— Так и только так, — пробормотал человек.

И, брезгливо поморщившись, вытер пальцы о штанину. Он повернулся, чтобы продолжить свой прерванный путь по разрушенному городу, и тут пуля, выпущенная из развалин, пробила ему череп чуть выше затылка.

Двое, внимательно-настороженные, появились из-за осыпающейся стены здания, ступая по осколкам битого и оплавленного невыносимым жаром стекла, черным от копоти кирпичам. Они были одеты в форму защитного цвета без знаков различия, уверенно сжимали в руках полуавтоматические винтовки с длинными стволами — эти двое приблизились к только что убитому ими человеку.

— А ты, Иванко, молодец, — похвалил старший по виду своего более молодого спутника. — Метко стреляешь.

Сказав так, он привычным движением руки вытянул из нагрудного кармана портативный дозиметр. Всмотрелся в показания на цифровом индикаторе, нахмурился. Молодой, отмеченный болезненной сыпью на лице, польщенно кашлянул.

— Кто он хоть был? — спросил юношеским ломким баском. — Имперец или… этот… как его… осчастливливатель?

— Не знаю, не знаю, — покачал старший обмотанной грязноватым бинтом головой. — Видел, как он с жабой расправился?

Иванко кивнул.

— Вот… А имперец бы ее голосом отогнал, альтруист — бегом бы пустился. Потому, брат Иванко, перед нами не имперец, и уж никак не альтруист. Это тот гость, которого Седой дожидается — точно! И повезло нам, что ты не промахнулся.

— А я думал, это так — придурь Седого, — признался Иванко.

— Как же, думал он, — помрачнел старший, сплюнул и приказал: — Давай бери его, чего стоишь? За ноги бери, за ноги…

Они подхватили мертвое тело: Иванко взялся за ноги, старший, покряхтев, под мышки.

Нести было далековато: километра три с половиной, да к тому же и по сильно пересеченной местности. Потому эти двое совершенно выбились из сил, прежде чем доволокли убитого до штаба гражданской обороны.

Был это железобетонный бункер, оснащенный по последнему слову техники, — совершенно автономная система со своей собственной энергоустановкой, своими линиями коммуникаций, своим собственным арсеналом и даже собственной прозекторской. Именно в это последнее из упомянутых специальных помещений и приказал доставить убитого Седой, известный нам как полковник Корпуса по имени Игорь Валентинович, как полевой разведчик Гвардии Пресветлой Империи по имени Азеф, как маленький ничем не примечательный инженер из Петербурга по имени Максим, а теперь — как один из членов Директората Гражданской Обороны Петерсити. Двое вызвали Седого по внутренней связи штаба.

— Кажется, мы прихлопнули вашего гостя, господин директор, — доложил старший.

— Волоките его в прозекторскую, — распорядился Седой. — Я подойду.

Он действительно появился очень скоро, одетый легко (в бункере не все было ладно с кондиционированием) в безрукавку и шорты, на груди — серебряный медальон.

Двое, поднатужившись, взвалили тело на столик-каталку, и Седой, кивком поприветствовав их, подошел, чтобы посмотреть. И сразу отпрянул, потому что мертвое тело под ярким светом люминесцентных ламп вдруг утратило свою вещественность, тая, обесцвечиваясь вместе с одеждой. У Иванко отвисла челюсть. Старший с повязкой на голове ловко перехватил свою винтовку с плеча на ладонь под ложе ствола. А сквозь истончающиеся на глазах очертания мертвеца проступили новые контуры того же самого человека, но живого, дышащего, и это второе его воплощение обретало плотность, материальную зримость.

Наконец фантастическая метаморфоза, происходившая на глазах троих оборонщиков, завершилась, и, улыбаясь, живой и здоровый, человек сел на каталке.

— Вот я тебя и нашел, — такими были его первые слова.

Седой при звуках его голоса вздрогнул, быстро взглянул на двоих ничего не понимающих подчиненных.

— Отпусти их, — велел незнакомец. — Они тебе не помогут.

— Господин директор… — начал старший, одновременно передергивая затвор винтовки, но директор тут же остановил его:

— Вы свободны, ребята. Вы свободны.

— Но…

— Молчать! Я вас отпускаю. Выполняйте приказ!

Бойцы подчинились. Они ушли из прозекторской, шаркая ботинками по чистому кафелю и озабоченно оглядываясь.

Незнакомец встал с каталки и, все так же улыбаясь, рассматривая, обошел Седого.

— Здравствуй, Максим, — приветствовал он. — Отыскать тебя, скажем, было непросто. Но я все-таки отыскал.

