— Но ведь в этой степени нельзя оставаться долго — ведь это очень опасно, Хану?

Седьмая степень воспроизведения в самом деле невероятно опасна и потому запрещена во всем Ордене, даже для цефиков — особенно для тех компьютерных адептов из числа цефиков, которые называют себя кибершаманами.

Конечно, опасно. И запрещено почти для всех, как тому и следует быть.

Данло, лежащий на ковре, покачал головой, опечаленный неприкрытой гордыней Ханумана, и его изображение в алам аль-митрале тоже покачало головой. Он знал, как много цефиков навсегда пропали таким образом в своих компьютерах.

— Я вижу себя со стороны, — сказал он. — Свое лицо, свои глаза. Ты специально запрограммировал все так, чтобы и я мог приобщиться к седьмой степени?

— Конечно. И эта программа очень сложна, могу тебя заверить.

— Я не хочу превращаться в компьютерную программу, пусть даже бесконечно сложную.

— Чего же ты тогда хочешь?

— Посмотреть, что ты создал, и вернуться к своему подлинному “Я”.

— Ну что ж — смотри!

Тьма вокруг Данло мгновенно наполнилась светом. Он вырвался из раскаленной добела сферы со скоростью, намного превышающей скорость настоящего света, и был так ярок, что Данло невольно заслонился от него рукой. В следующий момент все пространство вокруг него осветилось, и он обнаружил, что может видеть почти бесконечно далеко во все концы вселенной.

— Бог мой! — воскликнул он, увидев в пространстве, которое теперь само стало светом, множество землеподобных миров — миллионов десять, а то и больше. Они плавали в окружающей пустоте, как — идеально круглые жемчужины в солнечном море. В том, как Данло воспринимал эти порожденные компьютером миры, было нечто странное: он видел самые дальние из них с такой же четкостью, как и близкие.

Он видел даже очертания континентов каждого мира — одновременно и под различными углами зрения. Мощность такого зрения почти граничила со слепотой; Данло тошнило, и голова у него кружилась. Но вскоре он приспособился к своему всевидению и начал изучать созданные Хануманом миры.

Все они были одинаковы, эти прекрасные бело-голубые сферы с глубокими океанами и мягкими покрывалами облаков, все представляли собой почти точную копию Старой Земли.

Даже Твердь не обладала таким созидательным импульсом.

Даже Эде в пору своего расцвета, одержимый загадочным стремлением создавать новые миры и новые человеческие расы, не мог и мечтать о стольких Землях.

— Сколько же их? — спросил Данло голосом, напоминающим звук золотого гонга, и Хануман почти немедленно ответил ему: Ровно 25490056343. И в каждую секунду компьютерного времени создаются новые.

— Но зачем тебе так много? И почему Земли, Хану? Почему они все одинаковы?

— Потому что такова моя воля — творить жизнь во всей ее полноте. В каждом мире, во всей вселенной — во всей полноте, какой она должна быть.

— И какой же, по-твоему, должна быть эта жизнь, Хану?

— Показать тебе?

— Да, если хочешь.

В следующий миг Данло со скоростью света уже мчался к одному из миров. Из космоса, который не был настоящим космосом, он вошел в атмосферу, состоящую из чистой информации, а не из воздуха. Но ощущал он ее как реальный воздух — она обжигала его нагое тело холодом, как сарсара, бушующая в Невернесе на грани глубокой зимы и средизимней весны. Почти как сарсара. Щеки и нос пощипывало очень похоже, но настоящего холода, пробирающего человека до костей тысячами стальных игл, Данло не чувствовал.

Вот одно из ограничений компьютерной симуляции, подумал он. Холод — это ноющие зубы, стынущая кровь, онемевшие щеки и пальцы; недостаточно просто задействовать в мозгу кучку нейронов, регистрирующих эти ощущения. Сознание холода — и само сознание — заложено во всех четырех триллионах клеток организма и еще глубже, в цепях белков и липидов, из которых строится живая материя. Каждый атом водорода в молекуле воды по-своему чувствует потерю энергии: когда человеку холодно, он начинает вибрировать медленнее и сам холодеет. Нельзя имитировать чувство холода полностью, воздействуя нейросхемами на один только мозг.

На самом-то деле мне совсем не холодно, подумал Данло — но тут у него застучали зубы, и уверенности поубавилось. Откуда, собственно, взялось это чувство постукивания эмали об эмаль? Создается ли оно его реальным телом, лежащим на ковре в башне, — или это только часть программы, приближающей его изображение к одной из Земель Ханумана? Данло, снизившись, вошел в более теплые слои атмосферы, и дрожь внезапно прошла. Мягкий бриз тропического океана овеял его почти невесомое тело, но солнечного зноя Данло почему-то не ощутил — и не нашел на синем небе никакого светила, хоти оглядел его от горизонта до горизонта.

— Не ищи солнце, Данло. Его здесь нет.

— Но как же… — Данло стремительно летел к широкому белому берегу, и ветер уносил прочь его слова. — Как же так можно — без солнца?

— В этой вселенной вообще нет звезд, ибо свет исходит отовсюду.

— Нет звезд? — уставившись в небеса, поразился Данло.

В небесах звезд и правда не было, но не было там и тьмы — Хануман не потерпел бы отсутствия света. В следующий миг Данло со скоростью пикирующего ястреба опустился на песок, который блестел при свете, идущем ниоткуда — Данло, во всяком случае, никакого источника не видел.

— Здесь… очень красиво, — сказал он, и его слова повисли, как жемчуг, в теплом влажном воздухе. Бирюзовые волны лизали берег, и чайки кричали, радуясь блаженству полета.

Пейзаж действительно был очень красив, но скорее как картинка, чем как настоящий морской берег. Компьютерной программе, нарисовавшей его, недоставало многого. От прибоя шел лишь весьма условный запах водорослей и соли — в нем отсутствовал пьянящий настой жизни и умирания, волновавший Данло с тех пор, как он ребенком впервые увидел и ощутил море. Пляж, при всей своей девственной чистоте, тоже не был совершенным. Песок дюнами и складками простирался в обе стороны, совсем как настоящий, но, глядя себе под ноги, Данло не видел песчинок, из которых состоит реальный пляж.

— Тебе кажется, что этот песок не совсем реален, как и вся материя этого мира. Но он реален. Он настолько реален, насколько ты этого хочешь.