– Фантастика! – воскликнул Айзек, прочитав письмо. – Есть наводка!

Дэвид был в шоке.

– Парламент?! – прохрипел он, точно придушенный. – На кой ляд нам сдался парламент? О святой Джаббер! Айзек, ты хоть представляешь, в какое дерьмище мы вляпались? Какая еще фантастика? Какая еще наводка? Ты просто кретин! Ах, как нам повезло! Дело в шляпе, осталось только затребовать у парламента список сотрудников сверхсекретного научного отдела, чьи фамилии начинаются на «Б». А потом ходить по адресам и спрашивать, кто что знает про крылатых тварей, вгоняющих свою жертву в кому. Будьте любезны, подскажите, как их переловить!

Наступила пауза. В комнате воцарилась гнетущая атмосфера.

Своим юго-западным углом Барсучья топь примыкает к Малой петле, гнездилищу авантюристов, криминала и некогда роскошной, а теперь ветхой архитектуры; все это втиснуто в подковообразный меандр Вара. Сто с небольшим лет назад Малая петля была внутригородским раем, где селились самые знатные семейства: Мэкки-Дрендасы и Тергисадисы; Драчсачеты (водяные – основатели и управляющие «Драч-банка»), Джеремайл-Карры (купцы и фермеры) – все они имели огромные дома на широких улицах Малой петли.

В Нью-Кробюзоне начался промышленный бум, и финансировалось большинство предприятий этими семьями. Множились и росли как грибы фабрики и доки. Находящийся сразу за рекой Грисский меандр пережил недолгий расцвет машинофактуры, с ее непреложными шумом и вонью. Там же образовался район обширных прибрежных свалок, в стремительной пародии на геологический процесс сложился новый ландшафт из развалин, промышленных отходов и прочего мусора. Вагонетка за вагонеткой доставляли и сваливали ломаные станки, бумажную некондицию, шлак, органическую гниль и химические отходы на огороженные свалки Грисского меандра. Вся эта дрянь оседала и уплотнялась, принимала долговременную форму, подражая природному рельефу. Холмы, овраги, террасы и пруды; в прудах клокотал ядовитый газ. Через несколько лет исчезли местные фабрики, но остались мусорные кучи, и дующий с моря ветер нес моровое зловоние через Вар в Малую петлю.

Богачи бросили свои дома, Малая петля быстро пришла в упадок. В ней стало шумно. Облезла краска, но в подурневших особняках жильцов теперь было не меньше, чем прежде, а куда больше – в Нью-Кробюзоне росло население. Жильцы били окна, кое-как латали и били снова. В районе появлялись продовольственные лавки, пекарни и плотницкие мастерские, так что Малая петля стала добровольной жертвой неизбежного расползания спонтанной архитектуры. Подвергались переделкам стены, потолки и полы. Опустевшим постройкам находилось другое применение, и в этом их новые хозяева подчас проявляли недюжинную изобретательность.

Дерхан Блудей торопливо шла к этому скоплению униженной и оскорбленной роскоши. Шагая, прижимала к телу сумочку. Лицо было застывшим, жалким.

Она перешла через реку по мосту Петушиный гребень, одному из старейших городских сооружений. Мост был узок и вымощен кое-как; рядом дома были воздвигнуты прямо на булыжниках мостовой. С середины моста реки было не видать. Дерхан вообще ничего не видела по обе стороны, кроме низкого горизонта, изломанного почти тысячелетними домами, с давно осыпавшимися сложными узорами на мраморных фасадах. Поперек моста тут и там протянулись ленты помоев. Долетали грубые голоса спорящих или бранящихся жителей.

В самой Малой петле Дерхан быстро прошла под высокой Южной линией и направилась к северу. Река, которую она пересекла, резко поворачивала назад, изгибалась огромным «S», а потом ее русло выпрямлялось, и воды текли на восток, где встречались с Ржавчиной.

Там, где Малая петля срасталась с Барсучьей топью, дома были куда поменьше, улицы поуже, и петляли они похитрее. Плесень разъедала старые здания, крутобокие шиферные крыши капюшонами стояли на узких плечах – казалось, дома норовят попрятаться. На фасадах и во внутренних двориках, где вторгшаяся грязь задушила деревья и кусты, были налеплены корявые гипсовые вывески, рекламирующие скарабомантику, машинальное чтение и молитвотерапию. Здесь со лжецами и шарлатанами боролись за место самые бедные и непокорные из химиков и чародеев Барсучьей топи.