— Я ждал тебя, — судорожно сглотнув, заявил Максим («…не просто сильные, а сверхсильные мира сего»).

— Ну, коли ждал, то давай тогда познакомимся, — насмешливо предложил незнакомец. — Тебя я знаю. И знаю очень хорошо. А кто такой я?.. Помнишь тот анекдот, что Маркс и Энгельс — это два разных человека, а Слава КПСС — вообще не человек?.. Называй меня Славой. Это мое настоящее имя, и в сущности, я тоже давно уже не человек.

— Что тебе от меня нужно?

— Ха! А разве ты еще не понял? — Слава прищурился и начал перечислять, загибая пальцы: — Дворцовая, Площадь Мужества, Озерки, Девяткино. Продолжим список?

Максим побледнел. Черты лица его болезненно заострились. Но ответить он ничего не успел. В центре прозекторской взлетел сноп золотистых искр, и в пространство вывалился третий.

— Ты — здесь?! — в голосе Славы прозвучала открытая растерянность. — Так быстро?!

Максим обернулся и оторопел: третий в точности походил на «сверхсильного». Как единоутробный брат-близнец. Только вид он имел более встрепанный и одет был в серебристый костюм странного покроя.

— Не ожидал, что успею? — переспросил новый персонаж у своего двойника с очень похожей улыбкой на губах.

— Да-а, — протянул Слава. — Не ожидал, брат Красев, я от тебя такой прыти. Ты ведь всегда казался таким… неповоротливым. Как, впрочем, любая порядочная совесть.

— Но, как видишь, сегодня я успел.

— Поздравляю. И что ты собираешься делать?

— Я? — брат Красев искренне удивился. — Я — ничего не собираюсь. Что собираешься делать ты? Собираешься убить его? Собираешься изменить своему принципу?

— А почему бы и нет? — отозвался Слава. — Все мы когда-нибудь изменяем свои принципам. А тут такое благородное дело — прихлопнуть разом основателя Корпуса.

— Ты говоришь о нем так, будто перед тобой рисованный человечек из любимых компьютерных игр…

— А в сущности так оно и есть, — кивнул Слава. — Ну посмотри ты сам, — он снова пошел в обход Максима, который молча и настороженно следил за ним, поворачивая голову. — Он человек из несуществующей более реальности, отец-основатель несуществующего более Корпуса, по самому большому счету он — обман зрения, фикция, мнимая величина.

— Живой человек…

— Он — мертвый человек!

— Давай поговорим спокойно.

— Это ты можешь говорить спокойно. Я не могу и не хочу говорить спокойно. Он враг, а для меня — даже более чем враг. Его ученики и последователи уничтожили миллионы ни в чем не повинных людей. И моих близких, заметь, тоже. Всех под корень! Что ты можешь об этом знать? Что ты вообще понимаешь?! Дитя благополучного времени! Ты можешь говорить спокойно, а я — не могу!

— Я так понимаю, мое мнение по обсуждаемому вопросу здесь никого из присутствующих не интересует? — ровным голосом осведомился Максим.

Слава замолк и уставился на него, приоткрыв рот. С непонятным выражением взглянул на Максима и брат Красев.

— Интересует, — сказал наконец этот последний.

— Я, честно говоря, так и не понял, кто вы, — сказал Максим. — Но это неважно. Я много встречал людей — таких, как вы. Они не обладали и долей той силы, с которой вы играетесь так… э-э… непринужденно. Но во всем остальном они ничем от вас не отличались. Порождения ненависти. На ненависти взращенные. Вы ненавидите все, что вам непонятно; все, что не укладывается в рамки вашей узкой морали. Эта мораль представляется вам наивысшим достижением цивилизации, но при этом она позволяет под своим флагом делать любые подлости, предавать, обманывать, убивать. Чем вы лучше нас, чем вы выше нас, чем вы чище нас? Мы хотя бы честны перед самими собой. Мы знаем, что наша мораль несовершенна и открыто признаем это. А вы в то же самое время сжигаете миры, спасая их от «красной угрозы». Не будь Корпуса, вы мимоходом во имя светлых идей демократии и христианских замшелых заповедей сожгли бы и мой мир… Впрочем, о чем я — вы ведь и так его сожгли… Вы любите кричать о величии своего духа, но никто из вас не способен на элементарный подвиг во имя чего-то более высокого, чем ваша жалкая жизнь. Вы до сих пор ставите нам в вину репрессии, но виноваты в них прежде всего вы сами, готовые в любой момент встать на колени и забыть все свои путаные идеалы ради мелкого желания выжить любой ценой. А мы победим, мы победим, потому что любой из нас всегда готов на подвиг… И я готов… как другие…