– Сначала я увижу, как ты сдохнешь, пилото! – Армазон бросился на Мойши, который, движением торса увернувшись от удара, в то же самое время косым ударом обеих рук переломил клинок как соломинку. Затем шагнул вперед, выхватил меч и двинул боцмана в лицо кулаком. Армазон полетел на нижнюю палубу и остался там лежать без сознания.

– Роха, – крикнул Мойши, – смотри, чтобы все шло как надо! Затем проследи, чтобы люди вооружились. Не хочу неожиданностей. Быстро! Времени маю!

Он вернулся к штурвалу, увидел, что его держат твердо.

– Хорошо, – пробормотал он, – очень хорошо. Лорха была теперь совсем близко. Так близко, что он мог различить лица тех, кто был на ней. Что…

– Роха! – Тот только что вернулся из трюма. – Глянька на них! Это далузийцы?

– Нет, пилото!

Мойши так и думал. Они были выше далуэийцев, атлетически сложены – широки в плечах, узки в талии, мускулисты. С волосами золотистыми, словно солнце, и почти белой кожей.

– Кто на этой лорхе?

– Тудески, – последовал ответ.

– Кто это? – спросила Чиизаи. – Я никогда о них не слышала.

– Я тоже, – ответил Мойши. – Но сейчас узнаем, кто они такие.

Роха поднялся наверх по зову Мойши.

– Тудески родом с севера, это далеко от границ Далузии.

– Чего им от нас надо? Они пираты?

– Нет, пилото, насколько я знаю. Правда, больших негодяев я не видел.

Мойши на мгновение задумался. Для понятия «негодяй» в далузийском было шесть слов, насколько он знал, причем каждое со своим оттенком. То, которое употребил Роха, было многозначным. Слишком многозначным, чтобы сейчас об этом раздумывать, так что он отложил это на потом.

– Ахора!

Две джонки шли друг на друга. Он видел бешеную деятельность на чужом судне, пытавшемся повернуться так, чтобы стать с его лорхой бок о бок. Как Мойши и рассчитал, ему пришлось проделать маневр очень точно, поскольку если бы не получилось, то его судно понесло бы в бешеный шквал на полных парусах, и это был бы конец, чего и боялся Армазон. И тогда ничто в мире не спасло бы их.

– Держи тверже, – подбадривал он рулевого. – Тверже. Они пытаются оторваться от нас.

Дождь шел стеной, приближаясь к ним. Темнело невероятно быстро, так что судить о расстоянии теперь было очень трудно, особенно изза того, что очертания размывались и расстояния казались меньше. Потому ему пришлось на несколько мгновений дольше обдумывать ход и прикидывать поправки, прежде чем вести лорху.

Порывы завывающего ветра трепали паруса, так что людям приходилось очень тяжело. Но они держались хорошо и шли верным курсом. Мойши продолжал криками подбадривать их, и они удваивали свои усилия.

Рулевого начало трясти. Через какоето мгновение две волны, поднимаемые носами кораблей, встретятся. Уже так близко…

– Тверже! – негромко говорил Мойши. Ветер подхватывал его слова. – Держи курс.

Мачты кренились на ветру. Ктото на палубе завопил. Плевать.

– Держи нос прямо! – орал Мойши. Он отшвырнул трясущегося рулевого – парень и так сделал больше, чем от него ожидали.

Реи скрипели. Вой стоял такой, словно свора обитателей ада вырвалась наружу.

– Тверже! – говорил он сам себе, вцепившись в штурвал. Он ощущал дрожь корабля, она передалась и ему – он понял, что джонка признала его главенство. Теперь она подчинилась его руке.

Люди, обливаясь потом, тянули лини, пытаясь найти хоть какоето местечко на палубе, где ноги не скользили бы.

– Сейчас.

Он ощущал стоявшую рядом Чиизаи, благодарный за ее поддержку.

– Сейчас.

Ливень обрушился на них, как покрывало, стеной черного жидкого металла, густой и слепящей.

– Да! Сейчас!

Чужая лорха, большая и темная, нависла над ними, как огромный погребальный камень, вырисовываясь на фоне надвигающегося шторма своими массивными очертаниями, чернотой надутого паруса, тугого и кожистого, словно крыло нетопыря.

