не знаешь. У нас в Далузии есть поговорка, пилото. Сказать легко, сделать трудно. Знаешь ее, а? Нет? Ну, теперь знаешь.

– Я видел, на что способен Хелльстурм. Он убил моего друга.

– Аа.

– Я убью его.

– Браво, браво! – Армазон насмешливо захлопал в ладоши. – Прости меня, пилото, если я не сразу возликовал, ладно? У меня, похоже, мозги потрезвее, чем у тебя.

– Ты собирался рассказать мне коечто о смерти сеньора.

– А, да. Рассказываю. Он был убит на дуэли. – Он снова, прищурившись, глянул на Мойши, ожидая реакции. – О, да, я представляю, что ты подумал. Далузийская дуэль – дело чести, и считается, что исход Дуэли предписывает Диос. Это закон Далузии. Он определен и неизменен. Никто не смеет вмешиваться в далузийскую дуэль. – Чувства на его лице сменяли друг друга, как морские волны, а слова падали с его уст, как тяжелые камни, предвосхищающие падение каменной стены. Голос его, полный сдерживаемой ненависти, понизился до шипения. – Я говорю тебе, пилото, и это так же верно, как и то, что я стою на этой палубе, – ктото нарушил священный закон. Ктото вмешался в дуэль.

Мойши молча смотрел на него. Боцман распалял сам себя.

– Откуда я это знаю, пилото! Я хорошо знал Милоса Сегильяса, смею сказать, даже очень хорошо. Мы много раз ходили с ним в путешествия и возвращались с большим барышом. И не всегда мы были как хозяин и боцман, если ты улавливаешь смысл моих слов. Кто я такой на борту? Люди моря – это тебе не сухопутники, а? Нет условностей, запреты рассеиваются как туман, так ведь? А? Тут ты можешь быть самим собой. Тут нет цепей положения и происхождения. Таков был и Милос Сегильяс. Он был знатным господином, которому море и те, кто его любил, были более по сердцу, чем все серебро в мире. – Он прищурился и глянул на Мойши. – Море – жестокая любовница, а, пилото?Мы оба это знаем. Оно сурово и не умеет прощать, но, как влюбленная женщина, качает в объятиях тех, кто ей верен. Думаешь, чушь суеверная, а? – Он прочистил горло, сплюнул, словно выплеснул сгусток эмоций. – Слушай меня хорошенько, пилото. Милос Сегильяс был опытным бойцом. Опытным! Его не убили бы на дуэли так быстро, если бы… – Он замолк, рас крыв рот, словно пропасть разверзлась у него под ногами, и, произнося свои слова, он словно бы боялся их. – Его отравили, пилото. Отравили прямо перед дуэлью. Я видел его тело. Отравили зельем, которое мало кто знает, вытяжкой из растения, что растет далеко на северозападе. Но далузийцы мало знакомы с этим ядом.

– Но если сеньор Сегильяс был отравлен таким образом… то вряд ли это сделал его противник, – заметил Мойши.

– Точно, пилото. Ты попал прямо в точку. У врага сеньора Сегильяса был коварный сообщник. Настолько хитрый, что сеньор так и не заподозрил его.

– Ты о чем, Армазон?

– Именно так, пилото. Сеньора Сегильяса отравила собственная жена!

– Господи! У тебя есть доказательства?

– Доказательства? Сколько угодно. Но не из тех, что убедят судей. Но, ручаюсь, для меня этого достаточно. Я знал сеньора Сегильяса. И его жену тоже.

– А Офейя чтонибудь об этом знала?

– Ничего, пилото. И уж не из этих уст. Я ни единой душе ничего не сказал – только себе самому.

– Тогда почему ты рассказываешь мне?

– Ты сказал, что хочешь спасти Офейю. Хорошо. Ты не далузиец. Ты не родовит. Ты можешь делать то, что другие, скованные обычаями страны, не могут. Ты обязан помочь Офейе и сеньору Сегильясу. Ты должен отомстить за его смерть. Убей мать Офейи!

Мойши оторвал взгляд от этих синих глаз, горящих местью. Над горизонтом на северовостоке низко висели густые кучевые облака. Их верхушки были чисто белого цвета, но они все продолжали сгущаться, и нутро у них было черное. Грозовые облака. Близится шторм. Далеко, непосредственной угрозы нет, ветер еще не изменился. Но чайки по левому борту уже начали с криком поворачивать к суше.

Мойши твердо посмотрел в синие глаза.

– Не могу тебе этого обещать, Армазон. Меня беспокоит Офейя, а не ее мать или покойный отец.

Глаза боцмана вспыхнули, и он задрожал от гнева.

– Кобарде! – сплюнул он. – Ты влез в дело, в котором ничего не понимаешь! Ты чужой! Что тебе до Далузии? Она для тебя меньше чем ничто! – Он мрачно рассмеялся. – Ах! Ну, спасай себя от унижения, пилото. Бросься за борт, прежде чем достигнешь Корруньи. Пусть море позаботится о тебе, поскольку ты смотришь в лицо смерти и даже не знаешь этого! – Он резко отвернулся, обогнул мачту и чуть не сбил появившуюся Чиизаи, прежде чем исчезнуть в люке.

Чиизаи вскоре после их отплытия устроилась на носу, и весь день простояла там, изучая очертания берега и все время сравнивая его с подробной картой.

– Мы очень хорошо идем, Мойши, – сказала она, не обращая внимания на их перебранку с Армазоном. Показала на левый борг: – Смотри, мы почти у Синьтао.

Там, куда она показывала, он увидел яркокрасную кляксу города, куда меньшего, чем могучий Шаангсей, но посвоему не менее важного. Цвет города не был игрой света, поскольку именно тут добывалась знаменитая красная глина, которую доставляли во все кран континента человека. Она была лучшей в мире, и скульпторы, где бы они ни жили, предпочитали именно ее.