У ручья стоит девушка с короткими золотистокаштановыми волосами. Он подходит чутьчуть поближе, чтобы получше рассмотреть ее, и видит, что она раздевается. Она уже сняла рубаху, ее кожа, покрытая золотистыми веснушками, загорела почти до цвета тиковой древесины. Она нагибается, расстилая рубаху на той стороне ручья, под ее кожей играют крепкие мышцы. На мгновение он видит ее грудь, крепкую, как яблоко, с твердым соском. Затем она поворачивается спиной, и он видит глубокую ложбинку, тянущуюся вдоль позвоночника до самого крестца. Все это так неописуемо возбуждает, что у него ноги начинают дрожать от силы желания.

Вода обтекает ее стопы и щиколотки, покрывает икры. На ней только короткие шаровары, и ее обнаженные ноги, похожие на раздвоенный стебель какогото заморского цветка, не отпускают его взгляда. Они прекрасной формы, настолько полны скрытого возбуждения, что на какоето мгновение он воображает себя странником пустыни, который после многолетних поисков находит наконец еще неизвестную жилу драгоценных камней.

Он дышит тяжело, как кузнечные мехи, так что даже пугается, что она услышит его тяжелое дыхание. Кровь словно молот бьет в ушные перепонки, и с каждым ударом его голова вздрагивает.

И, словно в подтверждение его страхов, девушка оборачивается и смотрит прямо на него. Он замирает на месте, не смея даже вздохнуть. Смотрит, оцепенев, словно на его глазах воплощается воздушное волшебное существо. Глаза ее огромны и зелены, как полированный нефрит, длинные угольночерные ресницы придают им какуюто таинственность. Широкий лоб, маленький нос и пухлые губы. Это лицо чарует его.

Затем она отворачивается, какимто чудом не заметив его, и он ощущает, как после этого жгучего взгляда его охватывает холод, словно облачко затенило лик солнца.

Теперь она чтото делает впереди себя. Он не видит, и это еще сильнее возбуждает его. Затем совершенно невероятным образом она покачивается впередназад, спуская шаровары на бедра. Теперь она совершенно обнажена.

Она начинает снова поворачиваться, но он больше не может сдерживаться. Снова отступив в тень листвы, яростно срывает с себя одежды. Он весь в поту, веточки цепляются за его рубаху, одежда прилипает к спине и рукам, когда он пытается стянуть ее с себя.

Наконец он готов и, подойдя к проему, бросается туда и прыгает в ручей.

Ручей холоден как лед. Его кожа тут же покрывается пупырышками. Он выныривает, смахивает с лица и глаз воду – но у ручья больше никого нет…

Они вошли в порт Корруньи при ясной погоде и свежем югозападном ветре.

Она была не так величественна, как огромный Шаангсей, повергавший новичка в священное восхищение, но тем не менее Коррунья представляла собой прекрасное зрелище. Из голубой воды выдавались каменные пирсы, в большинстве искусственные. Здесь хватало простора для многочисленных быстроходных джонок – тут их называли лорхами, – которые, как сказал Роха, бороздили далузийские воды при коротких торговых плаваниях.

С севера глубокая лагуна была защищена узким искривленным полуостровом – радушным приютом для усталых путников с более крупных кораблей. Стоя на носу, Мойши насчитал семь трехмачтовых шхун, стоявших на якоре в гавани.

Сам город охватывал порт широким полумесяцем. Маленькие белые домики тянулись вдоль улиц, расходящихся от круглых роскошных площадей; в центре каждой площади обязательно находился прекрасный фонтан или местечко для отдыха в сени деревьев. Над городом почти все время стоял перезвон колоколов с высоких башен тысяч храмов.

Далузийцы не использовали в строительстве обожженного кирпича – наверное, по эстетическим соображениям. Они применяли в украшении внутренних помещений только деревянные панели и разрисованную штукатурку. Почти без исключения все дома в городе были сделаны из чегото вроде сырцового кирпича. Щели тщательно заделывались, чтобы защититься от зимних холодов, затем густо покрывались известью для красоты.

Поначалу дома Корруньи казались им просто бесцветными, а вот одежда жителей, которой те очень гордились, напротив, была очень яркой – и педантично облегающие костюмы мужчин и пышные оборки женских платьев играли всеми цветами радуги.

