Её высочество приняла услышанное неожиданно близко к сердцу, особенно узнав, что сеньор Андреас непосредственно участвовал в обороне Киева и был приставлен самим королём Данилой к опасному пленнику. Она так расчувствовалась, что наконец воскликнула: «Ах, синьор Лоренцо! Судьба этого чужеземца тронула меня до глубины души, и я постараюсь помочь ему в меру возможностей». Это было именно то, на что втайне надеялся Гаэтани, а потому молодой барон поспешил выразить свою искреннюю благодарность и удалился, окрылённый надеждой.

Результат превзошёл все ожидания. Спустя неделю с небольшим через того же слугу принцесса назначила новую тайную встречу. Согласно собранным сведениям, похищенный русич действительно содержался в загородном доме в окрестностях Рима. В распоряжение Лоренцо Гаэтани её высочество намерена была предоставить пару десятков отчаянных рубак, три повозки и несколько смен лошадей, лишь бы узник был освобождён. Она также дала барону брошь, служившую своеобразным пропуском на территории королевства. Но в то же время сочла необходимым честно предупредить Лоренцо, что его случайного попутчика похитил сам Гартман фон Гёте.

– Да кто он такой, этот ваш… – начал Читрадрива, но тут же прикусил язык.

Гартман фон Гёте! Тройное имя!.. Так и есть, как раз о деяниях его рыцарей он столько слышал, путешествуя Европе, а в Германии это имя вообще боялись произнести вслух, потому что даже тамошний император был жалкой букашкой по сравнению с могущественным гроссмейстером.

Между тем Лоренцо тоже решил поведать Читрадриве об этом человеке. Отпрыск одного из древнейших, благороднейших родов, который когда-либо существовал в германских землях, он тем не менее не мог похвастаться большой семьёй, поскольку все его родные скоропостижно скончались. Злые языки утверждали даже, что слишком скоропостижно. Молва приписывала обрушившуюся на род фон Гёте напасть тем обстоятельством, что в уплату за невиданное могущество Гартман фон Гёте продал дьяволу не только свою душу, но также души всей своей родни.

Может быть именно поэтому Гартман фон Гёте сам себе создал некое подобие семьи, основав орден воинов Христовых, который беспрерывно пополнялся всё новыми членами, разрастался прямо на глазах. Кроме того, он слыл правой рукой святейшего отца и давно уже сделался своим человеком при паском дворе. Был он также мастаком на всевозможные гнусности и особенно сильно враждовал с неаполитанским королём. Правда, его величество Федериго в долгу не оставался, но в данном случае важно было то, что попытка освободить сеньора Андреаса из рук Гартмана фон Гёте могла закончиться чем угодно – и удачей, и полным поражением. В последнем случае участь молодого барона была бы весьма незавидной.

И всё же Гаэтани не колебался ни минуты. Он был исполнен решимости освободить пленника и…

– И вот, мой дорогой сеньор Андреас, я с огромным удовольствием говорю, что выполнил как своё намерение, так и поручение её высочества.

После этого Лоренцо углубился в описание подробностей штурма «тюрьмы», поведав Читрадриве, как несколько воинов, вооружённых одними кинжалами, перебрались через первую стену, сняли расставленных там часовых и открыли внешние ворота, как затем выломали ворота внутренние, ворвались в садик…

Однако Читрадрива уже погрузился в свои мысли и лишь изредка рассеянно кивал, дабы создать видимость внимательного отношения к монологу барона. В рассказе Гаэтани было несколько подозрительных моментов. Прежде всего бросалось в глаза то обстоятельство, что принцесса Катарина с поразительной точностью угадала неполноту официальной версии путешествия Лоренцо Гаэтани. Также настораживало слишком горячее участие в судьбе пленника, которого она никогда в глаза не видела. Потом, как понимать «внутреннее побуждение» рассказать о судьбе Читрадривы, овладевшее молодым человеком во время тайной аудиенции? Да ещё изящная брошь, без сомнения обладающая магическими свойствами… И это при всеобщем недоверчивом, скорее даже враждебном отношении к колдовству!

