— Иди, иди, милая. Позже чай будем пить.

Валентин снял карабин, прислонил к стене, сел на ступеньку перед дверью.

— Закурить е? — спросил Роман, не спеша уходить.

Валентин полез за кисетом. Свернули по «козьей ножке», закурили.

— Лихо мы их сегодня, — все не мог остыть Роман. — Только щепки летели.

Валентин не смотрел на него. Пусть говорит. Декорация.

— И чего с ними старикан треп разводит? — Роман затянулся, глядя на звезды. — Я бы таких придурков на месте… Мало им Пришествия. Лишний бардак разводят. Босс там у них какой-то выискался.

— Он от своего не уйдет, — заметил Валентин, имея в виду Жору.

Этим всегда кончалось: сначала Старик допрашивал «языка», потом его отводили к оврагу за поселком (Валентин отводил) и там… Кто не с нами, тот против нас; и чтобы потом не было проблем с волком, который в лес смотрит. Жестокая реальность нового мира. А для Валентина — правила игры, которую ему навязали.

— Ну ладно, пойду, — сказал Роман, вставая и потягиваясь. — Сторожи! — с усмешкой бросил он Валентину напоследок.

Шумно перекликаясь, возбужденно обсуждая подробности победы, остря напропалую и хохоча над собственными шутками, протопали мимо ребята из ночного наряда. Маврин отпустил одну роту, не ожидая, видимо, повторения. Валентин позавидовал: сейчас придут в казарму, завалятся спать. Глаза у него слипались. Но тут же себя одернул. Какой, к черту, «спать»! Выключат их и поставят в пыльный чулан. Манекены ходячие. Декорация!

Валентин встал. Походил, пару раз отжался от ступеньки. В голове несколько прояснилось. Потом снова уселся, прислушался к бубнящим за дверью голосам. Слов было не разобрать, однако слышно: вот говорит старик, а вот сейчас — пленный.

«Кто мешает и тебе пойти спать? — спросил Валентин самого себя. — Кто сказал, что ты все время должен играть по правилам? И зачем тебе это — играть по правилам?»

Он задавался похожими вопросами неоднократно, но всякий раз приходил к выводу, что лучше не мучаться, плыть себе спокойно по течению.

«Ладно, — мысленно говорил он невидимым наблюдателям (тем самым, что по теории должны были следить за ним, оценивая его поступки, анализируя реакции). — Ладно, поиграем в ваши игры. С вами хоть интересно».

Не мог он не отметить их мастерства — ни разу не поймал на перестановке декораций, все выглядело до предела натуралистично. Были, конечно, проколы: поторопились в первом же акте убрать жену и сестру — он сразу понял зачем: хорошо и давно знакомого человека невероятно трудно подделать. Но самый главный, самый большой прокол, выдававший наблюдателей с головой, состоял в том, что ситуации, в которой Валентин оказался, ни в коем случае быть не могло. Не могло всего этого быть. Мировоззрение Валентина ситуацию не принимало, отторгало со всей возможной силой. Он не хотел верить в то, что мир сошел с ума. Чтобы не сойти с ума самому.

— Валентин!

Надо идти. Старик зовет.

Валентин швырнул окурок, встал и вошел в дом. Наташа снова возилась у самовара. Старик аккуратно сворачивал карту. Пленный сидел в прежней позе; на губах его застыла задумчивая улыбка.

— Валентин, проводи его, — приказал Старик. — Пусть пока поживет в гостинице. В пятом номере.

Это был код, хорошо Валентину знакомый. Номер пятый несуществующей гостиницы означал для пленного овраг. Но тот, конечно, ни о чем подобном не догадывался.

Жора поднялся.

— Приятного аппетита, — сказал он Старику вежливо.

— Спасибо, спасибо, — скороговоркой ответил Старик, усаживаясь за стол.

Наташа поставила перед ним чашку и банку с вареньем.

— Пшел, — Валентин толкнул Жору к выходу.

— А помягче нельзя? — Жора все еще улыбался. — Я ведь и обидеться могу.

Нет, не догадывается.

Валентин повел его через городок. Жора шел впереди, посвистывал, часто оглядывался:

— Далеко еще?

— Иди.

— А вы, смотрю, здесь неплохо устроились. Военный городок. Запасы, небось… Жратва, оружие, техника… И хозяин у вас ничего: толковый мужик, профессионал. Думаю, мне у вас понравится.