Лорха медленно подошла бортом к пирсу, с носа и кормы сбросили на причал в руки портовых рабочих швартовы. Мойши, ожидая, пока они причалят, смотрел на Армазона. Он понимал, что нажил себе врага, когда дал боцману в морду на глазах у всей команды. Тут уж ничего не поделаешь. Пока он находится здесь, за этим человеком нужен будет глаз да глаз. Он передал Чиизаи смысл их с Армазоном разговора, но больше на эту тему не распространялся.

Они глухо стукнулись бортом о причал, и Мойши, вернувшись на палубу, сошел с лорхи вместе с Чиизаи. Они стояли, глубоко дыша и привыкая к твердой земле под ногами, когда к ним приблизился Роха.

– Ты, конечно, хочешь пойти в дом СегильясовиОривара, сказал он. – Позволь, я буду твоим провожатым.

– Если ты скажешь, куда нам идти, думаю, мы сами доберемся, – ответил Мойши. – Я бы хотел тебя кое о чем попросить.

– Если смогу, буду рад помочь.

– Вот и хорошо. Я хочу, чтобы ты тут поболтался. Делай то, что обычно делаешь. Хочу узнать, не приходил ли в порт какойнибудь корабль, следующий тем же курсом, что и мы. Это могло быть сегодня рано утром или вчера поздно ночью. Сможешь, как думаешь?

Роха ухмыльнулся, поправил красную повязку на голове. Глаза его сияли.

– Да, пилото. Это легко.

– Не относись к этому слишком легкомысленно, Роха, – предостерег Мойши. – Тот, кого мы преследуем, очень опасен и у него наверняка есть сообщники. Я не хочу подвергать тебя опасности…

– На этот счет не беспокойся, – сказал Роха. – Я смогу о себе позаботиться. Никто ничего не узнает.

– Это касается и Армазона, – подчеркнул Мойши.

Роха фыркнул.

– Уж об этом мне напоминать не надо, пилото. Мы и так недолюбливали друг друга еще задолго до того, как я скорешился с вами.

– Просто будь осторожен.

– Армазон старик. С ним у меня хлопот не будет. Роха пошел было прочь, но Мойши, повинуясь внезапному порыву, схватил его за руку и спросил:

– Ты знаешь чтонибудь о дуэли, на которой был убит сеньор?

Моряк немного подумал, затем пожал плечами:

– Немного, пилото. Сам я ее не видел – я не служил у СегильясовиОривара, но мне рассказывали, что сеньор с самого начала уступал противнику.

– А сеньор был опытным бойцом?

– Еще бы! Но у нас есть такая старинная поговорка: «Превосходство преходяще, ибо совершенству предела нет – всегда найдется ктото получше».

– Очень отрезвляющая мысль, – заметила Чиизаи. Роха был одним из немногих далузийцев, быстро схватывающих всеобщее наречие, с которыми приходилось встречаться Мойши. Они сейчас говорили на нем не только ради Чиизаи, но и для того, чтобы никто их не подслушал в этом людном месте.

– Да уж, – подтвердил Роха. – Очень печальная мысль. Но мы, далузийцы, считаем, что она учит скромности.

– А ты не знаешь, Роха, – спросил Мойши, – это была честная дуэль?

– Все далузийские дуэли, пилото, честны по определению.

– Похоже, что Армазон думает иначе.

– А, Армазон. Не скажу, что меня это удивляет.

– Почему?

– Ну, он любил сеньора, пилото, любил как брата. Но в последний год жизни сеньора коечто выяснилось. Не знаю, что именно, – думаю, никто не знает, – но гдето за четыре сезона до смерти сеньор перестал пользоваться лорхой Армазона, – он обернулся и ткнул пальцем, – вот этой самой. У сеньора большой флот, ты это, конечно же, знаешь, но он все время плавал с Армазоном, пока… – Он пожал плечами. – Знаешь ли, это произошло както вдруг. Очень странно после такой долгой дружбы.

– Они поссорились?

– Если и поссорились, то не на людях. И, уж конечно, Армазон об этом не рассказывал.

– Но как это связано с подозрениями Армазона насчет дуэли?

– А вот как. Сразу после смерти сеньора он очень изменился.