Она повернула за угол дома, в узкий переулок, и окинула взглядом спуск к воде, колотые плитки мостовой, взрывы жесткой травы. На восток бежала невысокая волна, тянула за собой органический мусор. За Ржавчиной берег душили заросли ежевики и длинные водоросли. Чуть сбоку от Дерхан, к северу, у дороги высилось какое-то полуразрушенное здание. Она осторожно двинулась туда, прибавила шагу, когда увидела грязную, обшарпанную вывеску «Умирающее дитя». Внизу – мгла, зловоние, духота, противная сырость. Но в дальнем углу, за сутулым болезненным человеком, водяным и уродами-переделанными, сидел Айзек.

Он что-то оживленно говорил человеку, Дерхан его смутно помнила – какой-то ученый, друг. Айзек глянул на задержавшуюся в дверях Дерхан и снова повернулся к собеседнику, но в следующий миг спохватился и уставился на нее. Она направилась к нему чуть ли не бегом.

– Айзек, до чего же я рада, что тебя нашла! – Судорожно сжав в ладони лацкан его куртки, она приуныла – Айзек смотрел совсем не дружелюбно. Когда заговорил, ему изменил голос:

– О боги... Дерхан, у нас беда. Какая-то чертовщина происходит, и я...

Дерхан беспомощно смотрела на него. Выглядел он неважно. Она резко села, даже упала рядом с ним на скамью.

Ну, что тут поделаешь, когда все обстоятельства против нее? Она тяжело облокотилась на стол, прижала к глазам ладони.

– Я только что виделась со своим лучшим другом и товарищем, он готов принять пытки, и половина моей жизни разлетелась вдребезги, а вторая пошла прахом, и я не знаю, где искать доктора Барбайл, которая может объяснить, что происходит, вот и решила найти тебя... Потому что... потому что я думала, ты мой друг, но ты, оказывается, занят... – Между кончиками пальцев сочились слезы, текли по лицу. Она с силой потерла глаза и всхлипнула, убрала руки.

Айзек и второй человек смотрели на нее, смотрели до абсурдного пристально, напряженно. По столу поползла рука Айзека, схватила ее запястье.

– Кого-кого искать? – спросил он.

– Так вот, мне ничего не удалось от него добиться, – сообщил Бентам Рудгуттер, тщательно проговаривая слова. – Но я не теряю надежды.

– Не узнали даже имя того, кто слил ему информацию? – спросила Стем-Фулькер.

– Нет. – Рудгуттер пожевал губами и медленно покачал головой. – Играет в молчанку. Но думаю, найти информатора будет несложно, ведь круг подозреваемых не слишком широк. Кто-то из «Бродяги» познакомился с кем-нибудь из проекта «Мотылек»... когда нашего приятеля допросят следователи, мы будем знать больше.

– Вот мы и пришли, – сказала Стем-Фулькер.

Она, Рудгуттер и Монтджон Рескью стояли в глубоком туннеле под вокзалом на Затерянной улице; их окружало отделение милицейской гвардии. Газовые светильники вылепливали из мрака впечатляющие статуи. Цепочка грязных огоньков тянулась вперед, насколько хватало глаз. Позади, недалеко, находилась клетка – кабина лифта, из которой они только что вышли. По знаку Рудгуттера его помощники и эскорт двинулись в глубь туннеля, во мглу. Милиционеры шагали строем.

– Ножницы у обоих есть? – спросил Рудгуттер. Стем-Фулькер и Рескью кивнули.

– Четыре года назад были шахматы, – размышлял вслух Рудгуттер. – Когда у Ткача изменились пристрастия, мы получили три трупа, прежде чем разобрались, чего он хочет. – Последовала тяжелая пауза. – Зато сейчас наша наука не отстает от времени, – продолжал мэр со свойственным ему черным юмором. – Перед тем как встретиться с вами, я имел беседу с доктором Капнеллиором, это наш штатный ткачиный эксперт... То есть, в отличие от всех нас, ни бельмеса в этом не смыслящих, он смыслит бельмес... Уверял меня, что по-прежнему ножницы в большом фаворе. – Помолчав с полминуты, Рудгуттер добавил: – Вести переговоры буду я. Мне уже случалось иметь дело с Ткачом.

Рудгуттер вовсе не был уверен, что опыт его окажется полезен. Может выйти и совсем наоборот.

Коридор закончился, уперся в толстую дверь из окованного железом дуба. Командир отряда милиции вставил в замочную скважину громадный ключ и легко провернул. С натугой отворил тяжеленную дверь и отважно двинулся в темную комнату. Прекрасная выучка, железная дисциплина. Наверняка этот человек боялся до смерти.

Остальные милиционеры двинулись за ним, потом Рескью и Стем-Фулькер, наконец Бентам Рудгуттер. Он затворил дверь.