Неожиданно обрушившийся дождь испугал рулевого, поскольку он решил было, что это волна изпод носа чужого корабля хлынула на лорху, и Мойши закричал:

– Ахора! Давай! Давай! Круто на правый борт. – Он повернул штурвал, но волны были уже настолько тяжелыми, что сопротивление стало невозможным. Чиизаи, дрожащий рулевой вместе с ним налегли на штурвал. У парня стучали зубы и глаза вылезли из орбит так, что чуть ли не весь белок был виден. – Навались! Навались! – Штурвал начал поворачиваться. – Чтоб вас Оруборус подрал, навались! Давай!

Лорха подпрыгнула, легла на правый борт.

Стена воды поднялась прямо перед ними, и рулевой снова вскрикнул, поскольку уже ощущал дрожь невероятного напряжения, прошедшую по его судну, когда чужая лорха врезалась в него.

– Не выпускать штурвал! Навались!

Шквал подхватил их, и, переступив незримый порог, они попали в иной мир. Изза ливня вокруг ничего не было видно, и все трое повисли, вцепившись в штурвал, только чтобы их не смыло за борт. Но Мойши уже повернул голову к левому боргу и сквозь стену кипящей воды увидел, как в магическую подзорную трубу, чужую лорху, черную, огромную. При попытке увернуться ее перевернуло шквалом, она рассыпалась. Он слышал треск даже сквозь рев шторма. Ему казалось, что он даже слышит вопли на незнакомом языке, гортанном – словно древний язык клинописей, вызванный к жизни, снова умирал среди треска ломающихся брусьев и обшивки.

Он налег на штурвал вместе с остальными, выправив завалившийся на правый борт корабль.

Передал штурвал рулевому и обернулся. Чиизаи смотрела на него в упор. Потом положила свою маленькую руку ему на грудь, растопырив пальцы. Рубаха его распахнулась от ветра, и она коснулась кожи. Дождь все лил и лил, стекая по их лицам, телам. Они промокли до нитки.

Всю долгую ночь ему снился родной дом. Выжженный огромным летним солнцем, ждущий его Искаиль. Лето – это пора, когда по широким дорогам пустыни ничто не движется – ни караваны, которые отправляются в дорогу по осени с грузом пряностей и кедра, ни паломники, торящие свой тяжкий путь к святым местам у подножия гор, поднятым, как говорили, рукой Господней. В эту пору в пустыне днем царят скорпионы и песчаные змеи, а ночью – стаи пожирателей падали.

Во сне Мойши – мальчик. Уже высокий и крепкий, он объезжает земли своего отца, присматривая за работами. Алеф, его наставник, человек неопределенного возраста, едет с мальчиком, чтобы отец Мойши был уверен в том, что наблюдение за работами не помешает продолжать мирское и религиозное образование сына.

– Мальчик мой, – говорит Алеф, когда они останавливают коней на невысоком обрыве, – пришла пора твоего полуденного урока.

– Не сегодня, Алеф, – отвечает он. – Ну, пожалуйста!

– Мойши, я не в силах заставить тебя, но я вынужден заметить, что твой отец и так уже обеспокоен слишком медленным твоим обучением. И беспокойство его от этого не уляжется.

– Это моя жизнь, Алеф, – говорит Мойши. – И ты это понимаешь, даже если этого не понимает отец.

Алеф кивает:

– Верно, мальчик мой. Но это не у меня бешеный нрав. И не ты единственный из тех, кому влетит, если все пойдет не так, чтобы он был полностью доволен.

– Понимаю, что ты хочешь сказать, – отвечает Мойши. – И я благодарен тебе. Но сегодня солнце уж очень печет, а ручей в тени рощицы так манит, что устоять невозможно.

Алеф вздыхает.

– Ладно. Иди поплещись. Но ты должен пообещать мне, что встретишься со мной здесь после заката. Мы вернемся домой вместе, как захотел бы твой отец.

Мойши поднимает руку в знак согласия, ударяет коня пятками под бока, тот берет с места в галоп и мчится по дальнему краю холма, через волнующееся море пшеничных полей.

Как это бывает во сне, он вдруг оказывается на берегу ручья, спешивается, смотрит в проем густой зелени. Он видит прохладную воду, такую манящую. Но сегодня тут ктото есть, несмотря на то, что этот ручей находится далеко от главных или малых дорог.