— Иди.

На дальней окраине был овраг. В новые времена кто-то там жил в этом овраге, кто-то из новых хищников. Из людей хищника никто не видел, но мертвецы, сброшенные в овраг ночью, к утру бесследно исчезали. Очень удобно. Своих, конечно, ни в коем случае, своих закапывали, в овраг — только чужих.

Валентин вел Жору и думал, какой же это будет по счету? По его личному счету. Седьмой или восьмой? Одиннадцатый или двенадцатый? Двадцатый или двадцать пятый? Собственно, он и не считал их никогда. А вы считаете количество пораженных в тире мишеней, занимаясь стрельбой сравнительно регулярно? К тому же сам процесс давно уже был отработан до автоматизма: допрос у старика, словесный код, определяющий приговор, веселый после спада нервного напряжения пленник, овраг, выстрелы в упор. А чем отличается один вечер в тире от другого?

Валентин их никогда не жалел. Для него это было бы просто нелепо — жалеть бумажные декорации. Но взгляда приговоренных, последнего ищуще-умоляющего взгляда, он все-таки избегал. Чисто инстинктивно.

Жора заметил овраг, только чуть не сорвавшись с его края вниз. Он замер там, сразу все понял. В овраге сконцентрировалась, сгустилась особая тьма, черная, непроницаемая для зрения; прыгнуть туда Жора бы не решился: и он тоже знал, как опасны теперь подобные места.

Он обернулся:

— Нет!

Однако Валентин уже вскинул карабин, передернул привычно затвор.

— Нет!!!

Валентин выстрелил.

Пуля попала пленному в живот. Он полетел вниз, мгновенно сгинул во тьме. Вслед с тихим похоронным шорохом посыпались мелкие камушки.

Валентин поставил карабин на предохранитель, забросил его за плечо. Развернулся. Наступил, уходя, на выпавшую гильзу.

Сегодня ему снова удалось не встретиться взглядом с жертвой. И на какой-то миг это принесло ему облегчение. Он шел и твердил про себя заученно привычное слово, что было для него не только и не столько обоснованием, объяснением случившегося с миром, но и оправданием, в чем он никак не хотел себе признаться: «Декорация, декорация, декорация. Декорация, дьявол вас всех побери!..» 

Антон отложил книгу, давая отдых глазам.

Нельзя сказать, чтобы прочитанное ему очень уж понравилось. Нечто вроде этого, похожее он читал и ранее: то ли у Стругацких, то ли у Саймака. Сама по себе тема мира Земли после Пришествия была одной из основных в современной фантастике, и мало кто из писателей не уделил ей внимания. Но в данном случае, как уже нами отмечалось, Антона привлек не столько сюжет, сколько типаж героя «Обратной связи», его упорное нежелание верить в реальность изменившейся Земли. Валентин с его декорациями в стиле солипсизма хорошо был понятен Антону сейчас, вызывал сочувствие, сопереживание даже, что всегда способствует усвоению художественного текста. Поэтому где-то минуты через две Антон продолжил чтение, увлеченно перелистывая страницы.

…С двумя или тремя машинами они легко бы управились. Это было бы вполне по их силам. Но в этот раз машины перли одна за другой, и было их никак не менее двух десятков.

Почти сразу они прорвали оборону, двинулись на городок страшной лязгающей лавиной, своротив ограждения и поливая все вокруг шквальным огнем.

Валентину повезло. Он находился там, на переднем крае; рядом взорвался снаряд, осколками изрешетило Романа, тот успел только крикнуть: «Бля-я-я!», потом захрипел, корчась в песке; а ему только опалило брови, да совсем чуть — волосы на голове. И пока он приходил в себя, обалдевший и контуженный, машины прошли мимо, были уже где-то далеко за спиной — оттуда доносились звуки выстрелов, грохот, крики.

Валентин сидел минут двадцать, уперев руки в землю, тряс головой. И когда несколько очухался, то оглянулся и увидел прямо позади в полукилометре пылающий механизм, один из своры уродцев, — кто-то все-таки сподобился подпалить его; увидел, как другой, открытая платформа на четырех членистых лапах, прошагал в брешь в ограждении городка, на ходу выплюнул длинную струю огня в направлении сторожевой вышки, откуда кто-то с невероятным бешенством стрелял из пулемета; увидел, как вышка вспыхнула подобно сухой деревяшке, разбрасывая искры.