Я отрицательно покачал головой:

— Нет, я не стану твоим союзником. Никогда.

Кайтрин выпрямилась на своем троне:

— У каждого есть своя цена. Я решила, что спасти друзей — это и есть твоя цена.

— Не спорю, цена хорошая, но не сомневаюсь, что твое предложение окажется ловушкой и ты меня надуешь в пределах этой цены.

Она хохотнула, и у нее это получилось более хрипло, чем она рассчитывала.

— Отлично, Хокинс, просто здорово. А теперь я тебе расскажу, что каждый из твоих друзей сам пришел ко мне. Я заплатила каждому его цену. Сит в последнюю минуту позволила убедить себя, что ты ее бросил, так что согласилась на мою дружбу. И твой лорд Норрингтон, страдая от сильной боли, искал любого избавления от нее, в чем ты ему отказал. Я обещала ему, что боль прекратится, и он поклялся служить мне. И так же было со всеми, даже с мертвыми, которые просто хотели остаться в этом мире.

— Итак, ты оказался прав. Если я предоставлю им свободу, они все же будут служить мне как сулланкири. Они служили бы тебе в этом качестве, но ты выбрал противостояние мне. — Она прикрыла свои толстые веки. — До сих пор ты проявлял себя умным и непоколебимым, но хватит ли у тебя мужества встретить грядущее?

Я сопоставил свою личную боль с теми страданиями, которую она причинила многим другим, и гнев вдохновил меня на следующую речь:

— Если это значит победить тебя, я с радостью выполню свою роль. Я всегда буду противостоять тебе.

— Не сомневаюсь, что ты искренне верить в себя, но советую тебе остерегаться такой безоглядной веры. Иначе ты станешь жертвой глупости. — Она раскинула руки, обводя ими весь зал: — УрЗрети Борагула были искренне убеждены, что только они достойны обрести оперение. Я явилась к ним в виде Циндр-Кораксок, с оперенными конечностями, и они приняли меня как вождя. Вы, люди Юга, так же глупы, к тому же вас так легко натравить друг на друга, а это мне на пользу.

— Даже самый глупый правитель на юге, Кайтрин, сумеет понять, как ты опасна.

— Так ли? Посмотрим. — Она снова улыбнулась мне и наклонилась вперед всем телом, как взрослый, желающий приласкать малыша. — Даю тебе два дня на дорогу, а уж потом пошлю за тобой своих охотников. Если доберешься до Юга, можешь предупредить своих королей и королев, что я в пути. Можешь высказать им самые страшные прогнозы, какие только измыслишь, да скажи им, что мое следующее появление будет не в пример страшнее. Их герои теперь — мои герои, и если они сумеют так же быстро вырастить новых героев, как я умею выращивать бормокинов (так вы их, кажется, называете), — ваши нынешние дети не успеют вырастить своих детей.

Откинувшись на спинку трона, Кайтрин смотрела на меня, подняв брови.

— Понял, что я тебе сказала?

— Понял, я все передам.

— Передашь, если мои охотники не поймают тебя раньше? — Она следила за мной, кипя от гнева. — Хотя я почти уверена, что ты выживешь.

— Выживу, и ты об этом пожалеешь.

— Никогда, Хокинс, — она встала и спустилась с трона. — Я всегда побеждаю, а победу над тобой просто предвкушаю.

Наклонившись ко мне, она слизнула кровь с моей щеки. Я отпрянул от прикосновения ее языка, но недостаточно быстро. Одной рукой она схватила меня за челюсть и поцеловала в губы.

Губы мои запылали так, что я даже перестал чувствовать боль от ран, и все вокруг меня почернело.

Каким-то необъяснимым чудом я все-таки очнулся. Возможно, какой-то божок — Арель, бог удачи, или Нилин, бог извращенности, или Фесин, богиня боли, — решил, что я уже настрадался достаточно и не стоит продолжать мои жестокие пытки. Возможно, клятва, какой я поклялся Резолюту помочь ему освободить Воркеллин, оказалась достаточно сильной, чтобы вернуть меня к жизни. Впрочем, каковы бы ни были причины, главное — я очнулся.