Когда очутились в комнате, у всех на миг возникло ощущение дезориентации, легкая тревога накатила квазифизической инерцией, вызвала мурашки. Длинные нити, невидимые волокна уплотненного эфира, сгущенных эмоций соткались здесь в сложные узоры; эти тенета пульсировали и липли к пришельцам.

Рудгуттер вздрогнул. Краем глаза он заметил нити. Но они растаяли, как только он попытался взглянуть на них прямо.

В комнате стоял сумрак, как будто она и впрямь была заполнена паутиной. На каждой стене висели ножницы, из них складывались удивительные рисунки. Ножницы гонялись друг за другом, как хищные рыбы, сцеплялись, образуя сложные и жуткие геометрические фигуры.

Милиционеры и те, кого они сопровождали, остановились у стены. Не было заметно ни одного источника света, но видимость была сносной. В комнате воздух казался монохромным, как будто свет в ней слабел, хирел под спудом неведомой угрозы.

На время все будто застыли, никто и звука не произнес. Наконец, так же молча, Бентам Рудгуттер опустил руку в принесенную с собой сумку и вынул большие серые ножницы. По его распоряжению помощник ходил в скобяную лавку, спускался в главный торговый пассаж вокзала на Затерянной улице.

Рудгуттер раскрыл ножницы, помахал ими в душном, пыльном воздухе, потом резко щелкнул. Разлетевшийся по комнате звук спутать ни с чем было нельзя. Эхо дрожало, точно мухи в паутине. Пришельцы двинулись в центр комнаты, в темные измерения. Потянуло холодным сквозняком, и на спинах заплясали уже целые табуны мурашек.

Сначала были едва различимые, на грани слышимости звуки. Но они быстро изменялись, превращались в слова, в голос, в мелодичный, меланхоличный шепот. И голос этот быстро набирал твердость; вылетая из мира, где бродило эхо ножниц, он ввинчивался в реальность. Описать его словами было невозможно. Сверхъестественный и жуткий, он притягивал к себе слушателей и звучал не в ушах, а гораздо глубже, в крови и в кости, в нервных узлах.

...ПЛОТСКИЙ ЛАНДШАФТ СКЛАДЫВАЕТСЯ В ПЛОТСКИЙ ЛАНДШАФТ ЧТОБЫ ОЗВУЧИТЬ ПРИВЕТСТВИЕ В ЭТОМ РАСКРОЕННОМ ЦАРСТВЕ ОТ ТЕХ КТО ВО МНЕ НУЖДАЕТСЯ И В КОМ НУЖДАЮСЬ Я...

Превозмогая страх, Рудгуттер делал жесты помощникам, пока Стем-Фулькер и Рескью не догадались по его примеру поднять ножницы и громко ими клацнуть, разрезав воздух почти осязаемым звуком. Мэр тоже защелкал лезвиями. Все трое напряженно работали вхолостую, заполняя комнату жуткими металлическими аплодисментами.

Эта резкое вжиканье снова вызвало неземной отклик. Раздался стон блаженства, утоленной похоти. И каждый раз, когда заговаривал невидимый, казалось, будто лишь обрывок бесконечного монолога случайно залетает в пределы слышимости.

...ЕЩЕ ЕЩЕ И ЕЩЕ НЕ ПРЕКРАЩАЙТЕ СЕЙ НОЖНИЧНЫЙ ВЫЗОВ СЕЙ ВОСХИТИТЕЛЬНО ОСТРЫЙ ГИМН Я СОГЛАШАЮСЬ КАК ЖЕ ВЫ СЛАДОСТНО ЗВУЧИТЕ О ФИГУРКИ С ЭНДОСКЕЛЕТОМ СКОЛЬ НЕУКЛЮЖИ И СКОЛЬ ЭЛЕГАНТНЫ ДВИЖЕНИЯ ВАШИ О МАЛЮТКИ РЕЖУЩИЕ РАССЕКАЮЩИЕ КРОМСАЮЩИЕ НИТИ СОТКАННОЙ ПАУТИНЫ...

Из теней, отбрасываемых невидимками, из теней, что казались паучьими сетями, туго натянутыми меж углами квадратной комнаты, появилось нечто. И появилось не просто из теней – из другой реальности. Возникло вдруг там, где только что не было ничего. Шагнуло из какой-то складки пространства.

Ткач двинулся вперед, осторожно ступая тонкими ногами, качая огромным туловищем и подняв вверх множество лапок. Посмотрел на Рудгуттера и его помощников не просто сверху, а с колоссальной высоты.

Паук.

Рудгуттер был тертый калач. Этот хладнокровный от природы человек привил себе прагматизм, приучил себя к дисциплине. Он давно уже не испытывал ужаса. Но сейчас, глядя на Ткача, был к этому близок.