Дерхан осмотрелась, убедилась, что идет в правильном направлении, нашла дорогу к Конюшням Святого Гнедка. Это был узкий переулочек, он упирался в полуразвалившуюся стену. Справа Дерхан увидела высокое здание ржавого цвета, упомянутое в записке. Она перешагнула через порог пустого дверного проема и аккуратно пробралась по обломкам узким неосвещенным коридором, где было ужасно сыро, только что вода с потолка не капала. В конце коридора увидела стеклярусный занавес, его-то и велено было ей искать. Куски проволоки, унизанные битым стеклом, едва покачивались.

Она собралась с духом, осторожно отвела опасные бусы, ухитрилась не порезаться. Вошла в гостиную.

Оба окна были со стеклами, а к стеклам приклеена плотная ткань, большие разлохмаченные лоскуты – они заполняли комнату густой тенью.

Мебели было совсем чуть-чуть, такого же коричневого цвета, как и тот, что затемнял воздух в помещении; разглядеть ее можно было с трудом. За низким столом, в некогда дорогом, а теперь гнилом кресле сидела толстая пышноволосая женщина, с абсурдным позерством прихлебывая чай. Она смотрела на Дерхан.

– Чем могу быть полезна? – спросила она ровным голосом. Вернее, скрывая раздражение.

– Вы коммуникатрикс?

– Умма Бальсум, – кивнула женщина. – Вы ко мне по делу?

Сделав несколько шагов вперед, Дерхан застыла в напряженной позе у продавленного дивана. Ждала, пока Умма Бальсум не разрешила жестом сесть. Дерхан резко опустилась на диван и принялась рыться в сумочке.

– Мне... Э-э... мне нужно поговорить с Бенджамином Флексом, – собравшись с духом, сбивчиво проговорила она и достала мешочек с вещами, найденными в скотобойне и вокруг.

Накануне вечером, когда весть о разгоне милицией забастовавших докеров пронеслась по Нью-Кробюзону, Дерхан отправилась в Собачье болото. По пути ее догоняли все новые слухи. Узнала она и о том, что в Собачьем болоте разгромили редакцию бунтарской газеты.

Когда Дерхан, как всегда замаскированная, оказалась на мокрых у лицах в юго-западной части города, было уже поздно. Шел дождь, теплые большие капли лопались, как гнилушки, на щебенке в знакомом тупичке. Вход был завален, так что Дерхан пришлось лезть через квадратное отверстие в стене, по которому на крюках подавались туши. Держась за осклизлые кирпичи, она свесилась над полом, загаженным навозом и кровью тысяч смертельно перепуганных животных, а затем, пролетев несколько футов, оказалась в кровавой мгле опустевшей скотобойни.

Она перебралась через сорванный транспортер, несколько раз споткнулась о разбросанные по полу крючья для туш. Кровяная слякоть была холодной и липкой.

Дерхан преодолела россыпи вырванных из стен кирпичей, расколотые ступеньки, поднялась в комнату Бена, в эпицентр разрушения. Путь ее был усеян обломками растерзанных, искореженных печатных машин, обугленными клочками бумаги и ткани.

Комната превратилась в пещеру, полную хлама. На кровати – слой колотой штукатурки. Стена, отделявшая спальню Бена от потайной типографии, снесена почти целиком. Через выбитый световой люк на искореженный скелет печатной машины моросил летний дождь.

Лицо Дерхан стало сосредоточенным, она приступила к напряженному, тщательному поиску. И нашла доказательства – всякие мелочи, подтверждавшие, что недавно здесь жил человек.

А теперь разложила их на столе перед Уммой Бальсум.

Дерхан принесла бритву Бена – с прилипшей щетиной и пятнышками ржавчины. Оторванную штанину. Клочок бумаги, окрашенный его кровью, – она потерла этой бумажкой по залитой кровью стене. Последние два выпуска «Буйного бродяги», обнаруженные под его раскуроченной кроватью.

Умма Бальсум смотрела, как на ее столе складывается жуткая мозаика.