Кайтрин вряд ли на это рассчитывала. Меня подобрали у ее трона, отнесли за пределы Борагула и вышвырнули вон в том, в чем я был. Пальцы ног и рук, нос и щеки у меня онемели и были отморожены, и я мог бы замерзнуть совсем, если бы не пришел в себя. Холод притупил боль от шрамов на моем теле, но это мало утешало.

Я оказался в тени, отбрасываемой горами Борагула, и меня это беспокоило — тень от этих гор ложилась на север. В том направлении простиралось огромное ледяное поле, усеянное одними только сугробами, различимыми по их едва заметным голубоватым теням. Чтобы добраться домой, мне надо было пробиваться на запад, к перевалу, который мы раньше считали непроходимым, и проложить себе путь на юг через легионы бормокинов, препятствующих каждому моему шагу.

Я с усилием встал на ноги и зашатался, сохраняя равновесие на толстой корке снега. Я вытащил Цамок и начал рассекать толстые куски снега, складывая так, как показывал нам Други, чтобы сделать себе снежную берлогу. Я мало знал о том, как это делается, но Цамок отрезал «кирпичи» вполне равного размера. За время работы я согрелся, и через два часа у меня была берлога из снега, немного просторнее, чем гроб.

Трудно представить себе, что построенное из снега убежище может предотвратить замерзание человека, но на самом деле тело само источает тепло, а такое убежище удерживает в себе теплый воздух. Мне было ясно, что, устроив себе защиту от северных ветров, которые уже начали завывать, я не так быстро замерзну до смерти, хотя и медленное замерзание меня не привлекало. Я старался двигаться, по крайней мере, насколько позволяло мое убежище, но с наступлением ночи усталость и боль сломили мою решимость. Я сказал себе, что прикрою глаза на минутку-две, чтобы набраться сил, и как-то сумел убедить себя, что раз уж я сумел проснуться один раз, то проснусь и во второй.

Я действительно проснулся, и мне было намного теплее. Неудивительно, ведь у моего изголовья горела сальная свеча, а сам я был накрыт толстым шерстяным одеялом. У ног своих я обнаружил теплые зимние одежды, в которых я ехал на север, и мешок с продуктами — в том числе бурдюк с вином, пакет сушеного мяса, еще один — с сыром и немного бисквитов. Но главное — там был мешочек с травой метолант. И мой лук из серебряного дерева, с колчаном стрел, подаренных Каварром, лежали рядом с Цамоком на снежной полке, которую я вырезал специально для меча.

Так же кстати оказалась золотая тарелка с большой горой мяса, а рядом с ней еще одна — с яблочным пирогом. Я прикинул, кто может быть моим благодетелем — разве та урЗрети, которая прислуживала мне на пиру и с которой я делился частью еды. Мясо явно было не собачье, судя по его исключительному вкусу. А пирог, и раньше бывший великолепным, теперь показался мне просто пищей богов.

Я смешал метолант с небольшим количеством вина и приложил эту смесь к самым открытым участкам ран. Разорвал на полоски тунику и брюки и перевязал раны этими тряпками, потом надел теплую одежду. Подержал руки над маленьким желтым огоньком, впитывая его тепло. Я пробормотал молитву Арелю, прося, чтобы моя благодетельница не попалась, избежала бы наказания, и до сего дня я надеюсь, что моя молитва была услышана.

На следующее утро я собрал свои пожитки и пустился в путь. Снег был твердым, по нему легко было передвигаться, и, оставляя Борагул слева, я знал, что двигаюсь на запад. Ландшафт был настолько безлик, что мне трудно было сообразить, насколько далеко я продвинулся. Но я не жаловался, понимая, что зато тут моим врагам негде спрятаться. Любой, пожелавший задержать меня, — во всяком случае, первые тридцать человек — должен был оказаться лучшим стрелком, чем я, и я сомневался, что такое возможно.

Соблюдая свое обещание, Кайтрин не посылала своих охотников за мной в течение двух дней; это значило, что я мог бы опередить их, если бы не стал пытаться перейти через перевал. Но с севера надвигался страшный буран. Я сумел выкопать себе еще одно убежище и нырнул в него как раз вовремя, чтобы переждать буран. Не знаю, как долго он тянулся, но за это время раны начали гноиться и меня залихорадило.