А кроме того, Читрадрива никак не мог понять, почему сеньор Лоренцо столь рьяно взялся за его дело. Неужели из простого дружеского расположения к чужаку-русичу Гаэтани был способен рискнуть головой, вступив в борьбу со столь могучим соперником?! Это противоречило здравому смыслу. Оставалось предположить, что у барона были какие-то свои счёты с Гартманом фон Гёте. Но тогда почему он прямо не сказал об этом? Подозрительно, очень подозрительно…

Татарская кобыла, названная на орфетанский манер Желмой, неплохо слушалась повода, и тем не менее Карсидар всё равно грустил о верном Ристо. Рана на ноге затянулась. Правда, шрамики так и остались, словно напоминая, что со сверхъестественными способностями у Карсидара отныне не всё в порядке. Но хорошо уж и то, что теперь он почти не хромал, а когда бывал занят каким-либо важным делом, то и вовсе забывал о ране.

С остальными талантами дело обстояло по-разному. В один из дней, пока шла переправа, Карсидар осторожно попробовал «созвать» облака. Через некоторое время немного ниже по течению «небесные овечки» действительно сбились в кучу, затем из них вышла приличная свинцово-серая туча, и разразилась гроза. Почему-то Карсидару казалось, что и с вызовом «земного огня», как это было в татарском лагере, проблем не должно возникнуть. На полное притупление интуиции он также не мог пожаловаться, хотя понимал, что обладал этим качеством ещё до пробуждения скрытого дара. Мастеру без этого никак не обойтись.

Если пустить в ход голубой камешек, он попробовал бы заморозить воду, думать о нескольких вещах сразу или контролировать несколько дел. Однако кольцо с вделанной в него капелькой лазури пришлось снять и спрятать на самое дно седельной сумки, поскольку Карсидар совершенно не мог носить украшение. Стоило ему подумать о камешке, как суставы руки начинало выкручивать, а сам палец словно превращался в сплошную сосульку.

Хуже всего было с чтением чужих мыслей. Всякий раз, как Карсидар приступал к этому занятию, казавшемуся прежде таким лёгким, у него дико кружилась голова, в глазах двоилось. А если Карсидар пробовал установить мысленный контакт с тестем, перед ним точно разверзалась мрачная ледяная бездна, в которую готов был сорваться весь мир. Кроме того, в следующий же миг на незадачливого экспериментатора накатывала столь мощная волна панического ужаса, что он едва сдерживал желание сорваться с места и бежать куда глаза глядят, хоть бы и на край света. В довершение несчастья жуткая головная боль мучила Карсидара несколько часов кряду.

Также ничего не получалось с «прятками»: он пробовал удаляться в степь, подходить к лагерю и при этом пытался «заставить» воинов не видеть его. Но ратники неизменно замечали своего воеводу. Значит, с придуманной им хитрой тактикой, некогда приводившей татар в ужас, придётся распрощаться. Как и с хайен-эрец, поскольку это искусство было сродни чтению мыслей.

А уж подлетать над землёй и рвать без усилия верёвки Карсидар вообще не пытался: для этого нужен был шок, а не кольцо, а он и так пережил за последнее время слишком много, чтобы подвергать себя дополнительным испытаниям.

Наконец, из рук вон плохо было с защитой от стрел. Однажды утром, когда воины готовились к очередному переходу, Карсидар кликнул тестя, вдвоём они отъехали подальше в степь, и там Михайло выпустил в зятя несколько стрел без наконечников. Надо ли говорить, что несмотря на все усилия Карсидара, ни одна из них не отклонилась в сторону ни на пядь!

После этой неудачи, окончательно доконавшей беднягу, состоялся откровенный разговор с тестем. Отводя глаза, бледнея и запинаясь, Карсидар признался, что растерял часть своих способностей. Ответ Михайла был несколько неожиданным:

– А по мне, зятёк, было бы замечательно, коли б ты вообще перестал колдовать!

Карсидар недовольно засопел, посмотрел на тестя почти с ненавистью и прошептал: